Говорите по-осетински: сайт для интересующихся осетинским языком

Осетинский форум | Осетинская Википедия | Осетинские словари


Поиск по словарю:

Из русской лирики
Георгия Малиева:


Над титанами Кавказа
Вновь плывет луна,
Душу бедную, больную
Ввысь зовет она.

Не зови, о месяц бледный,
Душу в ширь небес:
Скорбь царит и там — я знаю, —
Так же как и здесь.

1913 г.

Сафар Хаблиев,
перевод на русский Бориса Гусалова.

Аторы къам

Авторы тыххæй

Хæблиаты Муратбеджы фырт Сафар райгуырд Зилгæйы 1933 азы 27 мартъийы. Астæуккаг скъолайы фæстæ 1936 азы каст фæцис Цæгат Ирыстоны паддзахадон педагогон институты историон факультет. Йæ фæллойадон цард райдыдта фæскомцæдисы, стæй рахызти сфæлдыстадон куыстмæ — уыди радиойы уацхæссæг, редактор, тæлмацгæнæг.

Газет «Рæстдзинад»-ы куыста бæрнон секретарæй. Къорд азы дæргъы уыди Фысджыты цæдисы сæрдары хæдивæг.

Чиныгкæсджытæ стыр æхсызгонæй æмбæлдысты Сафары ног уацмыстæ æмæ хицæн чингуытыл: «Æнамæ мын чи бадзурдзæн», «Нырмæ кæм уыдтæ, Максим?», «Æхсæрыл сыфтæр нал хæцы», «Дзæнæты маргъ», «Аза-бæлас»...

Сафар йæ цардæй ахицæн 2003 азы 8 февралы.



Къабузы фыййау

«Мæ хъустæ мæ сайынц æви æцæгдæр фыййауы хъæлæс уа?» — йæхиуыл сæнæууæнк Хъуырман.

Ныр цалдæр æхсæвы дыккаг кæркуасæнты фæстæ йæ мидфынæйæ фестъæлфы зонгæ хъæлæсы суагъдмæ. «Уæу-у-у-уу-уæуу»,— æнкъард æмæ даргъ æй ауадзы уыцы иугæндзонæй, кæмæдæр йæ хъаст цыма хæссы, фæлæ йæм æрыхъусæг нæй, уыйау. Дымгæ кæцырдæм уа, уымæ гæсгæ æрбайхъуысы куы тынгдæр, куы мынæгдæрæй.

Йæ-иллаха-ил-аллах,— йæ ком ивазгæ, хъæццул иуварс аппæрста Хъуырман, сынтæджы рабадт, къæхтæ æруагъта æмæ сæ фæлмæн иударон дзабырты атъыста. Рудзгуытæй мидæмæ кæлы стъалыты мынæг рухс, зæронд фыййауы цæстытæн уый дæр фаг у. Цырагъ не ссыгъта — йæ къæпмæ, мыййаг, кæстæртæ куы райхъал уой фаллаг уаты,— нымад æртæ къахдзæфы тъахтины ’рдæм бакодта æмæ дæрдджын кæрц райста. Талынджы дуары къæпсыр уырзæй басгæрста æмæ йæ феуæгъд кодта.

Айдагъ цикъæ мидæггæгты — йæ амонд бирæ лæппуйы лæппуйæн: æфсадæй куы сыздæхт аст азы размæ, уæд ын дзы цалдæр фæлысты сласта, æндæр уæййаг рагæй дæр нал сты — астæумæ æхгæд ирон тыргъмæ рахызт, кæрц йæ уæхсчытыл æрбаппæрста æмæ тæрхæгыл æрæнцад.

Фынæй æмæ æдзæм дуне. Æрмæст скъæты уæззау оффытæгæнгæ сынæр цæгъдынц стуртæ. Уæларвы тыбар-тыбур кæнынц уалдзыгон ирд стъалытæ. Сыфтæр нæма фæхæцыд бæлæстыл, æрмæст сæ иутæ дидинæг рафтыдтой, иннæтæ — нæма.

Тæрхæгыл æнцойæ дзæвгар фæлæууыд Хъуырман, стæй уæд асинтыл хъавгæ æрхызти æмæ æххæст чъылдыммæ дæр акаст. Фæхъуыста, фæхъуыста, фæлæ хъус уæлдай ницæуыл æрхæцыд.

«Фынæйæ мæ хъусыл ауад, æндæр цы».

Хуыссæнмæ фæцæуон куыд загъта, афтæ дæллаг сыхы ’рдыгæй сыхъуысыд: «уæу-у-у-у-уæуу...»

«Йарæби, фынæй дæр куы нæ дæн. Иугæр мæ сайгæ ма кæнæд мæ хъустæ, уыййеддæмæ фыййау у». Науырæй хохмæ сæ тæккæ раскъæрынафон у фосæн. Æмæ сæ ныр цалдæр азы уæвгæ дæр куы нал скъæрынц: машинæты сæ бавæрынц æмæ, мах къуыригай кæдæм цыдыстæм, уырдæм æмбойны бахæццæ вæййынц. Стæй дзугæн йæ фæндаг хъæуы бынты уæвгæ дæр никæд уыдис. Дæрдты цæмæн зилой æмæ доны цæхгæрмæ цæмæн хизой, кæд æмæ хид хъæуы сæрмæ ис. «Мæ хъустыл уайы, æндæр ницы».

Æмæ та ногæй уыцы æрхæндæг æмæ дæргъвæтин «уæу-уу-у-уæуу».

«Чындзæй худинаг бæргæ у, фæлæ ацафон сыхæгтæм дæр куыд хъуамæ бахойон?»

Тыргъмæ схызти æмæ кæстæрты уаты рæзты йæ фаллаг кæронмæ уæзбын къахдзæфтæй араст, схуыфтытæ кодта æмæ фæстæмæ разылд йæхи уаты ’рдæм. «Мæлæты адджын фынæй сты».

Дзæгъæлы афтæ æнхъæл уыд. Нанайы куы баныгæдтой æндæраз, уæдæй нырмæ алы æхсæв дæр зæронд йæ уатæй цал хатты рахизы, уал хатты йæ фырты фырт Хъайсын фехъал вæййы, уæд та ма йыл исты æрцыд, зæгъгæ. Æмæ зæронд куыддæр йæ сынтæгыл сæмбæлы, афтæ та лæппу дæр фæстæмæ афынæй вæййы. Æрмæст æм ацы хатт цыдæр гуырысхойаг фæкаст: æгæр бирæ фæлæууыд тæрхæгæнцойæ, стæй чъылдымæй куы æрбахызт, уæд ма тыргъы цы зилы? Кæд истæмæй тыхсы? Тагъд-тагъд йæ дзаумæттæ акодта — зæронды цурмæ æрдæгбæгънæгæй рацæуын худинаг у, ахæмтæ нæ уарзы — æмæ дуарæй ракаст.

— Дада, ды дæ?

— Æз дæн, уæдæ чи хъуамæ уа?

— Æмæ цæуыл æхсæвдзу кæныс?

— Йарæби, ныр цалдæр æхсæвы мæ хъустыл уайы æви æцæгдæр фыййау йæ хъæлæс суадзы, уый рахатынæн нал дæн.

— Фыййау, зæгъыс?

— Уæдæ, уæдæ. Байхъус-ма йæм ды дæр.

Раст æм цыма сæ ныхас фæхæццæ, уыйау та æмыр тары æрбайхъуысыд: «уæу-у-у-у-у-уæууу».

— А-а,— кæронмæ дæр æм нал байхъуыста, афтæмæй загъта Хъайсын. — Æвæццæгæн та Къабузы къæбыла ниуы.

— Къабузы, йа?

— О, о. Къабузы. Знон уыди, æндæрæбон — хъаст кодта, мæ къæбыла, дам, æхсæв ниуын байдыдта æмæ йын фесафын йеддæмæ хос нал ис, зæгъгæ.

Ау, уый та куыд сафгæ, хæдзары йаргъ куы у, уæд? Гъæйтт, мæ хæсгæ мæрдтæ! Ай æппындæр уæ сæр куы ницуал ахсы, кæстæртæ. Цы йæ схуыдтай, цы? Къабуз, зæгъыс? Уый та кæцытæй у?

— Тогызты лæппу.

— Хадзыйы фырт ма уæд?

— Дæлæ куыройгæс Тогызты лæппу. Йæ фыды йын нал æрæййæфтон æз æмæ йæ хистæртæй бацамонын мæ бон нæу.

Бонивайæнтæм фæрафт-бафт кодта йæ сынтæджы Хъуырман, æмгæрон æм нал æрцыд хуыссæг. «Кæс-ма, дæ хорзæхæй, Тогызтæ, дам. Хæсты фæстæ æххормаг азтæ куы скодта, уæд дыууæ хæдзарæй дæр сыстадысты, æмæ уæдæй ардæм сæ кой сæ хъæр нал райхъуыст. Ныр кæсыс, Тогызтæй амонын та сæ райдыдтой. Уæдæ, уæдæ — лæг кæм райгуыра, уыцы зæхх æй раджы уа, æрæджы — йæхимæ сайы фæстæмæ».

Куыддæр хъуг æрдыгъта чындз, афтæ Хъуырман дæр йæ лæдзæг райста æмæ дæлæсыхы ’рдæм араст. Стуртæ хъæугæронмæ чи рацæйтардта, уыцы сылгоймæгтæ æфсæрмдзастæй салам лæвæрдтой хъæубæсты хистæрæн, æмæ-иу сæ цурты куы æривгъуыдта, уæд-иу аивæй разылдысты æмæ сæ цымыдис хъуыды уыд: «Кæдæм æй рахастой фæдисы тындзæгау ацафон йæ къæхтæ?» Диссæгтæн сæ диссаг та уый уыд, æмæ Хъуырман бирæ азты дæргъы йæ къæсæрæй нал рахызт, æгас ма у æви нæ, уый канд хъæубæстæй нæ, фæлæ йæхи сыхæй дæр байрох. Æмæ ныр джихтæгæнгæ йæ фæдыл кæсынц; кæм ма ис кæддæры къобор Хъуырман — æрмæстдæр царм, стджытæ æмæ нуæрттæ дæрдджын æфсæддон хæлаф æмæ хæдоны, цъæх нымæтхуды æмæ фæлмæн дзабырты.

Куыройы хид кæм уыдис кæддæр, раст уыцы тæккæ ран хъæугæроны сæвзæрдис фыхдурæй амад бæстыхæйттæ.

— Йæ, хæдзар, кæм стут?! — лæдзæджы æфсæн бырынкъæй дуар бахоста Хъуырман.

Мæрдон æдзæм кæртæй æппынфæстаг райхъуыст лæппуйы тамакосыгъд хъæлæс:

— Кæцы дæ? Фæцæуын дæм!

Æмæ уый хæдуæлвæд бахизæн дуарæй ракаст рæстæмбис кары пыхцылсæр лæппулæг дæрзæг кæттагæй нарæг хæлафы æмæ къуындæг къурткæйы.

— Мидæмæ, Хъуырман! — барайдзаст лæппуйы цæсгом, фæлæ цæстæнгасæй бæрæг уыд, цы Хуыцау æй æрбахаста, зæгъгæ, дисы кæй бафтыд, уый. — Рахиз мидæмæ.

— Дæ цæрæнбон бирæ,— раарфæ кодта Хъуырман æмæ кæртмæ бахызт. — Къабуз дæу ма хонæнт?

Æз бæргæ дæн,— йæ разæй цæуæг зæронды æнцъылдтæ бæрзæймæ æдзынæг кæсгæйæ, дзуапп радта лæппу.

— Кæм ис дæ фыййау? — разылд æм Хъуырман.

— Цавæр фыййау? — нæ йæ бамбæрста Къабуз.

— Цавæр куы зæгъай, уæд цалдæр æхсæвы адæмы хуыссын чи нæ уадзы, уый кой мæм ис? Йæ хъæлæсы суагъдæй йæ базыдтон.

— А-а,— фембæрста йæ Къабуз. — Тæнхауы кой дæм ма уæд?

— Тæнхауы, йæ?

— О, о, йæ ном афтæ у. Уæртæ чъылдыммæ хуыссы.

— Цæуæм-ма, фенон æй,— фæраст Хъуырман.

Къабуз йæ разæй ахызт чъылдымы дуарыл. Рахизæрдыгæй цæгæвæрд телæй конд æмбонды мидæгæй — кæрчытæн батæхæн куыд нæ уа, афтæ — цъæх дарынц хъæдындзы æмæ нурыйы райдзаст хуымтæ, дыгай сыфтæ — æвæццæгæн, нырма æрмæст знон кæнæ æндæрæбон скаст — раскъæрдта мæймæ булкъ, иннæ хуымты ницыма равзæрди, гобæттæ хурмæ раппарæгау фæрсæй-фæрстæм дæргъæй лæууынц.

Галиуæрдыгæй — фыхдурæй амад сис цас ахаста, уыйас иувæрсыг дæлбазыр. Кæрчытæ зæрдиагæй фæйлауынц зыгуымы пырхæнтæ. Лæгуæрдоны цалхы рæбын — фыццаг бакастæн — уæгъдæппæрст хъуынджын царм æрдæгтыхтæй. Фæлæ йæ Хъуырман уайтагъд базыдта. Сабыргай йæ цурмæ бацыд æмæ уæрдоны рæтæнагъдыл йæхи æруагъта. Царм базмæлыд, разылдис, куыдз йæ сæр систа æмæ æрбацæуджытæм цæсты зулæй ракаст, стæй йæ сæр æруагъта раззаг дзæмбытыл.

Хъуырман æм æдзæмæй бирæ фæкаст, стæй уæд сдзырдта:

— Нæхимæ хохаг фыййау. Кæцæй дæм æрбафтыд?

Къабуз ныр дæр нæма æмбæрста зæронды æрбацыды сæр æмæ йæ цуры, хъуыдыты аныгъуылгæйæ, лæууыд. Фæлæ уæддæр фарстæн дзуапмæ фæрæвдз:

— Фарон фæззæджы нæ хæдзæрттæ куы срæвдз сты, уæд сын æртæ чъирийы акодтам. Нæ гуырдзиаг сиахсмæ дæр хонæг фервыстам Къобмæ. Ахъаззаджы хуынимæ æрцыдысты, стæй ма мын ацы къæбыла дæр гæдыйы лæппынимæ æрласта. Уатмæ, дам, сæ баппарын хъæуы, цалынмæ дзы нæма æрцардыстут, уæдмæ. Бинонтæ, дам, уæд кæрæдзийы хуыздæр фембарынц.

— Уый хиуæгты æгъдау у,— йæ ныхас баппæрста Хъуырман.

— Мæгъа. Худæгæй дæр ма мыл амардысты хуынды адæм. Хъомыл бæргæ рацис Тæнхау, фæлæ цыдæр æгуыдзæг у: рæйын нæ зоны. Æрмæст ныр цалдæр æхсæвы йæ ниуынмæ нæхæдæг дæр райхъал вæййæм, сыхæгтæй дæр æфсæрмы кæнын.. Фесафынмæ та мæм æвгъау кæсы.

— Фесафынмæ, йа?! — фестъæлфыд Хъуырман. — Æ, Хуыцау дын æй куыд не схатыр кодта, дæ дзыхæй та куыд схауди фесафыны кой! Зондæй адæймаджы йæ разæй куы нæ ауадздзæн, уæд. Рæйыны хъаст дзы дзæгъæлы кæныс. Ирон фыдæлты æмбисæндтæ нæ зоныс: хæрæг — уасынæн, куыдз — рæйынæн. О, о, куыдз — рæйынæн. Ай та фыййау у, хъахъхъæнæг, гæс. Æмæ æнæхъуаджы цæмæ рæйа? Рæйгæ чи кæны, уый зоныс? Йæхицæн чи тæрсы, кæнæ йæхи бон кæмæн ницы у, уыдон; сæ хицауæн хъусын кæнынц: марадз, æцæгæлон, хуыснæг, кæд ын ды исты бакæнай, æндæр ыл мæ тых нæ цæуы.

Куыйтæм дæр ахæм хъауджытæ ис, уый æнхъæл нæ уыд Къабуз æмæ хъуахъдзыхæй хъуыста зæрондмæ. Сдзурыны рад æм куы æрхауд, уæд пыхцыл сæрыхъуынтæ армытъæпæнæй æрсæрфта:

— Омæ, ниуыны бæсты фæлтау рæйгæ куы кæнид. Нæхи дæр нын фынæй нæ уадзы, адæм дæр дзы сфæлмæцыдысты.

— Дзæгъæлы ниуа, уымæн уæвæн нæй. Ныртæккæ йæ фендзыстæм.

Рæтæнагъдæй сыстад Хъуырман æмæ куыдзмæ æргуыбыр кодта, уый йæм æрдæгцъынд цæстытæй каст. Йæ рагъ æрсæрфынмæ йын куыд хъавыд, афтæ куыдз сонт хæпп фæласта æмæ зæронды уæларм йæ дзыхы куыд февзæрд, уый Къабузы цæст уæвгæ дæр нæ ацахста.

— Æддæмæ, дæ бындар! — фæхъæр ласта æмæ куыдзы истæмæй ныццæвынмæ хъавыд.

Фæлæ уый уæдмæ уæларм феуæгъд кодта, уæзбынгомауæй йæ бынатæй рабадт, дыууæ къахдзæфы æддæдæр ацыд æмæ уым фæрсæджы лæуд æркодта: исты зæгъинаг ма уæм ис уымæй уæлдай?

Зæронды æфсæрмæй Къабуз йæ куыдзы дыууæ дихы бакæныныл дæр нæ бацауæрстаид, фæлæ йæм Хъуырман, цыма æппындæр ницы æрцыд, уыйау сдзырдта:

— Ма йыл хъæртæ кæн. Æвзидын та йæм æппындæр никуы хъæуы. Уымæй йын хъыгдæр ницы ис, æмæ йæ фыдæх зондыл куы фæуа, уæд ахæм рæстæг йæ хицауыл дæр нæ бацауæрддзæн. Нæхимæ хохаг фыййауæн йæ æууæлтæ мæнæй хуыздæр ничи зоны, æхсæны фосы фæдыл уыдонимæ хæтынæй куы базæронд дæн.

