АИВАДОН  ПРОЗÆ

   
 

Уырыссагау радзырд ныффыста – А.С. Пушкин

 

Ирон æвзагмæ йæ раивта – Æмбалты Цоцко


 

 


 

МЕТЕЛЬ
 

ТЫМЫГЪ
 

Кони мчатся по буграм,
Топчут снег глубокой...
Вот, в сторонке божий храм
Виден одинокой.
................................
Вдруг
метелица кругом;
Снег валит клоками;
Черный вран, свистя крылом,
Вьется над санями;
Вещий стон гласит печаль!
Кони торопливы
Чутко смотрят в темну даль,
Воздымая гривы...

                          Жуковский.

 

 

Бæхтæ згъорынц къуыбыртыл,
Ссæндынц мит сæ быны...
Уартæ иуварс быдыры
Кувæндон куы зыны.
Алварс сыстад уад æваст,
Мит тъыфылгай калы.
Сау сынт дзоныгъæн уæд раст
Кæд йæ сæрты зилы,
Зонынджынæй та йæ хъæрзт
Сиды, сиды ныр хъыгаг!
Цæрдæг бæхтæн — хъил сæ барц, —
Талынг дардмæ y сæ каст.

                                       Жуковский

 

В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его женою, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей.

Марья Гавриловна была воспитана на французских романах, и следственно была влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстью, и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя.

 

1811 азы кæрон, махæн зæрдылдаринаг дуджы, йæ бæстыхайы Ненарадовæйы цардис зæрдæхæлар Гаврила Гаврилович Р. Æнæхъæн зылды хъуыстис йæ кадджын кой, уазæг кæй уарзта æмæ цингæнаг кæй уыди, уый тыххæй. Æдзух æм цыдысты йæ сыхæгтæ хæрынмæ, нуазынмæ, суаригай бостонæй ахъазынмæ уымæн йæ усимæ, иуæй-иутæ та уый тыххæй, цæмæй сын феной сæ хæрзконд, фæлурсдзæсгом æвддæсаздзыд чызг Мария Гавриловнæйы. Нымадтой йæ мойгæнæг хъæздыг чызгыл æмæ йæ бирæтæ хъавыдысты курынмæ — чи йæхицæн, чи та йæ фыртæн.

Мария Гавриловнæ схъомыл ис французаг романтыл, æмæ уымæ гæсгæ уарзты ахæсты уыд. Йæхицæн кæй равзæрста, уый уыдис мæгуыр прапорщик, рæстæгмæ уагъд æфсадæй йæ фæллад суадзынмæ æмæ цард йæ хъæуы. Цы зонын æй хъæуы, лæппулæгæн дæр йæ уарзондзинад къаддæр пиллон арт нæ уагъта чызгмæ, уый чызджы ныййарджытæ куы бафиппайдтой, — кæрæдзиуыл æнувыд сты, уый куы базыдтой, уæд загътой сæ чызгæн, уый йæ фæсонæрхæджы дæр куыд нал уа, лæппулæгмæ та адардтой, йæ куыст чи ныууагъта, ахæм тæрхоныбадæгмæ цы цæстæнгас фæдарынц, уымæй дæр фыддæр цæстæнгас.

Наши любовники были в переписке, и всякой день видались наедине в сосновой роще или у старой часовни. Там они клялись друг другу в вечной любви, сетовали на судьбу и делали различные предположения. Переписываясь и разговаривая таким образом, они (что весьма естественно) дошли до следующего рассуждения: если мы друг без друга дышать не можем, а воля жестоких родителей препятствует нашему благополучию, то нельзя ли нам будет обойтись без нее? Разумеется, что эта счастливая мысль пришла сперва в голову молодому человеку, и что она весьма понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны.

Наступила зима и прекратила их свидания; но переписка сделалась тем живее. Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые конечно будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастием любовников, и скажут им непременно: Дети! Придите в наши объятия.

Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов побега было отвергнуто. Наконец она согласилась: в назначенный день она должна была не ужинать и удалиться в свою комнату под предлогом головной боли. Девушка ее была в заговоре; обе они должны были выйти в сад через заднее крыльцо, за садом найти готовые сани, садиться в них и ехать за пять верст от Ненарадова в село Жадрино, прямо в церковь, где уж Владимир должен был их ожидать.

