Руслан Бзаров
Историко-культурные основы языковой политики в Северной Осетии
Доклад на конференции «Осетинский язык — государственный язык Республики Северная Осетия-Алания». Владикавказ. 23 ноября 2002 г.
Принятие ответственных решений в области языковой политики вряд ли возможно без обращения к актуальным аспектам культурного опыта. Во-первых, неизбежно приходится определять значение и место предлагаемых мер в историческом контексте развития нашего общества и его культуры. Во-вторых, необходимо избежать повторения допущенных в прошлом идеологических и организационных ошибок.
Формирование национальных культур — неотъемлемый компонент процесса становления наций. Культурные проблемы, стоявшие перед Осетией на протяжении двух последних веков, типичны для народов, находившихся на этапе формирования национального единства и самосознания.
XIX век — период крушения феодализма и вовлечения Осетии в систему мировых экономических связей — был временем становления осетинской нации и формирования осетинской национальной культуры. Поворот традиционного общества к просвещению, специализация отдельных видов культурной деятельности, появление профессиональной литературы и искусства — все это происходило на фоне национальной консолидации и расширения горизонтов культурного взаимодействия. Быстрый рост интеллигенции, широкое распространение образования, значительные успехи в экономике объясняются специфической открытостью осетинского общества, позволявшей легко принимать инновации и адаптироваться в меняющемся мире, а также наличием такого посредника и партнера, как Россия с ее великой культурой XIX в.
Вторая половина XIX и первая четверть XX в. стали для Осетии эпохой Национального возрождения — так в науке принято определять период активного строительства национальной культуры, призванной обеспечивать новые культурные потребности развитого (государственного, рыночного, индустриального) общества. Центральное место в культурной деятельности, формировавшей национальное самосознание, занимали языковые проблемы. Родной язык был осмыслен как душа культуры, связующая нить времен, гарантия национальной идентичности. Создание литературного языка и системы школьного образования на родном языке были важнейшими целями осетинской интеллигенции. Реализация их на государственном уровне началась в 20-е гг. XX в. с созданием советских автономий.
Иными словами, Осетия продемонстрировала совершенно типичные этапы и формы национально-культурного строительства, свойственные всем народам на соответствующей ступени исторического развития. Возникающие при этом проблемы также универсальны, а способы их решения давно известны. Выбор достаточно прост — либо развитие национальной культуры, только и способной к активным внешним контактам, либо духовная и социальная деградация на почве отсутствия национальных механизмов адаптации в мировом культурном пространстве. Понятно, что значение этого выбора выходит далеко за пределы чисто культурной проблематики. Одна из формул, подытоживших соответствующий европейский опыт, звучит так: «стремление отринуть свое прошлое и перестроиться по внешним меркам не оправдало себя, как и любая другая утопия», подлинную культуру можно строить лишь «в соответствии со своим собственным прошлым, имея при этом в виду свое собственное будущее» (Хосе Гаос). История нового и новейшего времени не оставляет сомнения, что процессы укрепления культурной целостности и самостоятельности народов благоприятствовали расширению контактов, типологическому и стадиальному сближению культур, а тем самым придавали европейской культуре действительно общеевропейский облик, не нивелируя, однако, его многообразных национальных проявлений.
Опыт европейских наций и служил ориентиром национально-культурного строительства в начале XX в. и в первые десятилетия советской власти. Дело лишь в том, что это строительство было прервано и осталось незавершенным по причинам, связанным с изменением политико-идеологической конъюнктуры в СССР. Незавершенность национально-культурного строительства в Осетии — таков общий диагноз современного состояния нашей культуры, фундаментальная причина кризисных явлений в духовной жизни нашего общества. Формирование продуманной языковой и образовательной политики — единственный сегодня путь конструктивного движения, совмещающий сохранение имеющихся достижений с планомерным достраиванием недостающих звеньев национально-культурной инфраструктуры.
Общая история государственной языковой политики в Северной Осетии может быть разделена на четыре основных периода.