Сабыргай суæгъд кодта дысалгъы цæппæртæ Хъуырман æмæ хæдоны дыс мидæмæ бафæлдæхта. Къабузы зæрдæ ныссæххæтт ласта: ныртæккæ туджы лæсæнтæ разындзысты. Алгъы хъулæй æддæмæ, хур æмæ дымгæ кæдæм хæццæ кодтой, уыйонг цас сау уыдис куыстæфхæрд къух, уымæй мидæмæ та разынд уыйас фæлурс, бæрæг уыд: цæхæрадоны дысфæлдæхтæй кусыны афон нæма ралæууыд. Алгъы рæбын, æлхуый кæм фæсаджил, уым уæлармы дæр æмæ разармы дæр бæрæг дардтой гæзæмæ сырхбын цалдæр носы — дæндæгты фæдтæ. Туг дзы нæ рахъардта, уый куы федта Къабуз, уæд риуыдзаг сулæфыд. Зæронд æй бамбæрста æмæ йæ цыбыр æлвыд урс рихитæ бахудæнбыл сты:

Дæ уд хорз куы фæхауди, лæппу. Æз дын цытæ дзурын уæдæй нырмæ, уыдон нæ хъусыс æви? Зондæй йæ адæймаг нæ амбулдзæн. Цæмæн мыл хъуамæ фæхæца, нæ йæ уыны, ницы фыдæх æм дарын, мæхи дæр дзы не ’мбæхсын æмæ ме ’рбацыд дæр хуыснæггаг нæ, фæлæ йæ хицауимæ у, уый? Дæу зæрдæйæ, туг рауадзыны хъару йæм уæвгæ нæй? Уæллæй, стæг адзæнгæл ластаид бахъуыды мидæг.

Дысалгъы цæппæртæ сæвæрдта фæстæмæ Хъуырман æмæ йæ хъæстæйы сахъдæрæй æппæлæгау йæ ныхас дарддæр нывæзта:

— Уæдæ йæ æхсарæй та æмбулгæ ничи акæндзæн. Зондæй ма йыл кæд немыцаг фыййау фæтых уа, уæддæр æхсарæй æмæ ныфсæй — никуы. Немыцаг фыййау иугæр бирæгъы æфсæрты ахаст иунæг хатт куы базона, уæд æм дыккаг хатт ницæйуал тыххæй бауæнддзæн, ардаугæ йæ куы кæнай, уæд дæр. Йæхи дзы хиздзæн æмæ уый та йæ сæфт у. Нæхимæ хохагæн та уæлдай нæу — фыццаг хатт уа æви фæстаг хатт — йе знаг цалынмæ æгас уа, уæдмæ йæ цард цардыл нæ банымайдзæн.

Куыдз та дыууæ къахдзæфы æддæдæр куыд алæууыд, афтæ лæугæйæ баззад æмæ йын бамбарæн нæ уыди: сæ ныхас цæуыл у, уымæ хъусы æви кæд ацæудзысты æмæ йæхи фæстæмæ кæд æруадздзæн, уымæ æнхъæлмæ кæсы.

— Марадз-ма, кæрц радав.

— Кæрц? — нæ йæ бамбæрста Къабуз, ацы хурæфсæст райсом æй кæрцы сæр цæмæн бахъуыд, уый. — Кæрц мын нæй, фæлæ дын хъарм палто рахæсдзынæн.

— Цы дзы кæнын дæ палтойæ, цы? Æз дын кæрц куы зæгъын. Кæд кæрц нæй, уæд та уæлдзарм худ.

Къабуз рæвдзгомау хæдзармæ фæраст. Æцæгæлон адæймаг иунæгæй аззад дæлбазыры, уый куы федта куыдз, уæд йæ сæрыл бæрзонддæр схæцыд, цæмæндæр гæсгæ уæлдæфмæ сысмыста, йæ цæстæнгас фæцырддæр. Уæдмæ Къабуз дæр чъылдымы дуарæй рахызт йæ зымæгон худ йæ къухы, афтæмæй.

— Уый цы рахастай, уый? — бахъуыр-хъуыр кодта Хъуырман, йæ разы куы æрлæууыди, уæд. — Æз дын уæлдзарм зæгъын, ай та цавæрдæр доны уырыйæ хуыд у. Ахæсс æй, ахæм ницы æххуыс у. Ахæсс æй æмæ кæстæртæй нæхимæ искæй сæрвит. Кæд хæдзары ничи уа, уæд дæр кæройнаг уаты тъахтиныл мæ кæрцы зæронд фендзæн æмæ йæ рæвдз æрдавæд.

— Мæгъа, кæй арвитон, кæстæртæ скъоламæ ацыдысты.

— Марадз, дæхæдæг суай, уæдæ. Æрмæст рæвдз.

— Æмæ уал уæртæ мидæмæ цом, кæд дын уазал у, уæд.

Цавæр уазалы кой кæныс, æз мæнæ хурварсæй аууонмæ куы æрбайстон мæхи, уæд. Рæвдздæр фезмæл.

Уыцы тыхстæй цы аразы кæрцæй, уый æмбаргæ дæр кæд нæ кодта æмæ йæм диссаг дæр каст, уæддæр ницуал сдзырдта æмæ хъуыдытæгæнгæ фæдуарæддæ.

Хъуырман та ногæй рæтæнагъдыл æрбадт, армытъæпæнтæ уадулы стджытæм сбыцау кодта, рæмбыныкъæдзтæй уæрджытыл æрæнцад, афтæмæй куыдзмæ ныджджих æмæ хъуыдыты аныгъуылд. Цымæ цал уыдысты, Хъæриуы фæхстæй Науыры тъæпæнтæм йемæ æмдзу бæлццон чи уыдис, уыцы фыййау куыйтæ? Цал дзы баис бирæгъты амæттаг? Раст не сты, æвæдза, фыййæуттæ, сæ куыйтæн нæмттæ кæй нæ дæттынц, уымæй. Цалынмæ дзуджы фæдыл зылдис, цалынмæ йын цардысты, уæдмæ сæ мæлæты хорз зыдта, ныр дзы иуы дæр йæ бон æрхъуыды кæнын нал у, æрмæст йæ цæстыты раз лæууы сæ иумæйаг фæлгонц: тæнхауд, рæхснæг, дзæмбыджын, куы къæвдайæ удæст фыстимæ, куы фыййауы даргъ фæндæгты рыгæвдылдæй. Иунæг дæр дзы йæхи адзалæй нæ амарди: цалынмæ сæ хъару сæхимæ уыд, уæдмæ сын тых нæ ардта бирæгъ, стæй-иу æппынфæстаг уæддæр йæ амæттаг баисты. Ныр, дам, бирæгъ дæр скуынæг, æхцайæ æлхæнын æй байдыдта иу паддзахад иннæмæй. Æрымысгæ ныхас уа æви æдылы уой? Балхæнынмæ хорз фыййау къæбылайæн нæй аргъ, уыййеддæмæ искуыдæр ма цæттæ фыдбылыз æлхæдæуыд? Уæвгæ, мах заман æндæр уыд, рæстæг, йæ бындар, ивгæ цæуы.

Сæ иу бадгæ кæны, иннæ — лæугæ, афтæмæй хъуыдыты аныгъуылдысты лæг дæр æмæ куыдз дæр. Сæ дыууæйæн дæр царды тæккæ стырдæр хорзæх — зонд — радта се сфæлдисæг. Æрмæст сын дзы æмхуызон хай нæ бакодта, къахыр разынд сæ иуæн: адæймагæн йæ хъуыдыты æмбис у ивгъуыд бонтыл, иннæ æмбис — сомбоныл, куыдз та сом нæ зоны, æрмæст ивгъуыд æмæ ныртæккæ, абон. Уæд сæ, цымæ, кæцы амондджындæр у? Мæгъа, мæгъа. Хуыцау йеддæмæ йæ чи зоны. Адæймагæн йæ сомбоныл сагъæс йæ хъизæмайраг бæллæх у, куыдз та уыцы сагъæсæй хайджын кæй нæу, уый у йæ амонд. Æмæ уæд адæймагæн та цæй мидæг ис йæ амонд? Ау, цард дæм йæхæдæг амонды фаг хорзæх нæ кæсы? Ай-гъай дæр нæ кæсы, уымæн æмæ цард адæймагæн дæр радта Хуыцау æмæ куыдзæн дæр. Адæймагыл бирæ хатт фæхудтис мæ зæрдæ, мæ фыййауыл — никуы. Æмæ йыл куыд хъуамæ фæхуда, кæд æмæ гадзрахат циу, уый уæвгæ дæр нæ зоны. Гуыбыныл йæ зæрдæ нæ ауæй кæндзæн, мулк æмæ йæ бынат та хъæугæ ницæмæн кæнынц. Фаг æм кæсы, Хуыцау ын цы хорзæх радта, уый йæхæдæг — цард.

«Ай фынæй дæр куы нæ дæн, уæд сæнттæ цæгъдын æви цы уа?» — фестъæлфыд Хъуырман, æмæ йæм куыдз гуырысхойаг каст æрбакодта.

Уæдмæ Къабуз дæр æрхæццæ Хъуырманы дæрдджын кæрцимæ.

— Гъе уый æндæр хъуыддаг у,— банкъуысыд зæронд æмæ кæрц йæ уæхсчытыл баппæрста. Сабыргай бацыд æмæ дзуццæджы æрбадт куыдзы цур, фæлмæн хъæлæсæй йæм сдзырдта:

— Æрхуысс-ма, мæ хæлар, мах æй фенæм, цымæ цæмæй тыхсыс?

Къабуз йæ цæстытыл нæ баууæндыд: бинонтæй дæр йæхи æмæ лæппуйы йеддæмæ æнæхъинцъæй æмгæрон чи никæй уагъта, уыцы Тæнхау коммæгæсæй йæ фарсыл æрхуыссыд Хъуырманы раз. Уый йын уырзæй æрысгæрста йæ бæрзæй, йæ хъуыртæ, йæ гуыбын, къæхты фæтасæнтæ. Къабуз зæронды цур сзилахар; уæдæ йæм ныр фæхæпп кæндзæн куыдз, зæгъгæ. Уый йын йæ катай бамбæрста, фæлæ йæм здæхгæ дæр нæ ракодта, афтæмæй йæхицæн дзурæгау загъта:

— Æнæмæт у, фысдзармы мын мацæмæй тæрс.

Куыдзы куыд сгæрста, афтæ коммæгæсæй фæлдæхт иу фарсæй иннæмæ, фæсонтæм. Æппынфæстаг ын йæ дæндаджы фыдтæм æркаст æмæ Къабуз федта: ныронг куыд æнхъæл уыдис, афтæ зыхъхъыр не сты куыдзы дæндæгтæ кæрæдзийыл æвæрдæй, фæлæ æмыр æхгæд, æддæг-мидæг ауадысты, цы дзы лыг кæна, уый карды комæй лыггæнæгау адзæнгæл ласдзæн.

— Авгау сыгъдæг у низæй,— æппынфæстаг Къабузмæ разылди Хъуырман. — Фæлæ йын, æнхъæлдæн, стæг нæ дарыс.

— Æмæ стæгмæ æрхауд, мыййаг? Цыдæриддæр ын раттай, уый хæры — къæбæрæй дæр, хъæрмхуыппæй, картофæй дæр, суанг ссады змæст дæр, æрмæст ын фых уæд, уыййеддæмæ. Дзидза та æдзух мæхицæн куы нæ ис, уæд амæн кæцæй æрхæссон?

Дзидза цæмæн, дзидза, æз дын стæг куы зæгъын.

— Æмæ фæскъуымты стæгæй арæхдæр куы ницы ис, ацæуæд æмæ æхсынæд, кæд æй хъæуы, уæд.

Хынджылæг мæ кæныс æви æцæгæй æндæр ницы æмбарыс? — фæхъыг зæрондæн. — Фæскъуымты чи ис, уыдоныл кæй не ’рвæссы, уый нæ зоныс?

— Ау, куыд не ’рвæссы? Уæдæ сыл кæрæдзийы тонын цæмæн байдайынц? Æмбисондæн куы баззади, куыдзы хъуырæй стæг, зæгъгæ.

Уайдзæфгæнæджы змæлд бакодта Хъуырманы сæр:

— Уыдон куыйтæ дæр уымæн хуыйнынц, æмæ дзы иу иннæйы стæджы тыххæй æфхæры. Ай та фыййау у, нæма дæм бахъардта, уæдæй нырмæ дын цы дзурын, уый? Æндæр куыдзы комы тæф кæмæ фæхæццæ, уыцы стæг йæ сæрмæ нал æрхæсдзæн.

Æнæ стæгæй та йын фæцæрæн нæй. Дæхæдæг кæй æрыстигъай, ахæм тохси кæнæ йын фæрск ратт æмæ йыл йæхи фæстиат кæна. Дойнаг дурæй уæлдай дзидзайы æмæ сойы хъæстæ кæуыл нал ис, ахæм стæг æхсыныныл куы схæцы фыййау, уæд дзы, дæу зæрдæйæ, бафсæдын æнхъæл вæййы? Нæ, мæ хур, стонджы фæдыл нæ вæййы, фæлæ дзы йæ дæндæгтæ фæцыргъ кæны. Цас фылдæр æхсына, уыйас фидардæр уыдзысты æфсæртæ. Уæрхæджы байзæддагимæ хъæбысхæсты куы бафта фыййау, уæд дзы йæ бæрзæй æмæ риу фæразондæр, йæ æфсæртæ фидардæр кæмæн разыной, æгасæй уый баззайдзæн. Уæдæ куыд æнхъæлдтай?

Хъуахъдзыхæй хъусгæ баззад Къабуз зæрондмæ. Кæд æй йæ ныхæстæ се ’ппæт уырнгæ дæр нæ кодтой, уæддæр æм диссаг кастысты. Ахæм бирæ хабæрттæ æнхъæл уæвгæ дæр нæ уыди ныронг: дæлæмæ дæр куыдз æмæ уæлæмæ дæр; кæд æцæгæлон фæзына, уæд ыл срæйдзæн, кæд ын фæлхор аппарай, уæд дæ фæбузныг уыдзæн.

— Афтæ гъе, мæ лымæн Къабузыхъо,— хин каст æм бакодта Хъуырман. — Дæ фыййау йæ тæккæ лæппуйæ у нырма, низы хъæстæ йæм æмгæрон дæр нæй.

— Æз та ма йыл рынчыны гуырысхо кодтон йæ ниуынмæ.

— Æндæр у йæ низ æмæ йын иунæг хос йеддæмæ нæй.

— Цавæр? — бацымыдис Къабуз.

— Фыс ын балхæн — уый дын йæ хос.

— Ома йын хæрын бакæнон фыс æнæхъæнæй дæр?

— Дæ мæрдты хатырæй, хъазинаг дын дæн? — ногæй та фæхъыг зæрондæн.

— Бахатыр кæн, æфхæрдæн æй нæ загътон, æцæг дын не ’мбарын дæ ныхас.

Лæппу фæкъæмдзæстыг, уый куы бамбæрста Хъуырман, уæд фæфæлмæн.

— Йæ туг æрыхъал. Ниугæ дæр хохмæ кæны. Афонмæ хъуамæ дзуджы фæдыл зилид. Æнæ дзуг йæ цард цардыл нæ нымайы æмæ ниугæ дæр уымæн кæны. Йæ хъаст йе сфæлдисæгмæ хæссы: цæуыл мæм фæфыдæх дæ, цы дын ракодтон, цæмæн мæ ныууагътай куыйты æхсæн? Уый дын йæ низыхъæд.

— Йæ хос та?

— Цалынмæ йын фыс балхæнай, уæдмæ не ’рсабыр уыдзæни, ниудзæн æмæ ниудзæн.

— Бæргæ балхæнин, фæлæ мæн рады фыййау кæд равдæлдзæн? Абон куы нæ уа, уæддæр райсом нартхор тауынмæ бавналдзыстæм, уый фæстæ похци, уый фæстæ культиваци, уый фæстæ мæнæугæрдæнтæ. Æндарæны дæр æй куыд дарон?

— Уыцы иунæг бон равдæлон кæн. Фысы хизæнмæ фескъæр дæ фыййауимæ, ривæддон дæр дзы куыд уа, афтæ. Изæрмæ йæ фæхиз, стæй йæ райсомæй кæуылты аскъæрай, изæр дæр æй уыцы уынгты æрыздах. Науæд алы уынгты куы уа дæ фæндаг, уæд фыййауы зæрдæ сдыууæрдæм уыдзæн. Стæй йæ дыккаг райсом дæ бон у æмæ æнæмæтæй фыййауы æвджид бакæнай. Цæуын æз, мæ хур, æгæр афæстиат дæн. Æцæг фесафыны тæригъæддаг кой дæ хъуыдыйы кæронмæ дæр мауал æрцæуæд, Хуыцауæй дын хатыр нæ уыдзæн Ахæрæты бон.

— Нæ, нæ, Хъуырман, цытæ мын радзырдтай, уыдæтты фæстæ мæм бинойнагау кæсын байдыдта Тæнхау. Æрмæст ма иу хабармæ æхсайы мæ зæрдæ, фæлæ... — фæкъуыхцы Къабуз.

— Зæгъ æй, зæгъ, æфсæрмыйаг нæу.

— Кæд ахæм æууæнкджын у, уæд æнæхъæн сых дæр рады фыййау цæуынæй куы сфæлмæцыдысты. Бавдæлæм æмæ фыстæ иууылдæр Тæнхауыл бафæдзæхсæм.

— Нæ, мæ хур, ницы рауаинаг у дæ кой. Уæд æнæхъæн сыхы фосы дæр дæ кæрты æрæмбырд кæн æхсæвиуатмæ, стæй дын сæ райсомæй куыд аскъæра, афтæ та дын сæ изæры дæр иууылдæр дæ кæрты æрбалæууын кæндзæн. Кæд сæм дæ ныфс хæссыс æмæ дæм бынат разына, уæд уый дæр тынг ахъаззаджы æрхъуыды у.