 

Нæ уарзæттæ фыстой кæрæдзимæ, æрвылбон æмбæлдысты хибарæй нæзыджын къохы кæнæ зæронд кувæндоны раз. Уыцы ран уыдон ард хордтой, æнусмæ кæй уарздзысты кæрæдзийы, хъаст кодтой сæ хъысмæтæй, стæй алыхуызон фæндтæ арæзтой. Уыцы хуызæнæй, кæрæдзимæ фысгæйæ, дзургæйæ, уыдон (диссагæй дзы ницы ис) æрцыдысты ахæм тæрхонмæ: кæд æмæ мах улæфын дæр нæ фæразæм æнæ кæрæдзийы, хъæбæрзæрдæ ныййарджыты фæндон та махæн нæ дзæбæхдзинады размæ цæлхдуртæ кæд æвæры, уæд цымæ афтæ бакæнæн нæ уаид, цæмæй нæ хъуыддаг арæзт æрцæуа æнæ уыцы фæндон? Æнцон базонæн у, ацы амондджын хъуыды раздæр сæвзæрыд лæппуйы сæры, иннæмæй та иттæг хорз фæкасти Мария Гавриловнæйы романтикон нывæцадмæ дæр.

Уалынмæ зымæг ралæууыд æмæ сын кæрон скодта сæ æмбæлдтытæн, фæлæ уый бæрц сæ фыст цырддæр фæцис. Владимир Николаевич ын алы фыстæджы дæр лæгъстæ кодта, йæхи йын куыд саккаг кæна, сусæгæй куыд саргъауой, рæстæгмæ сæхи куыд бафæсфæд кæной, уый фæстæ ныййарджыты къæхтæм зоныгуыл куыд æркæной, уæд фæстагмæ уыдонæн сæ зæрдæ фæтасдзæн уарзæтты æнæкæрон иузæрдион æмæ æнамонддзинадæй æмæ сын зæгъдзысты æнæмæнг: «Сабитæ, нæ хъæбысмæ уæхи æрбайсут!»

Мария Гавриловнæ кæдæй-кæдмæ фæракæ-бакæ кодта, лидзыны фæндтæй бирæтæ йæ зæрдæмæ нæ бацыдысты. Фæстагмæ сразы ис: æмгъуыды бон уый æхсæвæр нæ бахæрдзæн, йæ уатмæ ацæудзæн йæ сæр риссыны æфсон. Фæнды уыдис йæ фæсдзæуин чызг дæр, сæ дыууæ дæр хъуамæ ацæуой цæхæрадонмæ фæстаг тыргъыл, цæхæрадоны фæстæ ссардзысты ифтонг дзоныгъ, уым сбаддзысты æмæ ацæудзысты фондз версты Ненарадовайæ Жадрино-хъæумæ, æмраст аргъуанмæ, уыцы ран æм æнхъæлмæ кæсдзæн Владимир.

Накануне решительного дня, Марья Гавриловна не спала всю ночь; она укладывалась, увязывала белье и платье, написала длинное письмо к одной чувствительной барышне, ее подруге, другое к своим родителям. Она прощалась с ними в самых трогательных выражениях, извиняла свой проступок неодолимою силою страсти, и оканчивала тем, что блаженнейшею минутою жизни почтет она ту, когда позволено будет ей броситься к ногам дражайших ее родителей. Запечатав оба письма тульской печаткою, на которой изображены были два пылающие сердца с приличной надписью, она бросалась на постель перед самым рассветом и задремала; но и тут ужасные мечтания поминутно ее пробуждали. То казалось ей, что в самую минуту, как она садилась в сани, чтоб ехать венчаться, отец ее останавливал ее, с мучительной быстротою тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелие... и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного. Он, умирая, молил ее пронзительным голосом поспешать с ним обвенчаться... другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим. Наконец она встала, бледнее обыкновенного и с непритворной головною болью. Отец и мать заметили ее беспокойство; их нежная заботливость и беспрестанные вопросы: что с тобою, Маша? не больна ли ты, Маша? раздирали ее сердце. Она старалась их успокоить, казаться веселою, и не могла.

 