Первый период начался в середине XVIII в. (в эпоху установления русско-осетинских отношений и присоединения Осетии к России) и завершился Февральской революцией 1917 г. Он вместил в себя создание сети начальных школ, накопление опыта изучения осетинского языка в духовных и светских учебных заведениях средней ступени, создание современной письменности. Принцип русификации воплощался не в прямом запрете на родной язык, а в отсутствии его государственной поддержки. Осетинский язык использовался лишь при первоначальном обучении детей, не знакомых с русским языком. Создание национальной системы начального образования хотя и противоречило главной установке имперской языковой политики, но все же время от времени становилось принципиально возможным (после 1905 г., например). Однако использовать такую возможность было некому в силу отсутствия в Осетии национальных территориально-административных или культурных институтов.
Второй период длился более трех десятилетий — с 1917 по начало 1950-х гг. В 1917 г. Первый Всеосетинский учительский съезд постановил создать начальную школу с родным языком обучения. Зарождение национальной школы происходило в годы революции и гражданской войны в русле сложного процесса национально-государственного самоопределения и национально-культурного строительства. Примечательно, что жестокое военное противоборство не помешало «белым» и «красным» в Осетии сохранить полное единство мнений по двум принципиальным вопросам: о нерушимости союза с Россией и о необходимости национальной школы. Языковая политика победивших большевиков первоначально исходила из признания права народов многонациональной страны строить собственную культуру. К 1920-м гг. относится начало процессов национализации: был осуществлен перевод государственного делопроизводства на осетинский язык, состоялся переход начальной школы на родной язык обучения. Параллельно шла активная и успешная разработка недостающей научно-образовательной и общественно-политической терминологии. Издавались необходимые учебные пособия и терминологические справочники. В 1940 г. начался перевод на родной язык обучения 5–7 классов, на время прерванный войной, но продолженный в восстановительный период. Перевести на осетинский язык обучения 8–10 классы уже не удалось.
Третий период в истории языковой политики в Северной Осетии начался в 1952 г., когда 5–7 классы по решению партийно-государственных органов вернулись к обучению на русском языке. В середине 60-х гг. то же самое произошло и с начальной школой. Одновременно республика отказалась от делопроизводства на осетинском языке. Денационализация проводилась на волне форсированного «движения к коммунизму», требовавшего создания «новой исторической общности людей — советского народа». Национальной культуре и осетинскому языку была отведена факультативная, самодеятельная роль, в отдельные периоды (например, в 1982–1987 гг.) они открыто преследовались. Показательно, что «аргументы», призванные обосновать отказ от родного языка в советской школе, были найдены еще в XIX в. — это «малоупотребительность», изучение «по желанию» и т. п. отговорки, которые превращали лишение осетинского языка государственных функций в оправдание для его полного вытеснения из общественной жизни.
Четвертый период открывается последним десятилетием прошедшего века. В результате языковой политики 50–80-х гг., перечеркнувшей скромные достижения предшествующего периода, в конце XX в. произошло фактическое возвращение к исходной точке национального языкового строительства. Между тем кардинальные изменения в социальной структуре общества создали типологически иную языковую ситуацию. Строительство осетинской школы начиналось в аграрном обществе, сохранявшем значительные черты традиционности, а ее разрушение пришлось уже на индустриальную эпоху, когда именно система образования призвана служить базой национальной культуры. Сегодня, в эпоху информационных технологий, разрыв стал еще заметнее — ведь осетины на своей родине являются самым урбанизированным народом России.
Главным завоеванием последних лет следует считать осознание важности языковых проблем, произошедшее как на уровне общественного мнения, так и в высших институтах государственной власти. Подготовлены проекты Закона о языках и Государственной программы «Осетинский язык», обсуждаются идеология и методические принципы разработки Концепции национального образования. Главный смысл этих документов заключается в создании политико-правовой, институциональной и материально-технической основы для ответственного и многотрудного, но совершенно необходимого Осетии государственного языкового строительства. Не следует обманываться по поводу того, что именно мы сегодня обсуждаем. Государственный статус осетинского языка, положение осетинского языка в обществе, перспективы развития национального языка и культуры осетинского народа — это не лингвистические, не литературные, не субъективно-вкусовые вопросы. Это фундаментальные политические проблемы, требующие обоснованного и ответственного решения.