Кæрц йæ уæхсчытæй æриста Хъуырман, йæ дæларм æй бакодта æмæ дæлбазырæй рараст, Къабуз йæ фæдыл, чъылдымы дуарыл къæпсыр æрæвæрдта. Куыддæр кæртмæ рахызтысты, афтæ дуары цæлхъ фæцыди, æнгуылдзы стæвдæн телæй къæпсыр дзыгъалмыгъулгæнгæ зæххыл сæмбæлд æмæ сæ фæдыл рагæпп ласта Тæнхау.

Кæрцы тæфмæ йæхи нал баурæдта,— загъта хæдзары хицауæн Хъуырман æмæ, цыма æппындæр ницы ракодта, уыйау сæ цуры чи æрлæууыд, уыцы куыдзмæ джихæй баззад. — Æнæхъæн дзуджы йаргъ фыййау.

Стæй уæд дуары ’рдæм араст. Къабуз ын йæ фæндаг æрæхгæдта:

Мидæмæ дын æнæ рахизгæ нæй, Хъуырман. А, цы диссæгтæ мын бацамыдтай, уыдон сæхæдæг бæгуы диссаг сты, фæлæ кæдæй-уæдæй нæ къæсæрæй æрбакастæ. Цæуæм æмæ, Хуыцау цы радта, уымæй дæ хорз фендзыстæм.

Хуыцауы хорзæхæй хайджын у, мæ хур, фæлæ Хъуырманы цыдтытæ раджы ахицæн сты. Дæ фыййауы хъæлæсы суагъдмæ рахызтæн нæ кæртæй дæр, уыййеддæмæ рагæй куы никæдæмуал цæуын. Цыппарыссæдз азы онг фæфыдæбон кодтон мæхицæн дæр æмæ æхсæнæн дæр, фондзыссæдзы онг фæцыдтæн зианмæ дæр æмæ цинмæ дæр, стæй æгъгъæд загътон. Зианы фыдæбон дæр æмæ цины фыдæбон дæр кæуыл бакодтон, уыдонæн хæлар фæуæд. Дуне рафæлдисæг мæм йæхимæ цы бон фæсиддзæн, уымæ æнхъæлмæ кæсын, æндæр ма цæй сагъæстæ ис мæн? Дæ фыййауы цæрæнбон бирæ уæд, мæнæн ма уынг чи фенын кодта.

Тигъы онг йæ фæдыл рахызтысты Къабуз æмæ Тæнхау.

— Фæхæццæ дæ кæнон, Хъуырман.

— Фæхæццæ, йа? Ау, æмæ æз нырма хæццæгæнинаг дæн?

Лæдзæг рог æппаргæ, араст уæллаг сыхы ’рдæм.

Дыууæйæ дæр йæ фæдыл кæсгæ баззадысты: лæппу — хъуыдытæгæнгæ, куыдз — æнкъардæй, йæ къæдзил дæлæмæ уагъдæй.

Фыццагдæр хуыцаубон Беслæны базарæй далыс æрхæццæ кодта Къабуз. Кæртмæ йæ куыддæр фæмидæг кодта, афтæ та Тæнхау ногæй æрбатыдта чъылдымы дуар æмæ далысы куы ауыдта, уæд ыл, цыма æнхъæл кæмæн нæ уыд, ахæм цины хабар æрцыд, уыйау сагъдæй аззад, бирæ йæм фесмыста дардæй, стæй уæд къæдзил батылдта, æмæ йæм хæстæгдæр бацыд. Далыс дзы фæтарст æмæ фæрсæрдæм асхъиудта, фæлæ йæ къæхтæй æххæст нæма æрлæууыд, афтæ куыдз йæ фаллаг фарс февзæрд иу гæппæн. Иннæрдæм та ныццавта йæхи æмæ та ацы хатт дæр куыдз фæразæй. Далыс йæ бон куы базыдта, уæд æрæнцад, Къабуз ын йæ сыкъайыл рахæцыд æмæ йæ чъылдыммæ, дæлбазыры бынмæ аласта. Сæ фæд-сæ фæд араст Тæнхау дæр. Къабуз далысы цæджындзыл æрбаста, йæхæдæг ацыд æмæ хæрисы пыхцыл къалиутимæ æрбаздæхт, йæ разы йын сæ æрæппæрста. Далыс сæм æрæвналыны размæ куыдзы ’рдæм йе ’ргом азылдта, цалдæр хатты йæ раззаг къахæй тæргайгæнæг сывæллоны хуызæн зæхх æрхоста, æхснырсæгау ныффуттытæ кодта. Куыдз йæ цурæй сыстад æмæ чысыл фалдæр йæхи æруагъта. Æмæ уæд далыс дæр къалиуты зыдгомауæй йæ мукъутæ фæцавта.

Æхсæв-бонмæ йæ хуыссæны фæхъуырдухæн кодта Къабуз, цымыдис ыл бахæцыд: «Раст разыной Хъуырманы ныхæстæ? Æцæгдæр мауал сниуа Тæнхау? Сайгæ дæр мæ цæй дымæгмæ акодтаид? Ау, сайыны тыххæй фæцыдаид уæллаг сыхæй хъæубынмæ? Кæд нал сниуа, уæд мын æцæгдæр куыд бафæдзæхста, афтæ æнæ бавзаргæ нæ уыдзæн — суæлдай кæндзынæн райсом мæ бон æмæ фыййау фæцæудзынæн. Иннæбон та Тæнхауы æвджид бакæндзынæн далысы. Кæд фесæфа, уæд-иу фесæфæд. Искуы иу фыс дæр искæмæй фесæфт...»

Дыккаг кæркуасæнтæм хæстæг ыл хуыссæг фæтых. Куы райхъал, уæдмæ дзæбæх æрбарухс.

«Не сниудта! Æмæ кæд сæ иуæн дæр йæ кой дæр нал ис». Æрдæгбæгънæгæй дæлбазырмæ рауад. Куыдз æмæ далысæн сæ чъылдымтæ кæрæдзийыл æндзæвыдысты, афтæмæй хуысгæ сæ раййæфта хæрисы фæлхæрдты цур. Далыс, сынæр цæгъдгæйæ, йæ бынатæй дæр нæ фенкъуысыд, фæлæ куыдз сыстад. Æвæццæгæн, æхсæв-бонмæ кæрæдзийы сæ хъармæй цалынмæ æндæвтой, уæдмæ йæ къæхтæ бандзыг сты æмæ ныр, раззæгтæ кæйонг æххæссыдысты, уыйонг сæ размæ аппæрста, афтæмæй йæхи зæрдиаг ивæзт акодта, кæройнаг цæджындзмæ бауади, фæстаг къахыл хæрдмæ схæцыд, æмæ æндон хæтæлыл ферттывта цалдæр æртæхы — уыгард бæрæг.

Хъæубæстыл уайтагъд айхъуыст Къабузы фыййауы кой, кæй нæ уырныдта, ахæмтæ дæр дзы куыннæ разынд, æмæ йæм сæхи цæстæй фенæг цыдысты. Кæмæдæрты дзы хæстæг бацæуыны зонд дæр фæзынди, фæлæ Тæнхау йæ бæрзæйы хъуын арцæй сæ размæ цалдæр къахдзæфы куы ракодта, уæд сæ йæ ныфс ничиуал бахаста.

Сæ бон базыдтой сыхы куыйтæ дæр. Райдианты дзы сæ хъæбатырдæртæм кæд разынди лæбурыны фæнд. Бæрзæйы хъуын арц кæй сбадт æмæ æртхъирæны хъуыр-хъуыр кæй ссыд, уый сæ фаг кæмæ нæ фæкаст, уыдонмæ йæ дæндæгтæ дæр ма куы фæзыхъхъыр кодта, уæд ма кæрæдзийы цæстмæ цалдæр хæппы скодтой, стæй фæстаг дзæмбытæй рыг фæйлауыныл схæцыдысты, æмæ сæ цыма уæвгæ дæр нал уыны, уыйау йæ далысы фæдыл сæ цурты æривгъуыдта Тæнхау. Уæдæй фæстæмæ дардæй кæнæ дуары бынæй исчи кæд срæйдтаид, æндæр æмгæрон ничиуал æрбауæндыд.

Куыйтæ уынгты, адæм та хизæнуаты сæ бон куы базыдтой Тæнхауæй, уæд ма æрмæст иунæг адæймагæн баззад æмгæрон цæуыны бар.

Фыййауы ниуын цы æхсæв нал райхъуыст, уыцы æхсæв бамбæрста Хъуырман: лæппуйæ нæ ферох йæ фæдзæхст, сæххæст æй кодта. Уалынмæ Хъуырманмæ дæр æрбахæццæ Къабузы фыййауы кой. Æрмæст ыл иннæтау дисы нæ бафтыд.

Æмæ иуахæмы сæрвæтмæ цæмæн фæраст, уымæн йæхæдæг дæр ницы бамбæрста. Сусæны æнуд æмбисбон сатæг уаты зæронд тъахтиныл æркъул кæныны бæсты, йæ лæбырд кæрцы дыдагъгæнгæ, гыццыл бандон батыхта æмæ хъæуы æдде, Хуымæллæджы дон цæхгæр кæм фæзилы, уыцы хæрисджын дæлбылмæ фæраст, мæраджын незамантаг бæласы рæбын æрбадт æмæ дæрдты фæлгæсыд. Зынынц æм Зилгæ, Заманхъулы рæгътæ, Хуымæллæг, Беслæн, Бæтæхъойыхъæу, гæны завод; хæдзæрттæ бæлæсты бын ныгъуылынц; кæддæры сыгъдæг быдыры алырдæм фæцыдысты тыхдæттæнты æфсæн цæджындзтæ; тарцъæх кæрдæгыл цалдæр раны хизынц хъомрæгъæуттæ; уæрæх асфальт фæндагыл дæлæмæ-уæлæмæ æнæнцойæ тæхынц рог, уæзласæн, æнтыдласæн, адæмласæн, гуыффæджын, æнæгуыффæ, уæзисæн машинæтæ, æзфæраздæры дугъ самадтой.

Цалдæр къахдзæфы æддæдæр æнæмæтæй хизы Къабузы далыс. Æнтæфæй бæлæсты аууонмæ йæхи байста Тæнхау, йæ æвзаг æппæрстæй тыхулæфт кæны, цæстытæ æрдæгцъынд; кæд фæндаг дæрддзæфгомау у, уæддæр куыдзы æмбудæнтæ хъыдзы кæны бензины тæф, хъыгдары йæ; ноджы ма тыхсы машинæты æнæнцой ниуын æмæ гуыв-гуывæй.

Хъуырман хæрисыл банцой кодта. Бæласы зæнг разынд æнахуыр дæрзæг, къуызырджын, йæ фæсонтæ йын хъыгдардта. Ау, йæ зæронд царм уыйонг баруади æмæ стджытæ бахизынæн нал у? Уанцон нæ уыдзæн. Нæ, æндæр цыдæр дзы ис. Йæ бандон бæласы иннæрдыгæй æрæвæрдта, банцой та йыл кодта, фæлæ йæ уæддæр фæсонтæ нæ уарзынц. Цы уа, зæгъгæ, бæласы цъар уырзæй басгæрста — æмæ къæртгай æнцонтæй хауы. Кæс-ма, дæ хорзæхæй, ай йыл æппындæр хъуынайы мур куы нæ ис. Уымæн куы у, уымæн, ахæм æнад дæрзæг. Ау, æмæ цы кодтаид иннæ бæлæстæй хъауджыдæр? Æви та хæрисыл дæр исты низ фæзынди? Æндæр бæласы бынмæ бацыди æд бандон. Æмæ ууыл дæр хъуынайы мур нæ разынди. А, æрыгон бæлæсты хабар бæрæг у — цалынмæ сæ зæнг рæза, уæдмæ хъуына фæхæцын нæ уадзынц сæхиуыл, рæдувынц æй. Æнæ хъуынайæ та куыд ис фæцæрæн? Æниу, зынгхосæн дæр ма кæй хъæуы? Афтæмæй та фыдæй-фыртмæ дæр фыййæутты йрвæзынгæнæг уыди, дзæгъæлы йæ нæ дардтой сæ роны арф æвæрдæй, къæвда йæм куыннæ фæхæццæ уа, афтæ. Уыцы хусæй йæ райс, æхсон дурмæ йæ галиу къухы стыр æнгуылдзæй нылхъив æмæ рæсы гæбаз æрдау дурыл, йæ цæхæр куыддæр андзæва хъуынайыл, афтæ фæздæг скалдзæн, цалдæр фуйы йыл акæн æмæ ссудздзæн — йæ адджын фæздæг скæлы æмæ йæ уæд лыстытыл бадар.

Далыс хизгæ-хизгæ донмæ ныххæццæ æмæ дзы мондагæн йæ былтæ фæцавта. Тæнхау сыстад, йæхи адджынæн аивæзта, далысы ’рдæм акаст æмæ зивæггæнгæ æрзылд цалдæр бæласыл, уагъылыйы къудзийыл, донбылы къæдзæхдурыл æмæ сыл фæйнæ цъыртты бакодта. Стæй уæд далысы фарсмæ йæ дойны суагъта, Хъуырман цы бæласы бын бадти, уый аууонмæ йæ баздæхта æмæ зæрондæй чысыл æддæдæр йæхи æруагъта.

«Дымгæ кæцырдыгæй кæны, уыцырдыгæй цæуылнæ хуыссы, цымæ? — хъуыдыты аныгъуылд Хъуырман. — Æви иу фыс кæцырдыгæй хъахъхъæна, уый уæлдай нæу? Науæд та дзугимæ цалынмæ ауæдтытæ кæна, уæдмæ йæ нæ бамбардзæн, кæцырдыгæй хуысгæ у, уый? Нæ, хъуамæ æрдзæй йемæ рахæсса æппæт уыдæттæ. Уæдæ йын уæлдай цæуылнæ у, дымгæ кæцырдыгæй дымы, уый? Кæд исты сахъат у, æз та дзы дзæгъæлы феппæлыдтæн йæ хицауæн? Ау, æмæ рæдигæ дæр куыд хъуамæ фæкодтаин?»

Бон, дыууæ боны фæрахъуыды-бахъуыды кодта Хъуырман куыдзы уыцы миниуæгыл.

Фыййæуттæй йæ амонын никæмæн хъæуы: куыйтæ зонынц, дзуг æхсæвиуатмæ куыд æрбатымбылгæнгæ у, уый, сæхæдæг та цал уой, уалæй йæ алыварс æрхуыссынц. Кæд æмæ фыййæуттæм иунæг куыдз йеддæмæ нæ уа, уæд та йæхицæн бынат равзардзæн, дымгæ кæцырдыгæй дымы, уыцырдыгæй æмæ кæд æндæрæрдыгæй радыма, уæд та йæ бынат аивдзæн, сырды тæф æм комкоммæ куыд æрбахæсса, афтæ.

Тæнхау та, дымгæ кæцырдыгæй фæнды ма дымæд, уæддæр хуыссыд йæ сæр хуссарæрдæм, æнкъардæй æмæ æдзынæг касти, дард кæмдæр цъитисæр хæхтæ арвимæ кæм сиу сты, уыцырдæм æмæ дзы-иу хатгай сирвæзти ниуынæнгæс мынæг хъиу-хъиу.

— Кæс-ма, дæ хорзæхæй! — хъæрæй сдзырдта Хъуырман. — Йæ туг æм хохмæ сиды, æз та йæ бамбарынхъом нæ уыдтæн. Сахъаты дау дæр ма йæм æрхастон ахъаззаджы фыййаумæ.

Хъуырман фырдиссагæй лæппуйау рæвдз фестади йæ бандонæй æмæ йæ къухтæ кæрæдзийыл æрцавта:

— Ай мæм хохмæ куы сиды, хохмæ — æхсæны дзугтæ Джимарайы фæхстыл кæм хизынц, уырдæм.

Æнахъом æнæмбаргæ къæбыла ма куы уыдис, уæд æй æрластой кæцæйдæр Тырсыгомæй, фæлæ йæ афон ралæууыд æмæ йæхион æрдомдта.

Дыккаг бон райсомæй Хъуырман банхъæлмæ каст, йæ фырты фырт æмæ чындз кусынмæ цалынмæ ацыдысты, уæдмæ — науæд æй æнæхъуаджы рафæрс-бафæрс æмæ къуылымпытæ кæндзысты — æмæ фыййауы дзаумæттæ сæ арф æвæрæнтæй райста: паддзахы афицерты незамантаг æвзист донгарз — агургæ æмæ æнаргæ дзаума, дон дзы афæдз куы фæлæууа, уæддæр йæ ад уæлдайхуызон нæ кæны; æрттиваг тасмачъийæ æмырæхгæнгæ цæхдарæн къопп, спичкæтæ, дыууæ фæсмын цъындайы, тъæпæнфарс æрхуы хъуывгъан, хæндыджы цыхт — раст зæгъын хъæуы, дурау ныхъхъæбæр, фæлæ уыйхыгъд æвæджиауы хæрзад æмæ сойджын; Джеоргуыбайæ нырмæ чи лæууы, фæздæгмæдард ахæм фæхсыны хай. Иууылдæр сæ галы мисындзæгæй фидар лалымы биноныг бафснайдта. Фæтæнком сау хъама астæуыл æрбабаста; бирæ азты йæ къæвдайæ чи хызта æмæ йын æхсæв та хуыссæнгарз чи уыд, уыцы сау уæйлаг нымæт уæхсчытыл æрбаппæрста. Рахизыны размæ уаты къуымтыл цæст ахаста — исты дзы, мыййаг, рох кæны? — йæ къæдз лæдзæг йæ къухмæ райста æмæ къæсæрæй рахызт. Дзæгъæл фос кæртмæ куыннæ бацæуой, афтæ фидар сæхгæдта гыццыл дуар.