Æмгъуыды бонæн йæ размæ Мария Гавриловнæ æнæхъæн æхсæв нæ бафынæй, уый уыдис æфснайыныл, баста йæ мидæггаг дарæстæ, йе ’ддæгтæ, ныффыста даргъ писмо йæ хæлар æнкъараг æхсин-чызгмæ, иннæ та йæ ныййарджытæм. Уый сын хæрзбон дзырдта иттæг зæрдæмæбæлгæ дзырдтæй, йæ аххос раст кодта, бауромæн кæмæн нæ уыд, ахæм уарзондзинадæй, æмæ кæрон кодта йæ писмойæн, зæгъгæ, йæ царды тæхудиагдæр минутыл нымайдзæн уыцы минут, бар лæвæрд ын куы æрцæуа, цæмæй йæхи æрæппара йæ зынаргъ ныййарджыты къæхты размæ. Дыууæ писмойы дæр сæхгæдта тулайаг мыхуырæй, кæцыйыл нывгонд уыдысты пиллон уадзæг дыууæ зæрдæйы, цы хуызæн æмбæлдис, ахæм аккаг фыст сæ уæлæ, афтæмæй, стæй уæд йæхи баппæрста хуыссæнмæ раст боны цъæхы хæд размæ æмæ арæдзæ-мæдзæ кодта, фæлæ йæ уæддæр æбуалгъ сæнттæ уысмæн хъал кодтой. Куы йæм касти афтæ, цыма дзоныгъы цы минут бадти, цæмæй араст уыдаид аргъауынмæ, уыцы минут æй æрурæдта йæ фыд, æбуалгъ тагъд æй дæргъæй ласта митыл æмæ йæ æппæрста талынг, æнæбын ныккæндмæ... æмæ уый уыцы тахтæй тахтис, зæгъæн кæмæн нæй, ахæм зæрдæнизимæ; куы та йæ цæстыл уадис Владимир, кæрдæгыл хуысгæйæ, фæлурс æмæ тугæйдзагæй. Уый мардис, лæгъстæ йын кодта цъæхснаг хъæлæсæй, цæмæй батагъд кæна аргъауынмæ цæуыныл... Ноджы æндæр æнæуынд, æдылы цæстылуайæнтæ згъордтой кæрæдзийы фæдыл. Фæстагмæ сыстадис, цы фæлурс-иу уыдис, уымæй дæр фæлурсдæрæй, рыстис йæ сæр, æфсоны рыст нæ, фæлæ æцæг рыст. Фыд æмæ мад ын бафиппайдтой йæ тыхст; уыдонæн сæ буц койтæ, сæ æнæбанцайгæ фæрстытæ: цы кæныс, Машæ? Рынчын дæ, мыййаг, Машæ? — тыдтой фæйнæрдæм чызджы зæрдæ. Уый та нæ ауæрста йæхиуыл, цæмæй сæ басабыр кæна, цæмæй зына хъæлдзæгдæр, фæлæ йын не ’нтыстис.

Наступил вечер. Мысль, что уже в последний раз провожает она день посреди своего семейства, стесняла ее сердце. Она была чуть жива; она втайне прощалась со всеми особами, со всеми предметами, ее окружавшими.

Подали ужинать; сердце ее сильно забилось. Дрожащим голосом объявила она, что ей ужинать не хочется, и стала прощаться с отцом и матерью. Они ее поцеловали и, по обыкновению, благословили: она чуть не заплакала. Пришед в свою комнату, она кинулась в кресла и залилась слезами. Девушка уговаривала ее успокоиться и ободриться. Всё было готово. Через полчаса Маша должна была навсегда оставить родительский дом, свою комнату, тихую девическую жизнь...

На дворе была метель; ветер выл, ставни тряслись и стучали; всё казалось ей угрозой и печальным предзнаменованием. Скоро в доме всё утихло и заснуло. Maшa окуталась шалью, надела теплый капот, взяла в руки шкатулку свою и вышла на заднее крыльцо. Служанка несла за нею два узла. Они сошли в сад. Метель не утихала; ветер дул навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу. Они насилу дошли до конца сада. На дороге сани дожидались их. Лошади, прозябнув, не стояли на месте; кучер Владимира расхаживал перед оглоблями, удерживая ретивых. Он помог барышне и ее девушке усесться и уложить узлы и шкатулку, взял вожжи, и лошади полетели. Поручив барышню попечению судьбы и искусству Терешки кучера, обратимся к молодому нашему любовнику.

 

Æризæр ис. Фæстаг хатт йæ бинонты æхсæн йæ бон кæй æрвиты, уыцы хъуыды йын уынгæг кодта йæ зæрдæ. Удмидæг ма уыдис тыхтæ æмæ амалтæй, йæхинымæры уый хæрзбон дзырдта, йæ алфамблай чидæриддæр æмæ цыдæриддæр уыди, уыдонæн.

Уалынмæ æхсæвæр рахастой, Машæйæн йæ зæрдæ тынг сысхуыста æмæ загъта ризгæ хъæлæсæй, зæгъгæ, йæм æхсæвæр хæрын нæ цæуы, стæй хæрзæхсæв загъта йæ фыд æмæ йæ мадæн. Уыдон ын апъатæ кодтой, сæ алкæды арфæтæ йын ракодтой: уый, чысыл ма бахъæуа, сцæйкуыдта. Куы бацыдис йæ уатмæ, уæд йæхи баппæрста къæлæтджыны æмæ йæ цæссыг фемæхстис. Йæ фæсдзæуин чызг æм хатынтæ байдыдта, куыд басабыр уа, йæхи ныфсджындæр куыд фæкæна. Сифтонг сты алцæмæй дæр. Сахаты æрдæгмæ Машæ хъуамæ ныууадза бынтондæр йæ ныййарджыты хæдзар, йæ уат, æнцад чызгон цард...