Сегодня, в новых политических и экономических условиях, особое значение будут иметь последовательность и системный характер языковой политики. Только опора на реалии языковой ситуации, на ее естественные тенденции позволит без надрыва и политических спекуляций защитить языковые права граждан, обеспечить эффективное функционирование и развитие осетинского языка. Чрезвычайно важный рубеж преодолен признанием того, что на основе иронского и дигорского диалектов развиваются два варианта современного литературного языка, которые вовсе не идентичны диалектам и неизбежно должны отдаляться от них в ходе нормирования осетинского языка и расширения его общественных функций. Поэтому для вариантов литературного языка предложены нейтрально-географические обозначения — западный и восточный, позволяющие избежать использования субэтнических самоназваний. Терминологическое разделение диалекта и литературного варианта необходимо, поскольку функции государственного выполняет не диалект (то есть естественная речевая форма языка), а литературный (то есть обработанный, нормированный) язык.
Наибольшее количество недоуменных вопросов вызывает в проекте республиканского закона как раз двухвариантная модель государственного осетинского языка. Это не самое главное положение проекта, хотя, несомненно, одно из первостепенных, к тому же вызывающее наиболее стойкое сопротивление. Поэтому на истории этой проблемы следует остановиться особо.
На первом Всеосетинском учительском съезде, постановившем создать начальную школу с родным языком обучения, родным языком решили считать оба диалекта: «для иронских школ — иронский, для дигорских школ — дигорский». Практические задачи народного образования и национально-государственного строительства породили дискуссию о литературном языке. Она завершилась в 1924 г. на Первом Объединенном съезде деятелей народного образования Северной и Южной Осетии. Победило мнение о необходимости единого литературного языка. «На вопрос, какое из осетинских наречий можно и должно сделать общим литературным языком, было предложено ответить исходя из следующих предпосылок: 1. Учесть, какое количество населения говорит на известном наречии. 2. Был ли на известном наречии литературный опыт и каково количество и качество его. 3. Какое из осетинских наречий моложе и отвечает духу современности». В резолюции съезда записано: «В основу литературного языка необходимо положить иронский диалект с цокающим произношением, с использованием лексического богатства остальных наречий». Однако языком преподавания в школе первой ступени наряду с иронским был признан и дигорский диалект. Изучение единого литературного языка в дигорских школах начиналось с третьего класса. Точно так же и русский язык в осетинской школе должны были изучать с третьего класса. Русский язык оставался языком обучения в школе второй ступени. В 1927 г. Второй Объединенный съезд Северной и Южной Осетии по вопросам культуры и просвещения одобрил решения Первого съезда, признав также целесообразность параллельного печатания в газете «Растдзинад» материалов «на иронском и дигорском языках». Съезд постановил «начать работу по установлению в школах единообразия в произношении, считая это одним из моментов в создании единого литературного языка».
Рубеж 20-х и 30-х гг. ознаменовался в СССР победой унитаризма. Идеологические изменения коснулись даже терминологии — в культуре и образовании «национализация» была заменена на «коренизацию». Именно с этого времени берет начало политика постепенного сворачивания интенсивного национально-культурного строительства первых лет советской власти и репрессивного преследования его активных участников. Унитаристская линия центра получила продолжение на местах. Осетинские унитаристы не заставили себя ждать. Объединенная конференция Южной и Северной Осетии по вопросам языкового строительства в мае 1934 г. приняла решение о своевременности и необходимости перехода на единый литературный язык. Был вновь подтвержден выбор литературной нормы — «иронский диалект с цокающим произношением, с максимальным использованием лексических богатств всех других диалектов осетинского языка». Вся последующая работа по коренизации школы должна была проводиться на едином литературном языке. Несмотря на целый ряд оговорок (сохранение дигорской начальной школы и районной газеты, разрешение литературных публикаций молодежи и т. д.), решения этой конференции послужили в Северной Осетии отправной точкой для наступления на дигорский диалект осетинского языка, для гонений на его защитников.