Дардмæ йæ бафиппайдта Тæнхау, фæлæ йæм цалынмæ æрбаввахсдæр, уæдмæ йæ æнахуыр фæлысты нæ базыдта, дызæрдыггæнгæ йæ фæстæгтыл æрбадт. Фæлæ уæдмæ къуымбилы тæф йæ фындзыл сæмбæлд æмæ йæ гуырысхотæ æрбайсæфтысты. Уалынмæ йæ сæрымагъзы цыдæр ферттывта æмæ ныронг куыд никуы уыд, афтæ рæузондæй фæгæпп ласта æмæ зæронды размæ атындзыдта, йæ уæлхъус февзæрд уайтагъд æмæ цины гæппытæ самадта, йæ зæрды уыд Хъуырманы уадултæ æвзагæй асдæрын. Уымæн дæр йæ лæдзæг йæ къухæй æрхауд æмæ йыл хуыфæг уыди æви худын бахæцыд — бауромын æй нал æмæ нал фæрæзта.

Стæй уæд араст сты. Разæй — далыс, сæрддæргъы фос скæсын кæй нæ бауагътой, уыцы кæрдæгыл хизгæ, йæ фæстæ — Хъуырман, зæронды фарсмæ та — Тæнхау, скæс-скæс æм кодта: æгæр сындæг нæ дарæм нæ фæндаг, кæд, мыййаг, далысы счъилтæ басхоинаг сты? Науæд афтæмæй кæд фæхæццæ уыдзыстæм уæлæ уыцы цъæхбын фæлмæвæрд мæстæймарæн хæхтæм?

— Тагъд ма кæдæм кæн, Тæнхау,— дзуапп ын радта Хъуырман. — Ардыгæй уырдæм нæ ауайынтæ хъæуы, мæныл та дæу æййафыны къæхтæ нал ис.

Æмæ Тæнхау йæ къæдзил къæмдзæстыг тылд бакодта.

Цыдысты асфальт фæндагæй дæрддзæфты, кæддæры донвæды былты, раджы заман Теркæй Хуымæллæджы донмæ цы къабаз рауагътой, уый тæккæ фæрсты.

Асæрды Хъуырман йæ фыны арæх уыдта ацы къабаз, кæддæр ыл Беслæны дæр æмæ Зилгæйы дæр æвæрд уыди цалдæргай нартхорыссæн куыройы æмæ æхсæвæй-бонæй æнæнцой хъыррыстимæ сæ куыст кодтой; дыууæ хъæуы æхсæн та — Беруаты мæнæуыссæн куырой. Уый Германы стыр хæсты размæ. Хæсты фæстæ та иугай-иугай хæлддзагмæ цæуын байдыдтой æмæ фæстагмæ сæ фæд дæр бæрæг нал у. Къабаз уыди дыууæ сардзины уæрхæн, хуыдзых æмæ сардзанæй бæз-бæз кодта; сагойæ дзы æвгæдтой кæсаг куы зæгъон, уæд гæды ныхас уыдзæн, фæлæ дзы даргæ хызæй къæртайыдзæгтæ хастой.

Ныр ма дзы донвæд тыххæйты бæрæг дары, йæ кæддæры æмдзæхгæр былтæ ныккалдысты уæдæй ардæм æмæ сындзæмхæццæ кæрдæджы бын фесты.

Хъуырман та йæ фыны уыдта донæй йæ былты онг дзагæй. Алы хатт дæр-иу фæцæйцыд куырæйтты доны былгæрæтты æмæ нал æмæ нал хæццæ кодта иу былæй иннæмæ фистæгæй хизæн хидгæндтæм — иу кæнæ дыууæ фæйнæджы æппæрст. Алы куыройы раз дæр уыдысты, ныр дзы иу дæр нал ис. Ахизæн агургæ-иу Дзаххоты куыройы онг куы схæццæ, уæд-иу йæ размæ фесты цалдæр æрыгон нæлгоймаджы, кæуыл — куырæт, кæуыл та — куырæт æмæ цухъхъа, зæнгæйтты æмæ хæдбын дзабырты, нымæтхудты кæнæ бухайраг худты, сæ астæуыл — хъаматæ æмæ ливортæ; се ’ппæт дæр æмхуызон рæхснæг æмæ хæдæлвæст. Хъæлдзæг хъæлæбагæнгæ-иу кæрæдзи фæдыл азгъордтой æмæ-иу доны сæрты рогæн асæррæтт ластой, науæд та-иу сæ дзаумæттæ феппæрстой æмæ мадард бæгънæгæй — æфсæрмы дæр нæ кодтой — доны ленчытæ, иу иннæйы тъыссынтæ байдыдтой; дон — æнахуыр рæсуг, суанг дзы сæ къахы æнгуылдзтæ дæр зынынц уыцы малы. Уыдис дзы Хъуырманы æмгæрттæ дæр, æрмæст æрыгонæй, йæ сыхæгтæ æмæ æндæр сыхтæй, канд уыдон нæ, фæлæ йын Германы дыууæ хæсты чи фæмард, йæ уыцы хъæбулты æмæ хъæбулы хъæбулты æмгæрттæ дæр. Хъуырман сын лæгъстæ кодта, базæронд дæн, мæ бон ницуал у æмæ мæ фаллаг фарсмæ фæхæццæ кæнут, зæгъгæ, фæлæ йын ницы дзуапп лæвæрдтой, æрмæст ын — чи уæхсчыты онг доны лæугæ, чи та ленкгæнгæ — йæ ныхæстыл худтысты. Æмæ сæм Хъуырман ницы маст дардта, уайдзæфты бæсты-иу йæхæдæг дæр йæ дзаумæттæ феппæрста æмæ-иу донмæ ныххызти, семæ ленчытæ кодта, ныгъуылди, йæхи надта. Æмæ-иу алы хатт дæр ардыггаг былмæ раздæхт, уыдон та-иу æм фаллаг фарсæй хъæр кодтой:

— Уынгæ нæ куы нæ кæныс, Хъуырман, уæд нæ цы домыс?

Марадз æмæ ды ма смæсты у, ахæм æргом æдзæсгом ныхасмæ, æмæ-иу Хъуырманæн уайдзæфæй дарддæр йæ бон ницы зæгъын уыд:

— Æз уæ нæ уынын, зæгъут? Дæу нæ уынын, Асæхмæт? Æви дæу, Мæхæмæт? Æви дæу, Керым? Науæд дæу, Бексолтан?

Йæ зæрдæйæ сæм тынг хъæрæй дзырдта, афтæмæй йæ ныхас йæхимæ дæр нæ хъуыст.

Нæлгоймæгтæ-иу æрбатар сты, фæлæ Хъуырманмæ æрдæгфынæйæ бæлвырд хъуыст фаллаг фарсæй сæ хъæр:

Мах дæ уынæм, фæлæ нæ ды нæ уыныс, Хъуырман!

Кæд, мыййаг, фаллаг фарс Аминоны бæстæ у, æмæ дзы Хъуырманæн бынат нæма ис.

... Мах дæ уынæм, фæлæ нæ ды нæ уыныс, Хъуырман!...

Афтæ ма дзы багæдыгæнгæ уа цæстæй хъусмæ. Алы хæдзæрттæй æмæ мыггæгтæй уыдысты, фæлæ сын уæддæр цыдæр иумæйаг уыдис, цыдæр. Науæд иу хаттæй иннæмæ айдагъ Мæхæмæты, Керымы, Асæхмæты æмæ Бексолтаны цæмæн уыны, кæд æмæ мæрдты бæстæм йæ разæй чи бацыд, уыдон æнæнымæц бирæ сты? Уый рахатын Хъуырманы бон нæ уыд æмæ-иу стыхсти, фæлæ Дзаххоты куырой кæм уыдис, уырдæм мæнæ ныр, Тæнхау æмæ далысимæ куы схæццæ, уæд æй æвиппайды бамбæрста: цыппарæй дæр уыдысты тыхмард, кæйдæр къухæй; сæ цыппары дæр сæ сыджыты хайыл сæмбæлын кæныны размæ Хъуырман йæхæдæг цынадта, иу зианæй иннæмæ мæзджыты кæрты къулыл æнцойгондæй чи лæууыд, уыцы тæрсхъæдæй найæны æмæ-иу сæ авд тыхты бакодта урс-урсид цикъæйæ мæрддзаджы.

— Дуа æнæ скæнгæ нæй, Тæнхау,— сдзырдта Хъуырман. — Дзæгъæлы сæ кæм уыдтаин мæ фыны алы æхсæв раст мæнæ ацы тæккæ ран.

Куыройæн æмæ ауæзтæн сæ фæд дæр бæрæг нал у, афтæмæй сæ Хъуырман бæлвырдæй уыны. Кæддæр Дзаххоты куырой, найгæнæн æмæ хырхæйфадæн цы тъæпæн ахстой, уый фосы ривæддон ссис, бассæстой æмæ йæ ныннадтой, кæрдæг дзы нывыл рагæй нал хæцы.

— Ныр мын цы цæсгомимæ зæгъыс, Асæхмæт, нæ мæ уыныс, зæгъгæ? — уайдзæфгæнæгау йæ сæр банкъуыста Хъуырман.

Уыцы бон — сæрды кæроны уыдаид æви фæззæджы райдайæны — мæнæуы куыристы цъуппамад бæхуæрдон Дзаххоты найгæнæнмæ æрбаласта Хъуырман. Найгæнæн дæр куыста куыройы донмарæнæй. Тигъæй нæма базылди уæрдон, афтæ йæ гуыв-гуывæй бамбæрста Хъуырман: чидæр дзы най кæны, æнхъæлмæ кæсын бахъæудзæн. Мусы разынди Асæхмæт: йæ найгæнинагæй ма нымад цалдæр куырисы аззад. Йæ ахуыр — хъæуа-нæхъæуайы быцæу — ацы хатт дæр та нæ ныууагъта:

— Æхсæз суарийы дын фагæй фылдæр уыдзæн. Дæхæдæг æй федтай: уæрдон æмбисмæ дæр дзаг нæ уыди, ды та мæ æнæхъæн уæрдоны аргъ домыс. Уæд искуыдæр ма афтæ вæййы? Хадзыйы ном куы хæссыс...

Бæрзонд, сырхрихи Дзаххоты сæрыл цалмæхыз хъæддых баст, афтæмæй дыууадæскъухыг сагойæ зыгуым иуварс калдта. Йæ бакастæй бæрæг уыд: сæ ныхас рагæй цæуы æмæ дзы стыхсти.

— Сомырдæг. Фиддон алкæмæн дæр æмхуызон у. Куырисгай дын куы нæ нымадтон дæ наййаг. Уæрдонæн — сомырдæг.

— Æхсæз суарийы дын ратдзынæн æмæ æгъгъæд у! — Дзаххоты ныхас цас уæзбын уыд, уыйас знæт та Асæхмæты ныхас. Дæлæмæдзыд, фæтæнтæ — бынæй хæрдмæ хылгæнæг уасæджы каст кæны Дзаххотмæ.

— Бауырнæд дæ, сфæлмæцыдтæн дæ алы хатт, алы хатт. Адæмæй цы исын; уымæй дæ фылдæр кæнæ къаддæр куы нæ агурын — сомырдæг.

— Дæ Хуыцаумæ скæс — цавæр сомырдæг у?! Зæгъын та йæ дæ цæсгом куыд бахъæцыд? Ау, адæм нал стæм æви?

Лæгтæм дæрддзæфгомау, йæ цыллæ хъулон сæрбæттæн суанг æрфгуыты онг бастæй лæууыд Асæхмæты чындз, цы уыди, уымæй хъус фестад, фæлæ йæм найгæнæны уынæрæй сæ ныхас нæ хъуысыд. Сæ хæдзары хицау хылмондаг кæй у, уый хорз зыдта æмæ ныр дæр та йæ тентекк схъиудтытæй бæрæг уыди: загъдкъахæн кæны. Æмæ сæм цы хъуамæ уа загъдагæй; наййаг æрбаластой, Дзаххот куыройæ рацыд, салам радтой, кæрæдзийы цæмæйдæрты афæрстытæ кодтой æмæ уæрдон æвдæлон кæнынмæ бавнæлдтой, чындз дæр сын æххуыс фæлæууыд. Уæд цы къæм сæ мыды бахаудаид? Хъуырманимæ фемдзаст сты æмæ йын æнгуылдзæй ацамыдта: рауай-ма ардæм.

— Цæуыл хъæлæба кæнынц?

— Уæртæ аргъыл нæ фидауынц.

— Æмæ йæ кæронмæ цы æрхастой, раздæр сæ бон нæ уыди бафидауын? — бахъуыр-хъуыр кодта чындз.

Цы дзуапп ын раттаид Хъуырман æмæ фæстæмæ найгæнæны ’рдæм ацыдис.

— ... Уæллæй, ды хадзыйæн нæ бæззыс, фæлæ дын Къардоны хуытæ хизын æмбæлы! — райхъуыст æм Асæхмæты фидис.

Дзаххоты цæсгом мæрдон фæлурс афæлдæхт, сагой бæрзонд фæхаста æмæ йæ тых, йæ бонæй Асæхмæты сæрыл æруагъта. Найгæнæны уынæрмæ дæр Хъуырманы хъустæ æрцахстой сæрыкъуыдыры къæрцц: тæккæ тенкайыл сæмбæлди цæф. Чындз ныцъцъæхахст кодта, сæрбæттæн фелвасынмæ нал арæхсти, афтæмæй дыууæ лæджы æхсæн бамидæг, фæлæ байрæджы. Асæхмæт цыма ракафынæввонгæй хъазты астæу æрлæууыд, уыйау къухтæ хæрдмæ фæхаста, æвæццæгæн, цæфмæ фæлæбурынмæ хъавыд, фæлæ къухтæ фæстæмæ æрхаудтой æмæ йæхæдæг дæр уæлгоммæ ахауди, фестъæлффестъæлфгæнгæ баззади зæххыл, йæ сæры хъæдгомæй та фемæхсти æмæ цыхцырæй ныллæууыди туг. Сагойы тигъ разынд æвзæн æмпъызт æмæ раст уымæй æрæййæфта цæф.

— Марадз æмæ Гамболмæ фæхабар кæн,— сдзырдта Дзаххот Хъуырманмæ, йæхæдæг сагой иуварс ныззыввытт ласта æмæ Асæхмæты цур дзуццæджы æрбадт.

Гамбол, æгас Ирыстоны дæр хъуыстгонд хосгæнæг, кæд хъæуы уæллаг кæрон царди, уæддæр уайтагъд æрхæццæ.

— Рæвдз згъоргæ æмæ æхсыры агуывзæ радав! — схъæр кодта Хъуырманыл.

Мусæй Дзаххоты хæдзары онг кæд уыдаид дæс æмæ ссæдз санчъехы. Уырдæм дæр згъоргæ, фæстæмæ дæр — æхсыры агуывзæимæ. Гамбол Асæхмæты сæр йæ уæрджытыл æрæвæрдта, хъамайы цыргъæй йын йæ дæндæгтæ фæзыхъхъыр кодта æмæ йын æхсыр йæ хъуыры ауагъта; фæлæ фæстæмæ йæ фындзыхуынчъытæй ракалди.

— Ардыгæй æмбисæхсæвмæ дæр нæ ахæсдзæн,— загъта Гамбол, иу къухæй хъæмп æрбассывта æмæ йыл Асæхмæты сæр æруагъта хъавгæ, йæхæдæг тызмæгхуызæй Дзаххоты ’рдæм разылд: — Искуыдæр ма афтæ бачындæуыд?

Дзаххот ницы дзуапп радта, æрмæст арф ныуулæфыд.

Æмбисæхсæвмæ дæр нал, фæлæ изæргæрæтты æрæнцад йæ хъæдын сынтæджы Асæхмæт.

Райсомæй пъырыстыфы линейкæ æрлæууыд Дзаххоты дуармæ, йемæ дыууæ бæхджын милицæйоны.

— Йæ сæрбаст ын райхалут,— загъта пъырыстыф: закъонмæ гæсгæ лæгæн цалмæхызы æрцахсæн нæ уыди.

Уæды заман сылгоймаг æвдисæнмæ нæ хъуыстой, стæй Асæхмæты чындзæн цы зæгъын йæ бон уыди, кæд æмæ найгæнæны уынæрмæ лæгты ныхæстæй ницы фехъуыста. Лæджы мард дзы кæй рауад, уый? Æмæ йыл Дзаххот йæхæдæг дæр басаст, æрмæст Асæхмæты фидис рафæзмыныл ницы хуызы сразы. Баззад дзы æрмæст иунæг æвдисæн — Хъуырман.

— Цал азы цæуы лæппуйыл?

— Æнæхъæн æхсæрдæс.

— Æхсæрдæсаздзыд æвдисæнæн бæззы.

Тæрхонгæнæджы уынаффæ уыд цыбыр æмæ бæлвырд: хадзыйы æфхæрд ныббаргæ нæ уыди. Æмæ моллоты хистæр цалмæхыз ногæй бабаста Дзаххоты сæрыл.

— Ау, уæд дæ куыд нæ хъуыды кæнын, Асæхмæт?

Уæд фыццаг хатт федта лæг амаргæ Хъуырман æмæ йæм-иу кæд уый тыххæй фæзынд йæ фынты Асæхмæт.

Хъуырман йæ нымæты тæрттыл фæйнæрдæм ахæцыд æмæ зæхмæ æрхауд, хордзен йæ уæхскæй æриста æмæ йæ нымæтыл æрæвæрдта, лæдзæг сыл банцой кодта, Чабæйы ’рдæм æрлæууыд, дыууæ армы цæсгомы æмвæз систа æмæ йæм сæхæдæг æрцыдысты, рагæй кæй никæйуал загъта, уыцы æрдæгрох сыгъдæг дзырдтæ.

— Фа-атигъа...

Далыс, кæм кæрдæгмæ смудгæйæ, кæм хизгæйæ, сындæггай размæ цыди. Тæнхау та, цыма зæронд цы гæнæг у, уый æмбæрста, уыйау æддæдæр æрлæууыд æмæ йæм æнхъæлмæ касти.