Дуармæ уыдис тымыгъ, дымгæ ниудта, рудзгуыты фæрсæгтæ змæлыдысты æмæ сæхи хостой, алцы æппæт дæр æм касти æртхъирæнау æмæ æнкъарддзинады нысанау. Уадидæгæн, хæдзары цыдæриддæр уыдис, уыдон иууылдæр æрынцадысты, бафынæй сты. Машæ кæлмæрзæны йæхи æрбатыхта, хъарм капот йæ уæлæ скодта, йæ шкатулкæ райста æмæ рацыд фæстаг тыргъмæ. Фæсдзæуин чызг ын йæ фыдыл хаста дыууæ басты. Æрхызтысты цæхæрадонмæ. Тымыгъ не ’нцад, дымгæ дымдта сæ ныхмæ, цыма йæхи хъардта æвзонг æхсин-чызджы рæдыдæй бауромыныл, уыйау. Амалтæй ахæццæ сты цæхæрадоны кæронмæ. Фæндагыл сæм æнхъæлмæ кастис дзоныгъ. Бæхты уазал бацыдис æмæ иу ран нæ лæууыдысты, Владимиры бæхтæрæг рацу-бацу кодта рæтæнæгъдты размæ æмæ урæдта знæт бæхты. Уый сбадын кодта æхсин-чызг æмæ йæ фæсдзæуины, фæкасти сæм сæ бæстытæ æмæ сæ шкатулкæ сæвæрынмæ, райста бози, æмæ бæхтæ ацагайдтой. Ныр уал, æхсин-чызджы йæ хъысмæты æмæ бæхтæрæг Терешкæйы арæхстадыл бафæдзæхсгæйæ, не ’ргом аздахæм нæ æрыгон уарзонмæ.

Целый день Владимир был в разъезде. Утром был он у жадринского священника; насилу с ним уговорился; потом поехал искать свидетелей между соседними помещиками. Первый, к кому явился он отставной сорокалетний корнет Дравин, согласился с охотою. Это приключение, уверял он, напоминало ему прежнее время и гусарские проказы.

Он уговорил Владимира остаться у него отобедать, и уверил его, что за другими двумя свидетелями дело не станет. В самом деле тотчас после обеда явились землемер Шмит в усах и шпорах, и сын капитан-исправника, мальчик лет шестнадцати, недавно поступивший в уланы. Они не только приняли предложение Владимира, но даже клялись ему в готовности жертвовать для него жизнью. Владимир обнял их с восторгом, и поехал домой приготовляться.

Уже давно смеркалось. Он отправил своего надежного Терешку в Ненарадово с своею тройкою и с подробным, обстоятельным наказом, а для себя велел заложить маленькие сани в одну лошадь, и один без кучера отправился в Жадрино, куда часа через два должна была приехать и Марья Гавриловна. Дорога была ему знакома, а езды всего двадцать минут.

 

Бон сау изæрмæ Владимир æнцой не ’ркодта. Райсомæй уыдис Жадрино-хъæуы сауджынмæ, тыхамалтæй бафидыдта йемæ, уый фæстæ араст, цæмæй йæ сыхаг зæхджынтæй ссардтаид æвдисæнтæ. Æппæты разæй кæмæ балæууыд, уый уыдис æфсадæй уæгъдгонд корнет Дравин, дыууиссæдзаздзыд, уый йын уайтагъд сразы ис. Куыд дзырдта, афтæмæй йын уыцы хъуыддаг йæ зæрдыл лæууын кодта ивгъуыд афонтæ æмæ гусарты фыдуаг митæ.

Уый баурæдта Владимиры сихор хæрынмæ стæй йын ныфс бавæрдта, иннæ дыууæ æвдисæны тыххæй хъуыддаг кæй нæ бакъуылымпы уыдзæн. Æмæ бæлвырддæр сихор хæрды хæд фæстæ уайтагъд фæзындысты иу зæхбарæг Шмидт, рихитæ æмæ йын шпорæтæ, стæй капитан-исправничы фырт, æхсæрдæсаздзыд лæппу, æрæджы уланты æфсæддон службæйы ныллæууæг. Уыдон ын разы дæр сысты, стæй ма йын æууæнк дæр лæвæрдтой, цæттæ кæй сты йæ сæрыл сæ цард снывонд кæныныл. Владимир сæ ныхъхъæбыстæ кодта фыр цинæй æмæ афардæг йæ хæдзар рæвдзытæ кæнынмæ.