Было бы несправедливо недооценить благие намерения, лежавшие в основе попытки форсированного решения языковых проблем во второй четверти XX в. Однако, даже не вдаваясь в подробности, можно назвать стратегические ошибки, облегчившие разрушение возводимого наспех здания. Программа языкового строительства 20–30-х гг. XX в. оказалась неисполнимой, поскольку опиралась на доктринальные основания, не учитывая реальных тенденций развития языковой и политической ситуации в Осетии. Осетинская школа, созданная сепаратно, без строительства целостной системы национального образования, без специальной подготовки педагогических кадров, оказалась слишком уязвимой и недолговечной. В качестве литературного языка был введен один из диалектов, использовавшийся как язык художественной литературы, но превратить его в литературный язык только еще предстояло. Это и пытались осуществить. Однако создать стационарную, действенную, лингвистически и социокультурно обоснованную систему нормирования литературного языка не удалось. Вместо перехода на навязываемый сверху диалект не владеющие им группы предпочли переходить в общении на русский язык, который стал выполнять для осетин функции общенационального языка (это закономерный результат типовой политической ошибки, известной в истории разных народов). Между прочим, отторжение насильственно вводимой нормы произошло повсеместно, а не только в среде носителей дигорского диалекта — кто и когда придерживается фонетических правил, установленных для так называемого «единого» литературного языка? Ведь произносить надо в точности так, как написано. Правда, таким образом, заключается в том, что «цокающий» говор так и не стал основой национального литературного языка, и вместо него мы имеем реально существующие и, слава Богу, все еще развивающиеся два литературных варианта осетинского языка. Развиваются они независимо от наших индивидуальных вкусов, на основе двух диалектов — и, самое главное, в полном соответствии со всеобщим желанием сохранить родной язык. Фонетическая норма определена в них самой жизнью народа, реальным развитием языковой ситуации — в частности, все более широким распространением «сокающей» иронской речи.
Нельзя не признать, что дальновиднее оказались не искренние революционеры от языка, а выдающиеся представители иранского языкознания. Все они, начиная с Всеволода Миллера и заканчивая Васо Абаевым и Ладиславом Згустой, специально отмечали завидное богатство обоих диалектов осетинского языка и высокий литературный потенциал дигорского диалекта. Интересно, что «богатый, непрерывный поток осетинских литературных произведений» уже несколько десятилетий назад привел Л. Згусту к следующему выводу: «Идея о том, будто использование дигорского диалекта для литературной цели означает возможность расщепления нации, была бы абсолютно необоснованной». Это видно даже из Америки. Если опасность раскола на диалектной основе когда-нибудь и существовала, то только в условиях фактического запрета на дигорскую литературную речь. История осетинского народа прямо свидетельствует о том, что диалектные различия никогда не служили ни малейшим препятствием для национальной консолидации.
Хорошо известно, что авангардом национально-культурной консолидации в истории Осетии нового времени была моздокская осетинская община, которая сформировалась еще во второй половине XVIII — первой половине XIX столетия. В самом Моздоке и в моздокской округе проживали выходцы из всех пяти обществ Северной Осетии. Моздокские осетины раньше всех остальных изжили социальные и ментальные остатки горного сепаратизма. Замечательно, что интенсивная культурная интеграция и активное формирование национального самосознания происходили при полном сохранении диалектных различий. Не случайно первым, кто приветствовал Коста как общенационального поэта, был моздокчанин (казак Новоосетинской станицы) Блашка Гуржибеков — основатель дигорской литературной традиции. Подобные анклавы продвинутой национальной консолидации известны в Осетии и в более поздние времена — например, селение Ставд-Дурта, Беслан первых пятилеток или послевоенные Эльхотово и Ардон, объединившие представителей разных субэтнических групп осетинского народа. Результат точно такой же, как и в раннем Моздоке. Покажется ли кому-нибудь случайностью, что именно в этих центрах сегодня лучше, надежнее и быстрее происходит адаптация югоосетинских беженцев.