— Фа-атигъа,— дыууæ армæй йæ цæсгом æмæ рихитæ радыгай æрсæрфта Хъуырман, цас æмбæлы, уыйас алæууыд йæ бынаты, стæй хордзен, лæдзæг æмæ нымæт зæххæй систа. — Рухс дзæнæтæй дын хай уæд, Асæхмæт. Дæхи аххосæй дарддæр дзы никæй аххос уыд.

Сæ цыд фæрæвдздæр æмæ стыр фæндагыл цæхгæрмæ ахызтысты, донвæд-донвæд хъæуæй адæрддзæф сты.

Мæнæ ам та хæсты заман æмæ хæсты фæстæ цалдæр азы дæргъы быдыр рагуалдзæгæй æрæгвæззæгмæ лæууыд сатæг сауæй, кæрдæджы хал ыл нал хæцыд, артаг æмæ йæ сæрдæн басыгътой, хуымгæндау æй сфæйлыдтой «шевролеты», «доджты», «фордты» æмæ «студебекерты» цæлхытæ: машинæтæ тардтой ирайнаг Джульфайæ Арвыкомыл. Мингай километртæй нымайгæ фæндаджы фæстæ сæм-иу Беслæны бынмæ базылдысты æмæ сæм ардыгæй та ныгуылæнæрдæм æнхъæлмæ кастысты ног мингай километртæ.

Уалынмæ быдыры фæзынди зæрдæрухсы цъæх сакъадæхтæ æмæ дыккаг аз æмвæтæн гауызы бын фæцис. Фæлæ фыййæуттæ æнæбафиппайгæ нæ уыдысты: фос Науырæй скъæрыны рæстæг фыстæ ардæмты куы æрбахæццæ вæййынц, уæд дзы футтытæгæнгæ æнæбары фæхизынц, се ’хсыр куынæгмæ цæуын байдайы æмæ уæрыччыты тæригъæддаг уасынæй хъустæ æмыр кæнынмæ фæвæййынц.

Залты мит кæй хонынц, ахæм уарыди хæсты размæйы зымæджы. Мæхæмæт куысты размæ йæ моймæдзыд хойыл акодта йæ фæндаг æмæ йæ баййæфта йæ къухы хъæдын фыййагимæ. Кæрты къуыммæ мит кæдæм фæкалдта, уым лæууыд адæймаджы бæрзæндæн обауæй, йæ алыварс хъыллистытимæ разгъор-базгъор кодта Фатъимæты астаздзыд фырт, сæууон уазалмæ йæ уадултæ сырххъулон афæлдæхтысты.

— Мæхæмæт! Цы кусыс уый, Мæхæмæт, дæ сæрызонд фæцыди! — куыддæр дуарæй бахызт Мæхæмæт, афтæ нырдиаг кодта йæ хо. — Дæ дзидзидай сабийыл уæд та ахъуыды кæн, Мæхæмæ-æт!

Хæрæфырт æрбазгъордта æмæ Мæхæмæты цыбырдым кæрцы фæдджийы йæ цæсгом фæцавта.

— Цы ’рцыдис, Фатъимæт, удæгасæй мыл цæуыл хъарджытæ кæныс?

— Мæхæмæ-æт! — фыййаг иуварс аппæрста æмæ йæ уæраджы сæртæ дыууæ армæй ныххоста Фатъимæт. — Сæрра дæ, æндæр ницы! Нæ дын ныххатыр кæндзæн йе ’фсымæр, сау бон мæ сæрыл куыд бакодта!

Æфсы-мæ-æр? — мæстæймарæн даргъгомау ауагъта Мæхæмæт. Сывæллоны йæ хъæбысмæ фелвæста æмæ йæ сæрбынмæ фæлмæн миты обауы астæумæ ныссагъта, йæ тæбæрттытæгæнгæ къæхтыл ын фæхæцыд æмæ йæ сласта; хæрæфырт худæгæй бацъæх, йæ насыаппæнгæс ставд дæндæгты зыхъхъыртæй зындысты йæ аходæны — æхсыры сæндæджы — фæдтæ; ногæй æмæ йæ ногæй сæрбынмæ ныццæвы миты обауы, æмæ йын бамбарæн нæй: сывæллонæй йæм ахъазын цæуы æви сæ ныхасы сæр цæуыл у, уый ма бамбара, ууыл архайы.

— Ныууадз-ма, Мæхæмæт, уыцы сывæллоны æмæ дын æз цы дзурын, уымæ байхъус: æгас хъæубæстæ йæ халæттау уасынц; абон куы нæ уа, уæддæр райсом йе ’фсымæрмæ дæр бахæццæ уыдзæн...

— Æнæмæт у, Фатъимæт, мæнæ дзы уыйбæрц дæр нæ тæрсын йе ’фсымæрæй,— галиу къухæй йæ кæрцы фæдджийыл æрхæцыд Мæхæмæт.

Дзæгъæлы нæ разынди Фатъимæты æрдиаг: тæккæ уыцы аз хъæуы бæстастæу æнæхъæн аст нæмыджы ныссагъди Мæхæмæты буары, уæддæр ма йæ хъæддзау фæрæт йæ къухы, афтæмæй йæ марæджы баййафынмæ хъавыди.

Ехх, Мæхæмæт, Мæхæмæт, уый цы бакуыстай дæхицæн? — уайдзæфтæ ма йын бæргæ кодта йæ сыхырна мард найгæ-найыны Хъуырман; къуындæг найæны мидæг æртæ лæгæй тыххæйты фæрæзтой рафæлдахын къæдзæхы йас гуырды.

Уæдмæ ног хицауад Ирыстоны кæрон сæвæрдта туг исыны æгъдауæн; марæгæн рахастой дæс азы ахæстоны фæбадыны тæрхон.

Иннæ марæгæн та йæ тæрхон уыди — мады тæрхон.

Хъазты лæппутæ уæд Хъуырманы сæхи æмсæрыл нымайын байдыдтой æмæ ма йæхицæй хъалдæр кæм разындаид: уымæй размæ йæм чындзæхсæвы заман æрмæст æхсæр уисæй фæйнæгыл æмдзæгъд кæныны бар хауди.

— Керым! Керым! — æндæр ницы хъуысыд чындзæхсæвы.

Бæгуы æнаипп гуырд рахаста æцæгдæр Керым: цы уындæй, цы кондæй, цы æхсарæй, цы йæ уæзданæй, цы йæ куыстуарзонæй. Саргъы бæхыл хъазынæй, хæдзары сæр æрæмбæрзынæй, гутоны къухыл æрхæцынæй йæ ничи аййæфтаид. Сæ фынты æмæ сæнтты ма хуыздæр кæмæ бабæллыдаиккой хъæуы рæсугъддæр чызджытæ. Алчидæр сæ сусæгæй йæ зæрдæ дардта: кæд мæн равзарид цардæмбалæн Керым. Æмæ усгурты æнæдзуаппæй æрвитын байдыдтой, сæ мадæлтæн-иу бамбарын кодтой: тагъдгæнгæ никæдæм у, мæнæ æххæст Керым кæй равзардзæн, уымæ банхъæлмæ кæсæм; мад та-иу фыды хъусы бацагъта хабар аивæй. Æмæ дын мæнæ диссæгты диссаг — æнæхъæн дыууæ азы дæргъы зилгæйаг чызг зилгæйаг лæппуйæн нал бакуымдта. Афтæмæй куыннæ хъуамæ сæхсида сæртæг фæсивæды туг.

Ноджы ма дын мæстæймарæгау:

— Симгæ! Симгæ! Æппæты разæй — Керым!

— Керым, хистæртæй арфæйы нуазæн дæ номыл рацыди.

Керым, сис-ма Елберды зарæг...

Фæсивæдæн сæ фыдуагдæртæ загътой: кæдмæ йын быхсдзыстæм? Сæ маст æмæ хæлæг сæ зондыл фæтых. Сусу-бусу Керымы хæлæрттæй иуы хъустыл æрцыд æмæ йын бамбарын кодта:

— Куыд ничи фæгуырысхо уа, афтæ сабыргай дæ сæр бафснай, цыдæр æвзæр фæндтæ ис фæсивæдмæ.

— Ома, фæлидз, зæгъынмæ хъавыс? — гæзæмæ мидбылты бахудти Керым. — Уæллæй, Керым кæмæй бамбæхса, ахæм хъæбатыр нæма райгуырди.

Хотыхæй йæм æппындæр ницы разынд: цæмæ йæ хъуыдысты, дард балцы, мыййаг, куы нæ рараст, æрмæстдæр доны иу фарсæй иннæмæ. Фæлæ уæддæр стырзæрдæ не ’мбæлы: куыд ничи йæ бамбара, афтæ чъылдымты йæхи айсдзæн, Хуымæллæджы доны цъенгæйыл комкоммæ сæхимæ бауайдзæн, ливор æмæ хъама æрбæтдзæн æмæ уайтагъд фæстæмæ хъазты фæсивæды æхсæн æрлæудзæн.

Нæмыг æй баййæфта доны бæстастæу.. Ливоры мынæг гæрах тымыгъы ниуынæй чындзæхсæвы хъæлæбагæнæг адæммæ нæ, фæлæ донбылы хæдзæрттæм дæр нæ фехъуыст.

Нæ, нæ, ма йæ æрбахæссут мæ кæртмæ, уый Керым нæу, уый дæлимон бабырыд Керымы цармы! — йæ урс дадалитæ бындзыггай рæдывта, йæ уадулты царм æррæдывдтытæ кодта йæ зæронд мад. — Керым фыдгуылмæ йæ чъылдым равдисын никуы æрхастаид йæ сæрмæ!

Хъуырман уæд йæ царды мидæг фыццаг хатт æрлæууыд мард найджыты фарсмæ гогоны дзаг хъарм донимæ. Найгæ та кодтой йæ сыхаджы, йæ хуыздæр хистæр хæлары æмæ зондамонæджы. Керымы мады та сæррамæ бирæ нал хъуыди, иргъæвын æй нал фæрæзтой мæрддзыгойы сылгоймæгтæ; нæ йæ уырныдта, йæ сæр нæ ахста, лæгæй-лæгмæ хæстæй уæлдай ма чъылдымырдыгæй гадзрахат гæрах дæр кæй вæййы, уый.

Адæм баныгæдтой Керымы, фæхъыг кодтой сæ хуыздæры мардыл. Чи уыдаид, куыд уыдаид, зæгъгæ, хъус-хъус кодтой, фæлæ бæлвырдæй сæ бон никæуыл дау æрхæссын уыди. Се ’ппæтмæ дæр диссаг касти: иу æмбалæн, иу æрдхордæн хæрзæхсæв ма зæгъ, афтæмæй куыд хъуамæ ныууагътаид хъазты фæсивæды? Чи, чи, фæлæ уæздан æмæ æгъдауыл мард Керым.

Раджы уа, æрæджы — цы нæ рахъæр уыдзæн, ахæмæй ницы ис. Сандыры ахстæй фæдардтой цалдæр мæйы, фæлæ йæ чи бавдыстаид, уый нæ разынд, йæхæдæг та сæтгæ ницæуыл бакодта æмæ йæ æппынфæстаг рауагътой. Куы æрыздæхт, уæд æй уаты къæсæрыл мидæмæ хизын нæ бауагъта йæ ныййарæг мад, йæхæдæг ын рахаста тæрхон:

— Ды дæ фыдæн фыртæн нæ бæззыс. Фыны йæ бæлвырдæй федтон: дæ фыд ингæны дæлгоммæ ныффæлдæхт, йæ фырт кæйдæр чъылдымырдыгæй багæрах кодта, уый куы базыдта, уæд.

— Никæй багæрах кодтон æз, мамæ!

— Банцай! Цы цæсгомимæ мын комкоммæ мæ дыууæ цæстмæ кæсыс?! Æнхъæлыс, уыцы æнамонд æхсæв дæ ливор сусæгæй куыд сыгъдæг кодтай, уый ничи федта. Марадз, райс æй ныр йæ арф æвæрæнæй æмæ йæ дæ тæккæ ныхыл ныццæв дæхæдæг.

— Никæй амардтон æз, мамæ!

— Банцай! Банцай æмæ мæм мады номæй ма дзур. Æгайтма дын дæ хоты æмæ æфсымæрты сауниз афоныл ахаста æмæ ацы худинаджы онг нæ фæцардысты — Хуыцауæй сын ахæм хатыр разынди. Æз сылгоймаг дæн æмæ мын хотых мæ къухтæм райсын не ’мбæлы, фæлæ марадз, дæхæдæг дæхиуыл ныццæв дæ ливор.

— Ницы аххосджын дæн, мамæ!

— Ма мæм дзур мады номæй дын загътон! Нал ис мæнæн хъæбул, дзыназгæ баззадтæн иунæгæй уæлæуыл.

Йæ фырты хуыссæн — дыууæ зæронд нымæты, иу лыстæнæн, иннæ æрæмбæрзынæн — йæ дæларм рахаста æмæ сæ хъомдоны рæбинаг къуымы, афтид кæвдæсы æрæвæрдта.

Ризæгниз ыл бахæцыд, афтæмæй дыууæ боны æмæ дыууæ æхсæвы æддæмæ нæ ракаст, рабадын нæ бафæрæзта Сандыр. Мард у, æгас у, уымæ кæсгæ дæр нал бакодта йæ мад, райсомæй-иу скъæты дуар байгом кодта, хъуццыты-иу æрдыгъта æмæ-иу сæ армытъæпæнæй сæ сины фæлмæнтæ хойгæ раскъæрдта, къæдз белæй-иу хъомты фаджыс ракалдта æмæ суанг изæрмæ кæртæй ницуал уынæр райхъуыстаид. Изæрæй та-иу хъом бауагъта, æрдыгъта-иу сæ æмæ тулдз дуарыл уæззау гуыдыр гыбаргыбургæнгæ сæвæрдта.

Сандыр йæ зæрдæ дардта: раджы уа, æрæджы — мад æрфæлмæн уыдзæн, фæтæригъæд ын кæндзæни, мидæмæ йæ бахондзæн æмæ йын фынг йæ разы æрæвæрдзæн. Дур дæр ма куы атайы. Æмæ æцæгдæр, æртыккаг бон йæ фосимæ зылдтытæ куы ахицæн сты, уæд иуафоны мад фæзынди, кæвдæсы æрæвæрдта кæрдзыны æмбис, хъæдуры къус æмæ дурыны дзаг дон. Йæ дзыхæй иу сыбыртт не схауди.

Куыдфæстæмæ Сандыр кæртмæ цæуын, цыдæртæ змæлын байдыдта, фæлæ мады зæрдæ раздæрау дурæй баззади. Раздæрау Сандыры хуыссæн уыди скъæты, раздæрау ын фосæн холлаг дæттæгау йæ хæринаг æвæрдта кæвдæсы.

Афæдз аивгъуыдта æмæ афæдзы дæргъы мады дзыхæй иу ныхас нæ фехъуыста Сандыр. Стæй афæдзы фæстæ йæхи кæдæм айста æмæ цы фæцис, уый ничиуал базыдта...

Сæ фæндаг дардтой сындæггай, куы иу, куы иннæ ран сæ фæллад уадзгæ, сусæны æнтæфæй куыд нæ бафæлмæцой, афтæ. Хъуырман æмбæрста: хурныгуылдыл бинонтæ дæр æмæ Къабуз дæр фæфæдис уыдзысты. Стæй цæуыл фæдис кæнынц, кæд æдылы не сты, уæд? Зæгъын хъуыди бæргæ бинонтæн, уæ зæрдæ-иу ма æхсайæд, зæгъгæ. Æмæ йæ уæд алы æфсæнттæй ныкъкъуылымпы кодтаиккой æмæ иуæн дæр масты хосæй уæлдай ницы разындаид. Аив нæу, аив нæу цыфæндыйæ дæр, фæлæ йыл макæй зæрдæ фæхудæд: Тæнхауы курдиатæн «нæ» зæгъын йæ бон нæ бацис. Æмæ ма йæ ныр æмбисвæндагыл куыд фæфыдæнхъæл кæна.

Стыр фæндæгтæй дæрддзæфдæрты цæугæ у: цас къаддæр адæм сæ уына, уыйас хуыздæр. Куы сæ уыной, уæддæр дзы диссагæй цы ис: уæртæ зæронд лæг иу хъæуæй иннæмæ фæцæуы йæ далыс æмæ куыдзимæ æмæ цæугæ дæр кæуылты хъуамæ кæной доныбылтæй хуыздæр: иуæй дзы далысы хиз сойджындæр, иннæмæй та бæлæсты æмæ къудзиты сатæг аууон.

Æнæкæрон даргъ сæрдыгон боны хур ныгуылæнæрдæм дзæвгар куы акъул, уæд фæндаггæттæ хъазахъхъаг Къардонмæ бахæццæ сты Саудоны былты. Разæй — далыс, йæ хæд фæстæ — Тæнхау, æртæ-цыппар къахдзæфы фæстæдæр та Хъуырман. Тæнхау æм кæд кæсгæ нæ кæны, уæддæр рагацау бамбары, зæронды зæрды кæцырдæм фæзилын ис, уый.

Хъæугæроны стыр фæндаджы тæккæ был дуканимæ баздæхт Хъуырман, цанæбæрæг дзы афæстиат, æмæ уадидæгæн æдде бæстæ рæйын æмæ хæпп-хæпп ссис, æвæццæгæн, Къардоны иу куыдз фæсте нал баззади, иууылдæр Тæнхаумæ лæбурæг систы; далыс сызнæт, скатай, фæстагмæ йæ сæр æрцахста æмæ Тæнхаумæ йæхи нылхъывта. Тæнхауæн йæ бæрзæйы хъуын арц слæууыди, зыхъхъырдæндагæй бахъуыр-хъуыр кодта æмæ уæд куыйтæ дæр Тæнхаумæ лæбурыны бæсты кæрæдзимæ рæйыныл фесты, ома, марадз, раздæр ды бавзар, кæд ахæм хъæбатыр дæ, уæд, уый фæстæ йæ мах бар уадз; иуы дæр сæ йæ худинагыл басæттын нæ фæндыд æмæ адæргæй зæхх сæ дзæмбытæй фæйлауын æмæ сындз къудзитыл цъырттытæ кæнын байдыдтой. Тæнхау та сæ цыма уынгæ дæр нал кæны, уыйау йе ’ргом дуканийы дуармæ сарæзта æмæ зæронды рацæуынмæ æнхъæлмæ каст.