Рагæй байдыдта изæрдалынгтæ кæнын. Владимир арвыста, йæ зæрдæ кæуыл дардта, уыцы Терешкæйы йæ æртæбæхоныл, бæлвырд ын бафæдзæхста, цы бакæнын æй хъуыдис, уыдæттæ. Йæхицæн срæвдз кæнын кодта иубæхыг дзоныгъ æмæ иунæгæй æнæ бæхтæрæг араст Жадриномæ, уырдæм иу-дыууæ сахаты фæстæ хъуамæ æрбацæуа Мария Гавриловнæ дæр. Фæндаг зыдта уырдæм, æдæппæт æм уыдис ссæдз минуты цыд.

Но едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась такая метель, что он ничего не взвидел. В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилося с землею. Владимир очутился в поле и напрасно хотел снова попасть на дорогу; лошадь ступала наудачу и поминутно то взъезжала на сугроб, то проваливалась в яму; сани поминутно опрокидывались. — Владимир старался только не потерять настоящего направления. Но ему казалось, что уже прошло более получаса, а он не доезжал еще до Жадринской рощи. Прошло еще около десяти минут; рощи всё было не видать. Владимир ехал полем, пересеченным глубокими оврагами. Метель не утихала, небо не прояснялось. Лошадь начинала уставать, а с него пот катился градом, не смотря на то, что он поминутно был по пояс в снегу.

Наконец он увидел, что едет не в ту сторону. Владимир остановился: начал думать, припоминать, соображать, и уверился, что должно было ваять ему вправо. Он поехал вправо. Лошадь его чуть ступала. Уже более часа был он в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а полю не было конца. Всё сугробы, да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал. Время шло; Владимир начинал сильно беспокоиться.

 

Фæлæ куыддæр Владимир хъæугæрон фæцис, афтæ дымгæ сыстад æмæ скодта ахæм тымыгъ, æмæ бынтондæр ницы уал уыдта... Минутмæ фæндаг æрæмбæрзта. Алфамблай бæстæ цыдæр æрбацис лакъон æмæ бургомау мигъы, æрмæст ма мигъы æхсæнты тахтысты миты урс тъыфылтæ, арв æмæ зæхх кæрæдзиуыл банцадысты. Владимир фестад быдыры æмæ ма дзæгъæлы фæнд кодта фæндагмæ бафтын, бæх цыдис зæрдаивæй æмæ-иу минутæй-минутмæ куы миты хъæпæны скуыси ис, куы та-иу дзыхъхъы ныххауд, уысмæн фæлдæхт кодта дзоныгъ. Владимир ма архайдта æрмæст, рæстырдæм куыд уыдаид йæ цыды арæзт. Фæлæ йæм зындис афтæ, цыма сахаты æрдæгæй фылдæр рацыдаид, афтæмæй та Жадринойы къохмæ дæр нæма бахæццæ. Рацыдаид ма дæс минуты бæрц, къох нæ зыны æмæ нæ. Владимир цыдис быдырыл, быдыры дихтæ кодтой арф адæгтæ цæхгæрмæ. Тымыгъ не ’нцад, арв нæ ирд кодта. Бæх стайын байдыдта, йæхицæн их уарæгау калдис йæ хид, кæд минутæй-минутмæ мит йæ астæумæ хæццæ кодта, уæддæр.

Фæстагмæ уый федта, кæдæм хъæуы, уыцырдæм кæй нæ цæуы. Владимир æрурæдта: байдыдта хъуыдытæ кæнын, мысын, тæрхæттæ кæнын æмæ загъта йæхицæн, зæгъгæ, йæ цæуын хъуыди рахизмæ. Æмæ рахизырдæм араст ис. Бæх ма кодта иугай къахдзæфтæ. Сахатæй фылдæр бафæстиат ис фæндагыл. Жадрино-хъæумæ дард хъуамæ мауал уыдаид. Фæлæ уыцы цыдæй цыдис, быдырæн та йæ кæрон нæма зынди. Æдзухæй миты хъæпæнтæ, адæгтæ: минутæн фæлдæхт кодта дзоныгъ, минутæн ист æй кодта фæстæмæ. Рæстæг ивгъуыдта, Владимир тынгæй-тынгдæр байдыдта сагъæс кæнын.

Наконец в стороне что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал около рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу, и въехал во мрак дерев, обнаженных зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.