Давно известно, что хороший закон — это закон, отражающий реалии общественной жизни, соответствующий главным тенденциям поступательного развития общества. Всем нам известна реальная, совершенно естественная и благотворная для развития национальной культуры двухвариантность осетинского литературного языка. Государственный статус осетинского языка в его двухдиалектной форме впервые закреплен в действующей Конституции РСО-А. В 1–2 классах сельских школ введено обучение на родном языке (в двух его вариантах), издаются республиканская газета и литературный журнал на западном (дигорском) варианте литературного языка, создан даже самостоятельный Дигорский театр.
Более двух третей осетин, опрошенных в ходе специального социолингвистического исследования, которое было проведено при подготовке проектов Закона и Программы, вообще не находят никакой связи между степенью национального единства и естественным, многотысячелетним наличием диалектных групп в составе осетинского народа.
Уникален ли наш случай? Напротив, вполне обычен. Два литературных варианта — у норвежского, албанского, галисийского, каталанского, мордовского, коми, марийского, карельского и ряда других языков, три литературных варианта — у итальянского, шесть — у ретороманского. В швейцарском кантоне Граубюнден, где живет большая часть ретороманцев, на их родном языке издаются законодательные акты, осуществляется судопроизводство, ведется преподавание в средней школе (существует полный набор учебников и учебных пособий на всех вариантах ретороманского языка). Два из шести литературных вариантов этого языка поочередно (в течение года) выполняют функцию официального языка кантона.
Существует ли альтернатива двухвариантности? В жизни народа — нет, но в языковой политике — да, существует. Она заключается в отсутствии государственной поддержки и окончательном вытеснении осетинского языка в целом, без различия вариантов. Политический выбор есть всегда — можно принять закон, а можно не принять. Секретом Полишинеля является тот факт, что навязывание дискуссии о дигорском диалекте целенаправленно использовалось при обсуждении прежних проектов Закона для дискредитации самой идеи осетинского языка как государственного.
Нужно ли наотрез отказаться от светлой мечты о «едином и неделимом» литературном языке? Вовсе нет. Просто ее исполнение будет зависеть от выживания осетинского языка в условиях современного общества, а значит — от национально-культурного статуса осетинского народа. В условиях, когда язык рискует стать миноритарным в пределах самой Осетии, сохранение всех форм осетинской речи — необходимая и единственно возможная гарантия дальнейшего существования и полноценного развития языка. При правильной организации нормотворческой и терминологической работы, на фоне нарастающей урбанизации и смешения субэтнических групп, сближение двух вариантов литературного языка совершенно неизбежно. Возможно, в перспективе это позволит сформировать единый литературный язык с минимальными потерями, с максимумом лексико-терминологических и художественно-поэтических возможностей.
Сегодня выстроить действенный «механизм воспроизводства» осетинского языка все еще возможно, если удастся обеспечить его государственную поддержку и рациональное расширение функций, если удастся создать современную систему национального образования, основанную на принципе паритетного двуязычия в школьном обучении. Возрождение осетинской школы, восстановление ее этнокультурных и этносоциальных функций является в Осетии важнейшей общекультурной задачей, ибо основой нормального национального развития может быть лишь такая школа, которая способна транслировать национальную культуру, обеспечивая открытость в другие культуры и современное цивилизационное развитие общества.
Едва ли не труднейшей задачей будет преодоление прямолинейной зависимости положения осетинского языка и осетинской школы от политической конъюнктуры. Один из главных источников этой губительной закономерности, действовавшей во все описанные выше исторические периоды, — слабость механизмов этнокультурной самозащиты в осетинском обществе, неизбежная в условиях незавершенности (еще точнее — насильственной прерванности) языкового и в целом национально-культурного строительства.
Другой источник той же зависимости — в дискриминационном по отношению к меньшинствам и меняющем идеологические одежды, но все еще живом принципе сплавления-отождествления культуры большинства со всеобщей политической культурой. В демократическом правовом государстве, которым стремится видеть себя нынешняя невозможно, будущая Россия, рано или поздно придется преодолеть ложный драматизм совмещения мультикультурности и политики прав человека, кажущееся противоречие между равноправием культурных форм жизни и неизбежным переходом к постнациональным формам общественной организации.
Текст по изданию: Бзаров Р.С. Из истории аланской культуры. М., 2014