Йæ дæларм дынджыр хæмпус дзулимæ рахызт дуканийæ Хъуырман, йæ тæф уайтагъд сæмбæлди Тæнхауы фындзыл. Зæрондæн æрмæст йæ цæстæнгасæй бамбæрста Тæнхау, далыс кæцырдæм фæзилгæ у, уый.

— Сæ цæрæнбон бирæ къардойнæгтæн — æгас Ирыстоны адон йеддæмæ ничиуал зоны дзул фыцын,— раппæлыд Хъуырман.

Дуканийæ чысыл дæлдæр къордæй цы сылгоймæгтæ бадт, уыдонæй дæр нæ фефсæрмы, фæлæ дзул йæ дзыхмæ схаста æмæ йын йæ тæфмæ цалдæр хатты адджынæн сысмыста.

Куыйтæ дæр Тæнхауы нæуынæг скодтой сæхи æмæ иугæр афтæ дзæвгарæй кæм бамбырд сты, уым кæрæдзийы мукъутæм æмæ къæдзилы бынтæм смудынтæ систой, æрмæст ма дзы цалдæр æнæбары хæппытæ скодта Тæнхауы фæдыл, фæлæ сæм уый фæстæмæ ракæсын йæ сæрмæ дæр нал æрхаста.

Æхсæвиуат сæ æрæййæфта Фыййагдоны къæдз-мæдз фæзилæнтæй иуы. Æнахуыр фæлмæн æмæ хъарм изæр сыл йæ базыртæ æруагъта. Хъуырман йæ æхсæвæрæй Тæнхауæн бахай кодта, стæй уæд донбылмæ æрхызт, дзабыртæ раласта æмæ уазал, фæлæ рæвдауаг доны йæ къæхтæ дзæвгар фæдардта. Уый фæстæ нымæты йæхи æрбануæрста æмæ æрдæгфæлдæхт бæласы къодахыл бауагъта йæ фæсонтæ. Æгас быдыры хъуыст æрмæст доны хæл-хæл æмæ цъырцъырæгты мынæг æхситт.

Ахæм дард балцы кæдæй æмæ кæдæй нал ацыд Хъуырман æмæ уайтагъд адджын фынæй ацис. Æмæ та ногæй йæ фыны федта Дзаххоты куыройы сæрмæ ауæзты мал. Ацы хатт Бексолтан, нæлгоймæгтæн се ’ппæты кæстæр, иннæтимæ найынмæ нал бахызт донмæ, фæлæ Хъуырманы фарсмæ кæрдæгыл йæхи æруагъта. Хъуырманæн дæр фаллаг фарсмæ ахизын йæ фæсонæрхæджы дæр нал уыд.

— Тæнхаумæ кæй байхъуыстай, уымæй тынг раст бакодтай, Хъуырман,— загъта Бексолтан. — Кæдæм цæугæ у, уый Тæнхауæй хуыздæр ничи зоны,— йе уæхсчы сæрты къухæй ацамыдта Бексолтан хæхты ’рдæм æмæ та ногæй загъта: — Тынг раст бакодтай, Хъуырман.

Ничи йæм кæсы — йæ хъуымыз йæ былтыл нæма бахус, афтæмæй зонд амонынтыл схæцыд, уыимæ дæр кæмæн, кæмæн, фæлæ Хъуырманæн.

Йæ хъуымыз йæ былтыл нæма бахус, афтæмæй дыууæ хатты сыгъди танчы мидæг. Фыццаг хатт йæ танк ныппырх дард Ростовы, дыккаг хатт та — Мæздæджы быдырты, Вознесенскæйы рагъмæ хæстæг. Æрфгуытæ æмæ цæстыхаутæ сыгъд, цæсгом цы у, уымæй æнæхъæнæй дæр дондæппал, хорз æмæ цæстытæ æнæхъæнæй баззадысты, сæр лыстæг къубалыл æнæнцойæ фесхъиуфесхъиугæнгæ йæ цæфтæласæн машинæйæ — йæ амондæн уыдаид æви йе ’намондæн — Зилгæйы госпитæлмæ æрбахæццæ кодтой иннæ цæфтимæ. Дохтыртæ йæм куыддæр базылдысты, афтæ рынчындоны дарæсы мидæг сæ хæдзармæ фæцыд. Куыннæ йыл ныццин кодтаид мад: æгайтма сæрæгас у, фæлæ уыцы сæры фесхъиу-фесхъиуæй йæ уæнгтæ бауазал сты. Дохтыртæ йæ къуылымпыгæнæг нæ фесты — æнæуый дæр бынæттæ фаг нæ кодта, уыйбæрц цæфтæ ластой Мæздæджы ’рдыгæй дæр æмæ Елхоты ’рдыгæй дæр — æмæ цæуынхъом чи уыди, уыцы цæфты хæстæгдæр хæдзæрттыл байуæрстой, æрмæст сæ хъæдгæмттæ бæттынмæ куыд цæуой, афтæ. Æмæ Бексолтан дæр йæ рæстæг æрвыста йæхи хæдзары; зымæджы къæсæрмæ фæнывыл æмæ йын фæстæмæ хæцæнмæ фæцæуыны уынаффæ рахастой дохтыртæ. Фæлæ мад дохтырты уынаффæ дæр æмæ хæсты рæстæджы æнæхатыр карз закъонтæ дæр ницæмæ æрдардта, хъæддыхæй скарста: мæ фырты никæдæмуал ауадздзынæн; дыууæ хатты мын кæй аирвæзт, уымæй Хуыцауæн табу, фæлæ æртыккаг хатт аирвæза, ахæм диссæгтæ царды мидæг нæ вæййы.

Ногæй та мæзджыты кæртæй рахæссын бахъуыд уыцы фыдæлтыккон бирæтæ бавзарæг тæрсфæйнæгæй найæн. Дыууæ æнахъом лæппуйы æххуысæй — æниу, цæй æххуыстæ: мардмæ бавналын нæ, фæлæ æркæсын дæр нæ уæндыдысты — Хъуырман бабиноныг кодта Бексолтаны мард; сыхырнайау сыхырна амæн разынди йæ буар: трибунал иугæр фехсыны тæрхон куы рахæссы, уæд къаддæр уæддæр ссæдзæй æрлæууынц æмæ сæ амæттаджы æмæхст фæкæнынц, йæ зæрдæмæ йæ куыд ничи хæсса, афтæ — «мæ нæмыг нæ уыди, мæ сыхаджы нæмыг ыл сæмбæлди». Йæ мад та абон дæр ма, дыууиссæдз азæй фылдæры дæргъы йæхи хæры: «Мæхæдæг æй амардтон, мæхи къухтæй амардтон мæ иунæг хъæбулы. Дыууæ хатты сыгъдис æмæ æгасæй баззади — Хуыцауæй йын адзал лæвæрд нæ уыди, æмæ æртыккаг хатт дæр, дæсæм хатт дæр аирвæзтаид. О, Дунедарæг, Дунесфæлдисæг, цæмæн мын ацы хъизæмар æвзарын кæныс, цæуылнæ мæ айсыс дæхимæ? Æниу кæмæй рахъаст кæнон, мæхицæй дарддæр — хъæбулмарæджы тыхтухитæ мæ хай баисты. О, Хуыцау, æвзæр ын куы нæ бауарзта мæ цæст, æгасæй мын баззайайыл куы хъардтон мæхи. Нал мын аирвæзтаид æртыккаг хатт, ирвæзæнтæ дзы куы уыдаид, уæд иннæ цыппарфондзыссæдз зилгæйаджы дæр сæ мадæлтæ барвыстой мæрдтæм? О, фæлæ дзы фæстæмæ чи сыздæхт, ахæмтæ дæр куы разынд. Ауадзын æй хъуыди, ауадзын æй хъуыди! Дæлæ хуымæллæггаг Саханджери дæр, Бексолтаны æмгар куы у, уый дæр куы сыгъдис танчы æмæ цыфæнды сахъатæй дæр удæгасæй куы баззад...»

Æрмæст сæ æртыккаг бон баййæфтой фæдисæттæ, Куырттаты комы мидæгоз куы бахæццæ сты бæлццæттæ, уæд. Дæллагхъæуы фале рахизæрдæм фæзылдысты æмæ сындæггай, æрлæуæрлæугæнгæ Джимарайы æмдзæхгæр фæхстæй иуы рагъмæ схызтысты. Комы бын фæндагæй сæм куы скæсай, уæд цыма зæххæй фæхицæн сты æмæ арвмæ фæцæуынц, уыйау зындысты.

Йæ къæхтæй хъæстаг никуы уыдис цæрæнбонты Хъуырман: кæдæм сын дзырдта, уырдæм æй æнæзивæгæй хастой. Уæд ай цы хабар уа, йæ коммæ цæуылнæуал кæсынц? Дыууæ уæраджы дæр иумæ фæдыдагъ сты æмæ æрхауыны тæссæй Хъуырман йæ лæдзæгыл æрæнцой кодта æмæ афтæмæй дзæвгар фæлæууыд. Акъахдзæфы иу фæлтæрæн, дыккаг. Нæй, нæ кæсынц йæ коммæ. Ныр цы чындæуа, кæдмæ афтæ лæудзæни? Искæмæ æххуысмæ фæдзурид, фæлæ кæмæ, чи йæ фехъусдзæн, æмгæрон змæлæг куы никæцæй зыны, уæд?

Тæнхау æм фæстæмæ фæкаст æмæ алцыдæр бамбæрста. Йæ рæуджыты уæлдæф цас цыди, уыйас баулæфыд æмæ комы иу кæронæй иннæмæ йæ зæрдæмарæн ниуын азæлыд:

— Оу-у-у...

Къæдзæхтыл æмæ лæгæттыл йæхи хоста Тæнхауы хъæлæс, æмæ та дзы-иу фæстæмæ фесхъиудта æмæ дарддæр азæлгæ цыдис. Канд Тæнхауы хъæлæс нæ уыд: йемæ сиу сты, дуне рафæлдисынæй фæстæмæ Куырттаты даргъ комæн йæ рæбынæй йæ дымæгмæ бирæгъы амæттаг чи бацис, уыцы цуанон куыйты хъæлæстæ.

Кæуын сыл ницæмæн хъæуы, Тæнхау,— загъта Хъуырман æмæ сæ нымæт зæхмæ æрæппæрста. — Фаллаг фарсы дæр адæмы баййафдзынæн.

Волкодав

«Почудилось сквозь сон, наверное».

Несколько ночей подряд Курман вздрагивает в чутком старческом сне от этого протяжного воя. «Уау-у-у-у-уауу», — нескончаемо тянется на одной тоскливой ноте.

— О, ла-ил-ла, ил-алла, — Курман, позевывая, откинул одеяло, сел на кровати, нашарил ногами мягкие комнатные чувяки. В окна струился слабый свет звезд. Лампу зажигать он не стал, чтобы ненароком не разбудить молодых, спящих в смежной комнате. Неслышно подошел к тахте, взял свой полушубок и, открыв дверь, в одном исподнем вышел на веранду. Набросил на плечи полушубок и облокотился о перила.

Тихо. Только в яслях тяжело вздыхают коровы, жуя жвачку. В черном небе переливаются яркие весенние звезды. Еще не все деревья успели распустить листья, а вот курага и алыча уже зацвели, смутно белеют.

Курман постоял в раздумье, потом, держась за поручень, осторожно спустился по ступенькам и прошел за дом, полагая, что там голос будет слышен явственнее.

«Померещилось сквозь сон, не иначе...»

И хотел уже вернуться досыпать, как со стороны Нижней улицы вновь раздалось: «Уау-у-у-у-уауу». Он больше не сомневался: это голос волкодава. Самое время перегона овец из Наурских степей обратно в горы. Хотя теперь отары не перегоняют — за день на машинах перевозят туда, куда они раньше добирались неделями.

Поднялся на веранду, и, проходя мимо комнаты молодых, подумал: «До чего у них сладок сон».

Но Курман ошибался. С позапрошлого года, с тех пор, как похоронили бабушку, чутким стал сон Кайсына: стоит ночью деду подняться, как внук тут же просыпается — не случилось ли чего, не надо ли чего старому... Дед приляжет, и внук успокаивается.

Кайсын, наспех одевшись, — неудобно предстать полуобнаженным перед старым, — выглянул в дверь:

— Дада, это ты?

— Я, конечно, кто же еще?

— Чего не спишь?

— Вот уже которую ночь то ли слух меня обманывает, то ли на самом деле слышу, что воет собака, волкодав... Не могу понять, что к чему.

— Волкодав, говоришь?

— Да, как будто. Ну-ка, прислушайся...

Словно в подтверждение его слов в ночной тишине послышалось: «Уауу-у-у-уауу».

— А-а-а... — махнул рукой внук и добавил небрежно: — Это, наверное, щенок Кабужа воет.

— Кабужа, говоришь?

— Да. На днях он жаловался, что волкодав, как ты его называешь, воет каждую ночь, и не знаю, говорит, как от него избавиться.

— Как это — избавиться? Да такому щенку цены нет, он доброй отары стоит, а вы — избавиться! Надо же додуматься до такого! Не молодежь, а сплошная бестолочь пошла. Как парня зовут, ты сказал? Кабуж? Это чей же такой кабуж1.

— Из Тогузовых он.

— Не Солтана ли сын?

— Его сын, его...

До самого рассвета ворочался с боку на бок Курман, какой уж там сон. «Полюбуйся на этих Тогузовых. В послевоенную голодуху поднялись с насиженных мест и подались неизвестно куда. А теперь, глянь-ка, снова здесь... Слов нет, где родился человек, там и сгодился, бегай не бегай, а на родное гнездовье все равно потянет».

Ранним утром, едва невестка успела подоить корову, Курман, взяв посох, направился на Нижнюю улицу. Навстречу попадались гнавшие скотину хозяйки. Они почтительно кланялись старику, уступая дорогу. Потом невольно оглядывались назад: от былого кряжистого Курмана остались лишь кости, обтянутые иссохшим пергаментом кожи.

...На том самом месте, где некогда шаткий дощатый мостик вел к мельнице, поднялись просторные хоромы из красного кирпича.

— Хозяева, где вы? — Курман постучал в ворота резным набалдашником посоха.

Со двора отозвался хриплый прокуренный голос:

— Сейчас, сейчас! Иду!

В проеме калитки показался средних лет всклокоченный мужчина в узких джинсовых штанах и плотно облегающей джинсовой же куртке.

— Добро пожаловать, Курман! — мужчина не смог скрыть изумления: уж столько лет дед не показывался на людях, а тут...

— Прошу тебя, входи.

— Живи долго и счастливо, — поблагодарил Курман и ступил во двор. — Не тебя ли зовут Кабужем?

— Меня, меня, — следуя за стариком и глядя на его морщинистую шею, подтвердил тот.

— Где твой пастух? — Курман обернулся к нему.

— Какой пастух? — удивился Кабуж.

— А тот, что мешает людям спать. Я его по голосу признал.

— А-а-а, — дошло до Кабужа. — Так тебя Танхау интересует?

— Танхау, говоришь?

— Это кличка такая у собаки... Она в огороде.

— Пойдем-ка, я взгляну на него, — попросил Курман.

Кабуж предупредительно открыл перед ним калитку.

Справа на грядках, огороженных невысокой проволочной сеткой, зеленели изумрудные стрелы лука и чеснока, едва проклюнувшиеся листочки редиски. Слева — во всю длину кирпичной стены дома — односкатный сарай. Там в трухлявой соломе копошились куры. У колеса арбы, свернувшись, лежал рослый щенок с густой шерстью. Курман сразу догадался, что это и есть Танхау. Он подошел к арбе и присел на оглоблю.

Собака зашевелилась, подняла голову и снова опустила ее на мохнатые лапы, по-другому никак не отреагировав на их появление. Курман некоторое время молча, разглядывал щенка, потом сказал, как отрезал:

— Да, точно: наша горская порода. Где ты ее раздобыл, говоришь?

Кабуж все еще терялся в догадках о цели прихода старика, и потому замешкался с ответом. Спохватившись, сказал скороговоркой:

— Прошлой осенью позвали людей разделить с нами радость новоселья. Из Коби приехал наш зять-грузин. Привез котенка и вот этого щенка. Примета, говорит, есть такая — порог нового жилища первым должен переступить котенок или щенок. Тогда в доме будет мир да любовь...

— Да, у мохевцев есть такой обычай, — согласился Курман.

— Не знаю, — пожал плечами Кабуж. — Танхау подрос быстро, но он какой-то странный: лаять не умеет, только воет и воет. От соседей неудобно. Придется сжить со двора...

— Сжить?! — негодующе воскликнул Курман. — Ты об этом и думать забудь! Волкодав умом человеку не уступит. Лаять, говоришь, не умеет? Потому что не пустобрех. Знаешь, какая собака лает по любому поводу? Та, которая за свою душонку дрожит, на себя не полагается.

Кабуж растопыренной пятерней провел по взлохмаченной голове и стал виновато оправдываться:

— Да я ничего, лишь бы он не выл так...

— Неспроста пес тоскует, неспроста. Сейчас разберемся.

Курман склонился над собакой. Та настороженно смотрела на него полуприкрытыми глазами. Только хотел погладить волкодава по загривку, как Танхау молниеносно схватил клыками запястье Курмана.

Старик оставался спокоен, а Кабуж напугался не на шутку:

— Прочь, тварь! — рявкнул он и поискал глазами, чем бы огреть собаку.

Волкодав отпустил руку старика, поднялся с места и, отойдя на пару шагов, встал, как бы спрашивая: ну что, разойдемся подобру-поздорову или дальше будем выяснять отношения?

Кабуж готов был тут же расправиться с ним, но Курман, словно ничего особенного не случилось, мягко велел ему:

— Не повышай на него голоса. И не вздумай ударить! Он этого никогда не простит. А если озлобится, даже хозяина не пощадит. Запомни это. Уж я-то знаю нрав горского волкодава.