Но он ехал, ехал, а Жадрина было не видать; роще не было конца. Владимир с ужасом увидел, что он заехал в незнакомый лес. Отчаяние овладело им. Он ударил по лошади; бедное животное пошло было рысью, но скоро стало приставать и через четверть часа пошло шагом, не смотря на все усилия несчастного Владимира.

Мало-помалу деревья начали редеть, и Владимир выехал из лесу; Жадрина было не видать. Должно было быть около полуночи. Слезы брызнули из глаз его; он поехал наудачу. Погода утихла, тучи расходились, перед ним лежала равнина, устланная белым волнистым ковром. Ночь была довольно ясна. Он увидел невдалеке деревушку, состоящую из четырех или пяти дворов. Владимир поехал к ней. У первой избушки он выпрыгнул из саней, подбежал к окну и стал стучаться. Через несколько минут деревянный ставень поднялся, и старик высунул свою седую бороду.

 

 

Æппын фæстаг цыдæр сау дарын байдыдта иуварсæй. Владимир аздæхт уыцырдæм. Куы йæм бахæстæг, уæд кæсы, æмæ къох. Хуыцауæй бузныг, ныр хæстæг у, ахъуыды кодта уый. Араст ис къохы цурты, уый æнхъæл уыдис, æмæ уайтагъд йæ зонгæ фæндагмæ бафтдзæн, кæнæ та æрзилдзæн къохыл: Жадрино уыдис йæ хæд фæстæ. Уадидæгæн фæндаг ссардта æмæ бараст ис, зымæг кæй сбæгънæг кодта, уыцы бæлæсты тармæ. Дымгæ ацы ран афтæ æбуалгъ тыхджын нæ уыди, фæндаг уыдис лæгъз, бæх фæцæрдæг, æмæ Владимиры зæрдæ фæсабыр.

Фæлæ цæуынтæ байдыдта, цæуынтæ. Жадринойæн та йæ кой дæр нæма уыдис, къохæн нæй æмæ нæй кæрон. Владимир, иттæг фæтæрсгæйæ, федта, æнæзонгæ хъæдмæ кæй бафтыдис. Адæргæй цы акодтаид, уымæн ницыуал зыдта. Ныццæфтæ кодта бæхы, мæгуыр хайуан бæргæ асæпп ласта, фæлæ уайтагъд йæ сæпп къаддæр кæнын байдыдта, стæй ма сахаты цыппæрæм хайы фæстæ змæлыд размæ æрмæст къахдзæфтæгæнгæ, кæд æмæ æнамонд Владимир нæ ауæрста йæхиуыл, уæддæр.

Цадæггай-цадæггай бæлæстæ иугай кæнын байдыдтой, æмæ Владимир хъæдæй рахызт. Жадрино никуыма зындис. Уыдаид æмбисæхсæвмæ æввахс. Цæссыг æргæр-гæр кодта йæ цæстытæй, уый араст ис зæрдаивæй. Боныхъæд фæсабыр, мигътæ фæйнæрдæм исын байдыдтой сæхи, йæ размæ лæгъз быдыр, тыд ыл уыдис урс фæйлауæнтæхуыз гауыз. Æхсæв уыдис зынгæ ирд. Хæстæгмæ ауыдта иу чысыл хъæу, уыдаид дзы цыппар кæнæ фондз кæрты. Владимир бацыд хъæумæ. Фыццаг чысыл хæдзары цур расæррæтт ласта дзоныгъæй, базгъордта рудзынгмæ æмæ йæ байдыдта хойын. Цалдæр минуты фæстæ хъæдын фæрсаг хæрдмæ ссыд æмæ дзы иу зæронд йæ урс зачъе радардта.

«Что те надо?» — «Далеко ли Жадрино?» — «Жадрино-то далеко ли?» — «Да, да! Далеко ли?» — «Недалече; верст десяток будет». При сем ответе Владимир схватил себя за волосы и остался недвижим, как человек, приговоренный к смерти.  

«Цы дæ хъæуы?»

«Дард ма y Жадрино?» — «Жадрино ма дард у, зæгьыс? — «О, о, дард ма у?» — «Дард нал у, иу-дæс версты ма йæм уыдзæн». Уыцы дзуапмæ Владимир йæ сæрыхъуынтæм фæлæбурдта æмæ сагъдæй баззадис, мæлæты тæрхон кæмæн счындæуыд, ахæм адæймагау.

«А отколе ты? — продолжал старик. Владимир не имел духа отвечать на вопросы. «Можешь ли ты, старик, — сказал он, — достать мне лошадей до Жадрина?»