Курман неспешно закатал рукав бешмета. Сердце Кабужа замерло: сейчас он увидит кровоточащие следы стальных клыков...

Но на белой коже были заметны лишь красноватые вмятины. Кабуж облегченно вздохнул. Тень улыбки тронула коротко остриженные седые усы старика:

— Что, испугался? Эх, неучи вы, невежи... Сказал же ведь тебе, что ему ума не занимать. Не с чего ему меня кусать! Он знает, что я к нему с добром. Да к тому же мирно беседую с хозяином. А в силе его ты не сомневайся: не то что до крови куснуть, руку отхватит!

Курман, опустив рукав, застегнул пуговицу и продолжал:

— А в храбрости волкодаву равных не сыскать. Понятливее его разве что немецкая овчарка, но чтоб мужеством и смелостью кто его превзошел, силой одолел — тому не бывать. Стоит немецкой овчарке раз в жизни испытать на себе волчью хватку — все, она поостережется с серым второй встречи. Этому же горцу все едино: первый или сотый волк — пока враг не повержен, до того часа жизнь для него не в жизнь!

Танхау отступил еще на пару шагов, замер, и нельзя было понять, то ли он вникает в смысл их разговора, то ли ждет не дождется, пока они уберутся прочь, и он опять блаженно свернется в тенечке.

— Кабуж, принеси-ка мне овчинную шубу.

— Шубу?! — Кабуж вытаращил глаза: в такую теплынь шуба? Неужели до того остыла кровь в его старческих жилах?

— Шубы у меня нет, но есть теплое пальто...

— И носи на здоровье! Я же тебе по-осетински ясно сказал: шубу овчинную. Но если нет, то, на худой конец, папаха хоть найдется?

Кабуж поспешил выполнить просьбу. Сходил в дом и вернулся с пропахшей нафталином зимней шапкой.

— Это что же ты принес? — недовольно поморщился Курман. — Я у тебя одно прошу, а ты мне другое предлагаешь. Это же из шкуры какой-то водяной крысы. У меня-то дома есть то, что надо, да вот не догадался...

— Даже и не знаю, кого и послать: младшие еще досматривают последние сны. Пока их добудишься.

— Тогда сам сбегай за моим полушубком.

— Курман, как-то неловко оставлять тебя одного. Зайди пока в дом, а?

— Ничего, ничего. Я тут подожду... Только быстрей шевелись.

Когда Кабуж ушел, Курман снова присел на оглоблю, и, подперев кулаком подбородок, уставился на собаку. Одному Богу ведомо, сколько он их перевидал на своем веку. И в горах, на заоблачных пастбищах, и в Наурских степях. А скольких волки растерзали... Не просто собаки были, не просто верные помощники, а надежные товарищи... Этот Танхау их породы, их: не по возрасту мощный корпус, большеголовый и болыпелапый... С несуетным взглядом умных глаз. Кажется, еще немного — и заговорит...

Один сидит, другой лежит, но оба думают: и собака, и человек. Обоих Творец наделил умом, чувствами. Только не в одинаковой мере: ущербным оказался ум у...

Добрая половина мыслей человека — о минувшем, другая — о грядущем. А собаке чужда забота о будущем, для нее существует только сегодняшнее. И — прошлое. Но кто определит, который из них счастливей? Извечные думы человека о дне завтрашнем — (будет день, но будет ли хлеб?)— его тяжкий удел. Собаке же не ведома такая тревога — в этом счастье ее. Хорошо, говорят, когда собака — друг. Но плохо, говорят, когда друг — собака. А если...

А если и у собак свои пословицы, и там, где в нашей мудрости у нас стоит слово «собака», они ставят «человек»?..

Так, мысленно глядя и на себя, и на волкодава со стороны, думал старик и находил, что о собачьем племени его мысли ласковее, добрее, чем... Нет, нет, это грех, и грех великий, нельзя перечить Богу, подвергать сомнению его решение, кого делать венцом творения...

Наконец вернулся Кабуж, держа подмышкой видавший виды полушубок Курмана.

— Вот это уже другое дело.

Старик взял полушубок, накинул его на плечи. Подойдя к волкодаву, присел на корточки, ласково приговаривая:

— Приляг-ка, дружочек, и я взгляну, что это тебе не дает спокойно жить...

Кабуж глазам своим не верил: Танхау, который к себе кроме Кабужа и его малолетнего сына никого не подпускал, этот самый Танхау послушно лег на бок и признательно посмотрел на старика. А тот поочередно ощупывал его шею, загривок, живот, лапы.

Кабуж решил, что тут каким-то волшебным образом на собаку действует полушубок деда, или, точнее, не выветривающийся запах овечьей шерсти.

Курман словно прочитал его мысли:

— Видишь, что овчина творит? Совсем ручным стал твой волкодав. Кровь ему так велит, кровь...

Танхау послушно поворачивался с боку на бок, даже навзничь ложился. Под конец дед открыл собачью пасть и внимательно обследовал клыки.

— Совершенно здоров, — удовлетворенно сказал Курман и с укором взглянул на Кабужа. — Но вижу, что тебе и кости жалко для него.

— Кости?! Да я ему и молоко, и мясо даю. Правда, не каждый день — каждый день и для себя нету.

— Я же не про мясо говорю, а о кости — обыкновенной булдыжке.

— Да у нас все закоулки полны костей! Пусть идет и грызет, сколько вздумается!

— Ты насмехаешься надо мной, или в самом деле без понятия? Он же ни за что не станет рыскать по закоулкам — брезгует он, брезгует! Неужели ты и этого не знаешь?

— Как это — брезгует? Тогда с чего другие псы за обглоданную кость друг друга в клочья рвут?

Курман сокрушенно покачал головой:

— Все-таки не доходит до тебя. Другие! На то они и другие... А настоящий волкодав, учуяв по запаху, что кость до него уже грызли — подыхать будет с голоду, а не дотронется. А без кости ему никак нельзя. Для него обглодать свежую кость, что тебе шашлык съесть! Думаешь, он привередлив? Нет, просто гордый. А кость, голая, как речной камень, нужна ему, чтобы зубы обтачивать. И чем больше он грызет ее, тем сильнее челюсти. Когда волкодавы и потомки Уархага2 схлестнутся на узкой тропе, то победу праздновать сужцено тому, у кого грудь крепче, шея могучей и челюсти мощней. А ты как думал?

Кабуж будто язык проглотил — весь превратился в слух. Надо же! Казалось бы, и с горы — собака, и в гору — собака. Подумаешь, чего тут голову ломать: пришел посторонний — гавкай, вспомнили о тебе и бросили что, плеснули в миску — благодарно виляй хвостом.

— Вот так-то, дорогой Кабужико, — плутоватыми глазами взглянул на него дед. — Танхау твой мужает, хвори и близко нет.

— А я его вой напастью какой-нибудь объяснял.

— Другая у него болезнь, другая... От нее его только единственное средство избавит.

— Какое? — Кабуж сгорал от любопытства.

— Купи ему овечку — вот и весь сказ!

— И что, целого барана ему скормить?

— Порази меня гром, не насмехаешься ли ты надо мной в самом деле?

— Прости меня, Курман. Я действительно не понимаю тебя.

Курман сменил гнев на милость:

— Кровь в нем заговорила, кровь! Вот он и воет — взывает к горам. Настала ему пора хозяином обходить отары, опекать их. В безделье ему жизнь не жизнь, в тягость ему — потому и исходит воем. Жалуется Создателю своему: с чего Ты разгневался на меня, в чем я провинился настолько, что забыт Тобой среди презренных дворняг? Нет другой причины для его тоски-печали: он лишен дела, для которого рожден. И до тех пор, пока ты не приведешь овечку, не уймется, будет взывать к небу.

— За барашком-то дело не станет, но загвоздка в том... Присматривать, понимаешь, за ним некому: не сегодня-завтра мы приступим к севу кукурузы, потом боронование, следом культивирование, а там уж до жатвы рукой подать — умирать некогда будет.

— Одного-единственного дня достаточно. Просто запомни хорошенько, что я тебе скажу. Утром вместе с собакой погонишь овечку на выгон, только чтобы там было лежбище с водопоем, где овцы полуденную жвачку жуют. Паси до вечера. Домой пригонишь той же дорогой, что и утром. И этот путь к дому Танхау запомнит навсегда. На второй день — ты будь уверен — он сам поведет овцу как миленькую, на выгон, а вечером в целости и сохранности доставит домой. Но еще раз тебе мой наказ: упаси тебя Господь от недоброй мысли прогнать его со двора — в Судный день не будет тебе милости от Всевышнего...

— Что ты, Курман! После того, что ты мне рассказал, Танхау мне как родной... Я все понял. А вот если... — Кабуж замялся.

— Говори, говори, что тебя смущает?

— Если Танхау действительно такой смышленый, то почему бы не поручить ему пасти овец со всей улицы — соседям осточертело пастушить по очереди.

— Не-е, дорогой, не выйдет. В таком случае придется тебе всех овец сперва загнать к себе во двор на ночь, и как он их утром на пастбище поведет, так и вечером к твоему дому пригонит. Решай. Соседи на тебя и на Танхау только молиться будут.

Курман снял шубу, закинул за плечо и направился к воротам. Не успели они с Кабужем дойти до середины двора, как сзади послышался грохот: железный крючок толщиной с палец был вырван из своего гнезда и зазвенел об камни, а в распахнутую калитку выскочил Танхау.

— Это он перед родным запахом овчины не устоял, — сказал Курман оторопевшему хозяину, а сам с восхищением смотрел на молодого волкодава.

— Доброй отары не жалко за такого молодца.

Кабуж взмолился:

— Не минуй моего порога, Курман. Табуафси3.

— Да не обойдет Бог этот славный дом своими милостями! Кончились мои застолья, Кабужико, завершился земной пир мой. В восемьдесят лет распрощался с пастушьим посохом, до сотого года своей жизни отдавал последний долг уходящим в праведный мир, не избегал, правду скажу, и веселых застолий. Но теперь пришлось дороги свои узлом завязать. Осталось без трепета ждать-дожидаться, когда и меня на суд свой Господь призовет... Пусть будет долгим век твоего волкодава, благодаря которому я набрался храбрости и по селу родному прошелся... Не обижайся, сынок, никудышный из меня гость.

— Тогда, может, проводить тебя, Курман?

— Проводить?! Эге, неужели я настолько одряхлел, что мне подпорки нужны? Как-нибудь доковыляю...

Двое глядели ему вслед: в глубокой задумчивости — Кабуж, и тоскливо, с печально опущенным хвостом — Танхау.

В ближайшее же воскресенье с беслановского базара Кабуж привез овечку. Стоило загнать ее во двор, как вторично об камни зазвенел вырванный крючок: Танхау выбежал и долго и изучающе рассматривал овцу, обнюхал ее на расстоянии и тогда лишь ступил ей навстречу. Та резко прыгнула в сторону, но она еще и на копытца не успела стать, как Танхау возник перед нею с другого боку. Овца еще раз повторила свой маневр, да не тут-то было — Танхау снова проворно отрезал ей пути к отступлению. Наконец до овечки дошло, что разумней признать над собой власть этого огромного щенка, и она присмирела.

Кабуж поволок овцу в сарай. Танхау последовал за ними. Прихватив топорик, Кабуж через некоторое время вернулся с охапкой пушистых ивовых веток и бросил их к ногам овечки. Прежде чем приступить к делу, та уставилась на собаку. Танхау не понял ее взгляда. Тогда она нетерпеливо застучала по земле передним копытцем и, не то зачихала, не то возмущенно зафыркала. Собака встала с места и улеглась подальше. Удовлетворенная проявленным к ней уважением, овечка принялась за угощение.

...Допоздна ворочался в постели Кабуж, прислушиваясь к стоящей на улице тишине. Он ждал: вот-вот Танхау снова завоет, раздирая душу. Нет, молчит. Но и молчание собаки беспокоило его. Хотелось посмотреть на них — овцу и волкодава — да лень было вставать. И вставать лень, и сон не идет. До вторых петухов так и не смог заснуть, а когда открыл глаза, уже порядком рассвело.

«Не завыл! А если оба того... Удрали?» Полуодетый, Кабуж выскочил в огород. У обглоданных веток лежали, прижавшись спинами, Танхау и овечка. Она деловито пережевывала жвачку и даже не шелохнулась при появлении Кабужа, но пес почтительно встал. Наверное, боясь потревожить овечку, он всю ночь напролет лежал в одной и той же позе. Теперь, вытянув передние лапы далеко вперед, он с силой потянулся, потом тяжелой рысцой подбежал к дальнему столбу сарая и, задрав заднюю ногу, оросил его.

Молва о волкодаве передавалась из уст в уста. Некоторые сельчане все принимали за досужие россказни и хотели верить только собственным глазам. Наиболее любопытные, осмелев, подходили к овечке ближе дозволенного, но заметив вздыбленную шерсть на загривке волкодава, поспешно пятились назад.

...Волкодав больше не выл. Курман понял, что его наказ в точности выполнен. И не одолевающее маловеров любопытство, а иное чувство, пока необъяснимое и для него самого, упорно звало Курмана день за днем на выгон. Изменив своему обыкновению вздремнуть в полуденный час, он заворачивал в свой полушубок складной табурет, шел к излучине реки в низину, поросшую ивами, и усаживался у дуплистого корявого ствола.

Овечка пощипывала траву, а Танхау, сморенный зноем, лежал, высунув язык и прерывисто дыша с полузакрытыми глазами.

Когда овечка медленно продвигалась к водопою, Танхау вставал и, хотя в этом не было никакой необходимости — остерегаясь его, сюда не заглядывал ни один пес, — на всякий случай обновлял свои успевшие испариться с утра отметины на валуне, на двух-трех деревьях и кусте шиповника. Лакал ниже овечки воду и — порядок есть порядок — заворачивал ее в тень дерева, под которым сидел Курман. И опять ложился у ног старика.

«Почему он ложится не с наветренной стороны? — размышлял Курман. — А, может, ему безразлично, с какой стороны ее одну стеречь? Или пока не походит за отарой, старые волкодавы не научат, сам не дойдет своим умом? Нет, древний инстинкт должен подсказать ему все. Тогда в чем же дело, почему он не берет в расчет направление ветра? Выходит, он в чем-то ущербный, и я зря его расхвалил? Но непохоже».

День, другой размышлял Курман над этой загадкой пса. Как они, волкодавы, обычно поступают, охраняя отару? Сгоняют овец поплотней, а сами в некотором отдалении друг от друга располагаются вокруг, чутко внемля миру окрест. Если же отару сторожит лишь одна овчарка, то она всегда пристраивается с наветренной стороны, чтобы издали учуять хищника.

Танхау же, откуда бы ни дул ветер, постоянно ложился мордой к югу, неотрывно глядел на далекие заснеженные вершины гор в синеватом мареве, и во взгляде его стыла непонятная тоска.

— Так вот оно что! — в один из дней осенило Курмана. — А я, старый дурень, никак не мог догадаться!

Пораженный своим открытием, он уже не мог усидеть и встал с табурета. Танхау зовет его в горы! Зовет к отарам, пасущимся на альпийских лугах Джимары.

Наутро, подождав, когда внук и невестка уйдут на работу — чтобы избежать ненужных расспросов и бессмысленных отговоров — Курман собрал нехитрые, но необходимые в дороге чабанские пожитки. Офицерскую серебряную флягу времен среднеазиатских походов российского воинства, доставшуюся ему от отца, — бесценная вещь: родниковая вода сохранялась в ней свежей и не теряла вкуса месяцами; соль во флаконе из-под лекарств; спички, пару шерстяных носков, маленький кувган, круг прошлогоднего и уже почти закаменевшего, но зато с отменным вкусом сыра; добрый кусок вяленого мяса. Все это аккуратно положил в торбу из долговечного телячьего пузыря. Вместо полушубка прихватил верно прослужившую ему долгие годы бурку, взял, наконец, свой посох и вышел из дому, плотно закрыв калитку, чтобы чужие телята не забрели во двор...

Танхау заметил его еще издали. И сразу все понял. Он, обычно такой сдержанный в проявлении своих чувств, рванулся ему навстречу и стал радостно подпрыгивать, норовя лизнуть Курмана в лицо. Тот, выронив посох, зашелся то ли в беззвучном смехе, то ли в сухом кашле.

И вот они двинулись в путь. Впереди, пощипывая изрядно пожелтевшую траву ближнего выгона, шла овечка, за ней Курман, чуть в стороне неотступно следовал Танхау, то и дело вопросительно поглядывая на старика. Казалось, он все еще не верил в серьезность его намерений.

— Не подгоняй меня, Танхау, — сказал ему Курман. — Дорога дальняя, а ноги у меня не те уже, далеко не те...

Танхау виновато повилял хвостом.

Они старались держаться подальше от трассы. Некоторое время путь их лежал вдоль пересохшего ручья, а до железнодорожного переезда шли берегом одного из отводов Терека.

Нынешним летом Курману особенно часто, чуть ли не каждую ночь, стал сниться этот отвод, берущий свое начало за Бесланом. В былое время эта рукотворная речушка крутила множество мельничных жерновов как в самом Беслане, так и в Зильге, а на полпути между Бесланом и Зильгой, низвергаясь по деревянным желобам, ворочала лопасти тяжелого колеса вальцовки. До большой германской войны еще исправно работали все водяные мельницы, но затем их поодиночке начали вытеснять электрифицированные. Отвод был шириной в полторы-две сажени, водилась в нем прорва рыбы. Таскали ее ведрами, ловя голыми руками у запруд и под большими камнями.

Теперь русло отвода еле угадывалось, его некогда крутые берега обвалились и заросли вереском. А Курману отвод снился все еще полноводным. Вот идет он вдоль берега, но почему-то нигде не находит привычных деревянных мостков, и уходит все дальше в поисках перехода, а дойдя до мельницы Заххота, видит молодых мужчин в бешметах и черкесках, в ноговицах, войлочных шляпах или высоких папахах, вооруженных кинжалами и револьверами. Разбежавшись, они легко перемахивают через отвод. А то и раздевшись и нисколько не стыдясь своей наготы, шумно барахтаются в глубокой заводи у плотины; среди них Курман ясно различает и своих сверстников, и даже сверстников своих погибших в двух германских войнах сыновей. Он просит купальщиков перенести его, старого и немощного, на тот берег, а они лишь злорадно усмехаются, стоя по плечи в темной, но чистой воде. И Курман не обижается на них, не корит и не стыдит — молча раздевается и сам лезет в воду, барахтается рядом с ними, но каждый раз он все равно оказывается на этом берегу, а они, уже одетые, кричат ему с другого:

— Ты же не видишь нас, Курман!

И он, возмущенный столь явной ложью, укоризненно кричит им в ответ:

— Это я-то не вижу тебя, Асахмат? А, может, тебя, Керым? Или тебя, Бексолтан?

Но крик застревает в горле и не слышен даже ему самому.

Вдруг мужчины исчезли, но у неуловимой черты сна и яви он четко слышит их голоса с того берега:

— Ты не видишь нас, Курман! Не видишь!

Да, тот берег — владения Аминона4, и ему, живому, нет туда доступа.

— Ты не видишь нас, Курман!

Были они разных родов и фамилий, но что-то общее связывало их в его памяти, а иначе почему из всех ушедших в праведный мир на его веку, раз за разом являлись ему только они, одни и те же люди? Долго ломал голову Курман над этой загадкой и лишь теперь, когда с овечкой и Танхау добрался до развалин мельницы Заххота, понял, что именно их объединяло: все они погибли насильственной смертью. Всех, прежде, чем предать земле, обмывал именно он, Курман. И обмыв, в семь слоев пеленал в белую холстину.

— Надо совершить дуа5, — проговорил он вслух.

...Убийство произошло на его глазах. В тот день, — то ли на исходе лета, то ли в начале осени, сейчас уже не припомнить, — он пригнал доверху нагруженную тяжелыми снопами арбу к молотилке Заххота. Машина, соединенная с водосбросом мельницы сложной системой ремней, шестеренок и колес, с глухим скрежетом и стуком домолачивала последние снопы Асахмата, который тут же по обыкновению нудно торговался с ее хозяином:

— Тридцати копеек с лихвой тебе хватит. Арба всего-то наполовину, считай, была навалена.

Заххот, высокий, рыжеусый, в чалме, двенадцатипалыми деревянными вилами отгребал полову, поднял на Асахмата непреклонный взгляд:

— Полтинник. Плата для всех одна. Я не поштучно снопы считаю, а беру полтинник за воз.

— Тридцать копеек — и весь разговор! — горячился плотный, низкорослый Асахмат, снизу вверх бросая воинственные взгляды на Заххота.

— Надоело мне каждый раз препираться с тобой. Сказано полтинник, давай полтинник — не больше и не меньше.

— Побойся Бога — полтинник! Грабеж средь бела дня!

В стороне от мужчин, в надвинутой на самые глаза выгоревшей узорчатой косынке стояла невестка Асахмата. Не смея поднять глаза, силилась уловить смысл их разговора, но сквозь шум молотилки ничего нельзя было разобрать. Зная задиристый характер своего свекра и видя, как отчаянно он жестикулирует, она поняла, что назревает скандал. Но вроде бы не из-за чего ссориться: они подвезли снопы, из мельницы навстречу вышел Заххот; мужчины поздоровались, перекинулись обязательными общими фразами, потом вместе в шесть рук взялись разгружать воз. Когда же черная кошка успела пробежать между ними? Поймав взгляд Курмана, она пальцем поманила его:

— О чем они?

— Да о размере платы спорят.

— Заранее, что ли, не могли сторговаться? — недовольно буркнула она.

Курман недоуменно пожал плечами и отошел к молотилке.

— ...тебе не хаджи быть, а свиней у казаков пасти в Архонке! — услышал он конец фразы.

Заххот мгновенно побледнел, а потом, коротко взмахнув, со всей силой опустил тяжелые вилы на голову Асахмата. Невестка, запоздало сдирая непослушными руками с головы косынку, очутилась между мужчинами. Вскинув руки, Асахмат рухнул навзничь и забился в судорогах. Из широкой раны на голове, пульсируя, толчками на утрамбованную землю стекала густая черная кровь: один из сломанных зубьев вил был наращен кованой стальной полосой, и она-то сквозь тонкую войлочную шляпу проломила череп.

— Иди и сообщи Гамболу, — буднично велел Заххот Курману, а сам, отшвырнув вилы, присел на корточки у продолжающегося биться в конвульсиях тела.

Гамбол, известный всей Осетии лекарь, жил на другом краю села, но прибыл быстро.

— Стакан парного молока! — приказал он Курману.

Мельница с молотилкой находилась шагах в тридцати от дома Заххота. Туда бегом, оттуда — с кружкой молока — бегом. Гамбол положил себе на колени дергавшуюся голову Асахмата, острием кинжала разжал его зубы и влил молоко в рот, но оно тут же вытекло через ноздри.

— До полуночи уже не протянет, — заключил Гамбол и опустил голову Асахмата на подостланную солому. — За что ты его так? — хотя происшедшее было известно ему со слов Курмана.

Заххот ничего не ответил, лишь горестно вздохнул.

Асахмат умер поздним вечером. Наутро к Заххоту на линейке в сопровождении двух конных стражников явился пристав.

— Снимите с него чалму, — приказал он. Закон не позволял арестовывать человека в чалме.

Показания женщины в те времена в расчет не брались, да и что могла рассказать невестка Асахмата, если из-за шума молотилки она ничего не слышала; факт же убийства был налицо, да и Заххот его не отрицал, а лишь наотрез отказался повторить слова, сказанные ему Асахматом. Единственным свидетелем оставался Курман.

— Сколько лет парню? — спросил мировой в суде.

— Шестнадцать.

— Тогда на его показания вполне можно положиться.

Приговор мирового судьи гласил: так как хаджи нанесено неслыханное оскорбление, унижающее не столько его человеческое достоинство, сколько его сан, наказанию он не подлежит...

— Как же, как же я могу не помнить тебя, Асахмат? А?

Курман снял с плеча хурджин, скинул бурку, отставил посох и, став лицом к Каабе, совершил дуа.

— Фаатигаа...

Овечка, то пощипывая траву, то принюхиваясь к земле, медленно продвигалась вперед. А Танхау почтительно выжидал, пока старец закончит недоступный его разуму ритуал.

— Фаатигаа, — поочередно провел руками по бороде и лицу Курман, постоял положенное время и поднял с земли свои вещи. — Да пребудет твоя душа в царствии небесном, Асахмат.

...Последняя предвоенная зима была с обильными снегопадами. Как-то утром, придя к своей замужней сестре, Бимболат застал ее орудующей деревянной лопатой посреди двора. Здесь же вокруг громадного, выше человеческого роста сугроба, раскрасневшись, с визгом носился восьмилетний мальчик, его племянник.

— Бимболат! Что ты делаешь, Бимбола-а-ат?! — запричитала Фатима, едва он открыл калитку. — Опомнись, подумай хоть о своем младенце, Бимболат!

Племянник подбежал и уткнулся лицом в полу его короткого полушубка.

— Успокойся, Фатима, что ты меня заживо оплакиваешь?

— Бимболат! Ты ослеп, ты потерял голову! Не простит тебе ее брат позора. О-о, бедная моя головушка!

— Бра-а-ат? — насмешливо протянул Бимболат. Оторвав племянника от земли, чуть ли не по пояс всадил его головой в пушистый сугроб, затем схватил за дрыгающие ноги и вытащил; племянник зашелся заливистым звонким смехом, показывая крупные редкие зубы со следами завтрака — накрошенного в молоке чурека.

— Да оставь ты его, Бимболат, и послушай, что я тебе говорю: все село уже знает, не сегодня-завтра дойдет и до ее брата.

— Успокойся, Фатима: не родился еще человек, который посмеет поднять руку на Бимболата, — он подтолкнул племянника, мол, беги, разговор не для твоих ушей.

Предчувствие не обмануло Фатиму: ранней весной в самом центре села, у большого моста, брат соблазненной девушки разрядил в Бимболата всю обойму браунинга...

— Ах, Бимболат, Бимболат, отчаянная твоя голова, что же ты наделал! — укорял мертвого Курман, омывая его могучее тело в узком корыте.

Советская власть к тому времени успела положить конец кровной мести — убийца отделался десятью годами тюрьмы.

А другого убийцу судил другой суд, материнский.

Было это в ту пору, когда Курману впервые позволили — великая честь! — выйти в круг танца.

— Керым! Керым! — только и было слышно на той свадьбе.

И впрямь по всем статьям удался Керым: красота, мужество, почтение к старшим, трудолюбие, бесстрашие. Ни в джигитовке, ни в плотницком мастерстве, ни в хлебопашестве не было ему равных. И стали вздыхать по нему все красавицы села, и каждая втайне надеялась, что избранницей Керыма окажется именно она. И каждая решила, что подождет с замужеством, пока не станет ясно, на кого же падет выбор Керыма. Неслыханное дело, но целых три осени и зимы, в пору свадеб, не было в Зильге случая, чтобы кому-то из женихов удалось сосватать свою, зильгинскую. Было с чего помутиться разуму удалых парней.

А тут еще, как соль на их раны:

— Просим в симд. Первой парой пойдет Керым!..

— Керым, на твое имя почетный бокал от старших...

— Керым, запевай нашу, зильгинскую, про храброго Елберда...

Переполнилась чаша терпения, уязвленное самолюбие и злоба помутили рассудок парней. Но среди злоумышленников нашлась все же одна трезвая голова: «За что вы собираетесь порешить человека?» Он-то и шепнул Керыму:

— Скрывайся, против тебя замышляют недоброе.

— Скрыться? — невесело усмехнулся Керым. — Нет такого храбреца, от которого Керым стал бы скрываться.

Пуля неизвестного настигла его на льду от берега до берега замерзшей Камбилеевки.

— Нет, нет, не вносите его в наш двор! Это не Керым! Это нечистая сила приняла его облик. Это не мой сын! — рвала на себе клочьями седые волосы, нещадно обдирала ногтями лицо его старая мать. — Не умел мой сын убегать от кого бы то ни было, а этот убит выстрелом в спину! О, Керым! Как же так, как же так ты позволил убить себя?

Она и мысли не могла допустить, что помимо честного единоборства существует еще и подлый, трусливый выстрел из-за угла...

А народ, горько оплакивая всеобщего любимца, гадал-рядил, чья же коварная пуля сразила Керыма, да так и не смог никого назвать.

Но недолог век тайны. Взятого по подозрению Сандыра продержали под стражей несколько недель, да за отсутствием прямых улик отпустили. Но ему не пришлось переступить порог своего дома — свой приговор вынесла ему родная мать:

— Ты не сын своего отца! Я видела во сне: твой отец перевернулся в могиле, когда узнал, что его сын так подло убил такого человека!

— Не убивал я, мама!

— Молчи! Молчи и не смей поднимать на меня свои поганые глаза! Достань свой револьвер, который ты тайком протирал в ту несчастную ночь. Достань, будь напоследок мужчиной, и выстрели себе в бесчестную голову!

— Не убивал я, мама!

— Не смей, ублюдок, называть меня мамой! Я женщина, я даровала жизнь тебе, твоим безвременно умершим в черный год и не пережившим — Аллах миловал — твоего позора братьям и сестрам. Поэтому мне грех брать оружие в руки, возьми сам и застрелись!

— Не виноват я...

Мать вынесла его постель — войлочную полость, седельную подушку и войлочное же одеяло — и направилась в хлев, определив, где ему отныне следует спать.

Два дня и две ночи Сандыр валялся в лихорадочном жару, слышал, как мать, совершенно не обращая на него внимания — жив ли, мертв? — открывала по утрам хлев, доила коров и выгоняла их на улицу, потом убирала за ними навоз. Потом весь нескончаемый день во дворе царила могильная тишина. Вечером она так же молча загоняла скотину и, закрывая дубовые двери, гремела пудовым замком.

Он втайне надеялся, что она пожалеет его, позовет в хадзар6, накормит, а там постепенно отойдет всепрощающее материнское сердце. На третий день и в самом деле, покончив с утренними хлопотами, мать, не проронив ни слова, положила в ясли половину чурека, миску с гороховой похлебкой и глиняный кувшин с колодезной водой.

Сандыр постепенно втянулся в дела по дому, но мать оставалась все так же непреклонна. По-прежнему, даже в зимнюю стужу, он спал в хлеву, по-прежнему еду ему мать приносила, как скотине, в хлев. Прошел год. Она ни разу не заговорила с ним, не замечала его.

И Сандыр скрылся из села, бесследно исчез...

Шли медленно, с частыми привалами, подчиняясь размеренному ритму бесконечного июльского дня.

Курман понимал, что его хватятся не раньше вечера. Конечно, он мог бы открыто снарядиться в путь и вряд ли бы кто удержал его. Но люди есть люди, не все доступно их пониманию в этом мире и в человеке. А то, что им недоступно, поднимают на смех. А так пусть думают, что хотят...

Тени становились все длиннее и наконец пролегли от края и до края поля, когда путники добрались до казачьей Архонки: впереди овечка, на полкорпуса справа отстает Танхау — дневная жара спала, и он стал время от времени закрывать пасть; замыкал шествие Курман.

Курман зашел в магазин, оказавшийся чуть ли не на самой окраине станицы. И хоть он задержался там самую малость, волкодава успела окружить целая свора разномастных псов. Да не на того, как говорится, нарвались. Танхау на их истошный лай даже ни разу не гавкнул, охладив их пыл пренебрежительным оскалом стальных клыков. За показным равнодушием скрывая свое полное бессилие, дворняги деловито орошали колючки, потом задними лапами принимались скрести дорожную пыль. А Танхау уже и не глядел в их сторону, сосредоточив все свое внимание на напугавшейся овечке.

Курман вернулся с круглой буханкой душистого хлеба. Танхау по одному взгляду старика безошибочно определил, в какую сторону повернуть овечку.

— Молодцы архонцы, — только одни они не разучились во всей Осетии выпекать хлеб, — похвалил Курман и, не стесняясь любопытствующих взглядов сидящих на завалинке казачек, поднес к лицу пышную буханку и стал жадно вдыхать ни с чем не сравнимый дух настоящего хлеба.

Изредка какая-нибудь уж абсолютно бестолковая дворняжка с великого перепугу тявкала им вдогонку из-под ворот, да издалека вяло, больше для порядку, взлаивала какая-нибудь бездомная собака, пока станица не осталась позади.

Поделившись едой с Танхау, старик спустился к шумевшей невдалеке речке и долго держал ноги в холодной родниковой воде. Потом, завернувшись в бурку, прислонился к какому-то полусгнившему пеньку. Благостную тишину ночи нарушали только убаюкивающее журчание речки и трель кузнечиков.

Быстро одолел сон Курмана — сказался непривычный дневной переход. И снова ему приснилась знакомая заводь все с теми же купальщиками. На этот раз Бексолтан, самый младший из них, не полез вместе со всеми в воду, а остался сидеть рядом с Курманом, который уже и не думал во что бы то ни стало переправиться на тот берег.

— Ты правильно сделал, Курман, что послушался волкодава, — сказал Бексолтан. — Он единственный, кто знает, что мы все должны быть там, — Бексолтан через плечо показал в сторону гор и повторил: — Ты правильно сделал, Курман, правильно!

Еще мальчишка, а туда же — учить разуму.

Мальчишка... А дважды горел в танке. Второй раз его подбили не в далеком Ростове, а почти рядом с домом — в моздокской степи под Вознесеновской. Пока латали и чинили машину, командир, узнав, что семья Бексолтана живет всего лишь в трех часах езды на полуторке, отправил его, контуженного и обожженного, попутным санитарным фургоном домой — на две недели. Мать и обрадовалась ему, и пришла в ужас от вида своего сына, и твердо решила больше никуда его не отпускать от себя. Сердце вещало: третий раз сыну не выбраться из горящего танка...

Все в том же чинаровом корыте Курман с помощью двух подростков, боявшихся не только прикоснуться к трупу, но даже взглянуть на него, омывал изрешеченное пулями стрелков комендантского взвода мальчишеское тело дезертира. А мать его до сих пор, уже сорок с лишним лет, все казнится: «Убила, сама убила своего единственного, убила собственными руками. Дважды спасся, значит, не суждено было погибнуть, значит, спасся бы и в третий, и в десятый раз. Го-ос-поди, не виновата я — я ведь мать... Да, да... Но и у остальных четырехсот тридцати зильгинских ребят тоже ведь были матери... Горел же и не сгорел Саханджери из Хумалага, ровесник Бексолтана. Без обеих рук, без одного глаза, а вернулся и жив до сих пор»...

В Куртатинском ущелье, за Даллагкау, беглецы свернули вправо и, одолев крутой подъем, достигли самого гребня одного из отрогов Джимары. До неба было уже рукой подать. Собаке и овечке что, а у Курмана от слабости дрожали ноги, перестали его слушаться. Он шагнул было вперед, но его качнуло назад. Хрипло дыша, он на всякий случай оперся на свой посох.

Танхау оглянулся на него и — все понял. Глубокое и широкое ущелье, казалось, содрогнулось от дробящегося о скалы утробного воя:

— Оу-у-у...

Эхо многократно повторяло этот неземной печали вой — голосу Танхау, видимо, вторили голоса и души всех когда-либо растерзанных волками в горах собак-пастухов.

— Уоуо-у-у-о-о!!!

— Не надо плакать, Танхау, — сказал Курман, скидывая с плеч бурку. — На том берегу тоже мы.


1 Кабуж — ветка, отросток.

2 Потомок Уархага — так в осетинском мифологии табуировано именуют волка.

3 Прошу тебя, пожалуйста.

4 Аминон — в осетинской мифологии привратник в Стране мертвых.

5 Дуа — заупокойная молитва.

6 Хадзар — дом.


Главная страница ::: Форум ::: Учебный центр ::: Словари ::: Ссылки ::: В. Иванов et al., 2001–24.