— «Каки у нас лошади», отвечал мужик. — «Да не могу ли взять хоть проводника? Я заплачу, сколько емy будет угодно». — «Постой», сказал старик, опуская ставень, «я те сына вышлю; он те проводит». Владимир стал дожидаться. Не прошло минуты, он опять начал стучаться. Ставень поднялся, борода показалась. «Что те надо?» — «Что ж твой сын?» — «Сей час выдет, обувается. Али ты прозяб? взойди погреться». — «Благодарю, высылай скорее сына».

 

«Æмæ уæд цæугæ та кæцæй кæныс?» — йæ дзырд кодта зæронд. Владимирмæ уый бæрц ныфс нал уыд æмæ фæрстытæн дзуапп дæттыныл сбада. «Бæхтæ мын не ссарис Жадриномæ, зæронд?» — загъта уый.

«Махмæ та цæй бæхтæ ис», — дзуапп радта музуккаг. «Уæд та фæндагамонæгыл куы фæхæст уаин. йæ дзыхæй цæй бæрц ракура, уый бæрц ын ратдзынæн». — «Багъæц,—загъта заронд, фæрсаг æруадзгæйæ, — мæ фырты дын фервитын, уый дæ ахондзæн». Владимир байдыдта æнхъæлмæ кæсын. Минут нæма рацыдаид, афтæ та хойын райдыдта. Фæрсаг хæрдмæ фæцыд, зачъе разынд.—«Цы дæ хъæуы?» — «Цы ми кæны дæ фырт?» — «Ныртæккæ рацæудзæн, йæ фадыварц рæвдз кæны. Кæд суазал дæ, мыййаг? Мидæмæ рацу, дæхи атав».— «Бузныг, тагъддæр рарвит дæ фырты».

Ворота заскрыпели; парень вышел с дубиною, и пошел вперед то указывая, то отыскивая дорогу, занесенную снеговыми сугробами. «Который час?» спросил его Владимир. «Да уж скоро рассвенет» отвечал молодой мужик. Владимир не говорил уже ни слова.

Пели петухи и было уже светло, как достигли они Жадрина. Церковь была заперта. Владимир заплатил проводнику и поехал на двор к священнику. На дворе тройки его не было. Какое известие ожидало eгo!

Но возвратимся к добрым ненарадовским помещикам и посмотрим, что-то у них делается.

А ничего.

 

Кулдуары хъыррыст фæцыдис, лæппу фæзынд, стыр лæдзæг йæ къухы, афтæмæй йæхи аразæй кодта, æмæ куы фæндаг амыдта, куы та-иу æй агургæ кодта, — дымгæ йæм миты хъæпæнтæ фæхаста. «Цал сахаты у?» — бафарста йæ Владимир. «Тагъд сбон уыдзæн», — дзуапп радта æрыгон музуккаг. Владимиры дзыхæй дзырд нал хауд.

Кæрчытæ уасыдысты, бон æрбарухс, афтæ бахæццæ сты Жадриномæ. Аргъуан уыдис æхгæд. Владимир бафыста фæндагамонæгæн æмæ араст сауджыны кæртмæ. Кæрты йæ æртæбæхон нал уыдис. Цавæр хабар æм цымæ кастаид æнхъæлмæ!

Фæлæ раздæхæм Ненарадовæйы зæрдæхæлар бинонтæм æмæ бакæсæм, кæддæра уыдонмæ та уæд цы митæ кодтаиккой.

Ницы.

Старики проснулись и вышли в гостиную. Гаврила Гаврилович в колпаке и байковой куртке, Прасковья Петровна в шлафорке на вате. Подали самовар, и Гаврила Гаврилович послал девчонку узнать от Марьи Гавриловны, каково ее здоровье и как она почивала. Девчонка воротилась, объявляя, что барышня почивала-де дурно, но что ей-де теперь легче, и что она-де сей час придет в гостиную. В самом деле дверь отворилась и Марья Гавриловна подошла здороваться с папенькой и с маменькой.

«Что твоя голова, Маша?» спросил Гаврила Гаврилович. «Лучше, папенька», отвечала Маша. — «Ты верно. Маша, вчерась угорела», сказала Прасковья Петровна. — «Может быть, маменька», отвечала Маша.

День прошел благополучно, но в ночь Маша занемогла. Послали в город за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел больную в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная больная две недели находилась у края гроба.

 

Зæрæдтæ райхъал сты æмæ уазæгдонмæ рацыдысты, Гаврилæ Гаврилович хуыссæн худы æмæ байкæ цыбыр курткæйы, Просковья Петровнæ та бæмбæджджын хуыссæн куырæты. Самавар æрбахастой, æмæ Гаврилæ Гаврилович арвыста фæсдзæуин чызджы, цæмæй уый базыдтаид Мария Гавриловнæйæ, æнæниз, у, стæй йæ хуыст куыд уыдис. Фæсдзæуин чызг æрбаздæхт æмæ раныхас кодта, ома æхсин-чызджы хуыст æвзæр кæй уыдис, фæлæ æнцойдæр кæй y æмæ ацы сахат кæй æрбацæудзæн уазæгдонмæ. Æмæ бæлвырд, дуар байгом, æмæ Мария Гавриловнæ бараст уазæгдонмæ йæ буцæн даринаг фыд æмæ мадæн салам раттынмæ.

«Дæ сæр куыд у, Машæ?» — бафарста Гаврилæ Гаврилович. «Дзæбæхдæр у, мæ зынаргъ фыд», — дзуапп ын радта Машæ. «Æвæццæгæн дæ, Машæ, пец æрцахста знон», — загъта Просковья Петровнæ. «Хъуамæ уыдаид, мæ зынаргъ мад», — дзуапп радта Машæ.

Бон сыл дзæбæх аивгъуыдта, фæлæ куы бахсæв, уæд Машæ фенæфæразгæ ис. Арвыстой горæтмæ дохтырмæ. Уый, куы æризæр, уæд æрцыдис æмæ рынчыны сæнттæ цæгъдгæ æрбаййæфта. Фæзынд ыл тæвдниз æмæ мæгуыр рынчын дыууæ къуырийы дæргъы ингæны дуармæ кастис.

Никто в доме не знал о предположенном побеге. Письма, на кануне ею написанные, были сожжены; ее горничная никому ни о чем не говорила, опасаясь гнева господ. Священник, отставной корнет, усатый землемер и маленькой улан были скромны, и не даром Терешка кучер никогда ничего лишнего не высказывал, даже и во хмелю.

Таким образом тайна была сохранена более, чем полудюжиною заговорщиков. Но Марья Гавриловна сама, в беспрестанном бреду, высказывала свою тайну. Однако ж ее слова были столь несообразны ни с чем, что мать, не отходившая от ее постели, могла понять из них только то, что дочь ее была смертельно влюблена во Владимира Николаевича, и что вероятно любовь была причиною ее болезни. Она советовалась со своим мужем, с некоторыми соседями, и наконец единогласно все решили, что видно такова была судьба Марьи Гавриловны, что суженого конем не объедешь, что бедность не порок, что жить не с богатством, а с человеком, и тому подобное. Нравственные поговорки бывают удивительно полезны в тех случаях, когда мы от себя мало что можем выдумать себе в оправдание.

 

Лидзыны фæндæн хæдзары ничи ницы базыдта. Знон цы писмотæ ныффыста, уыдон сыгъд æрцыдысты, йæ лæггадгæнæг чызг никæмæн ницы хъæр кодта йæ хицæуттæй тæрсгæйæ. Сауджын, æфсадæй уæгъдгонд корнет, рихиджын зæхбарæг æмæ чысыл улан уыдысты хиуылхæцгæ, æмæ дзæгъæлы дæр нæ уыдысты.

Бæхтæрæг Терешкæйæ уæлдай никуы ницы сирвæзт, суанг ма нозтджынæй дæр. Уыцы хуызæнæй сусæгдзинад нæ раргом, кæд æмæ дзы æхсæз адæймагæй фылдæр уыдис, уæддæр. Фæлæ Мария Гавриловнæ йæхæдæг, æдзух сæнттæ цæгъдгæйæ, æргом кодта йæ сусæгдзинад. Æрмæст йæ дзырдтæ уыдысты афтæ æнæхъола, æмæ сæ йæ мад дæр ма, — уымæн йæ хуыссæнуатæй къахдзæф дæр чи нæ кодта, — æмбæрста æрмæст уый, йæ чызг иттæг тыхджын кæй уарзта Владимир Николаевичы æмæ, æвæццæгæн, уарзондзинад уыдаид йæ чызгæн йæ низы аххосаг. Уый фæндтæ кодта йæ моимæ, йæ сыхæгтæй иуæй-иутимæ; фæстагмæ уыцы иу хъæлæсæй ce ’ппæт дæр стæрхон кодтой: æвæццæгæн, Мария Гавриловнæйæн уый йæ хъысмæты уыдис, æрцæуинаг цы уа, уымæн æнæ ’рцæугæ хос нæй, мæгуырдзинад сахъат нæу, хъæздыгдзинадимæ нæ цардæуы, фæлæ адæймагимæ, æмæ ноджы ахæмтæ. Четарон æмбисæндтæ диссаджы хорз вæййынц ахæм рæтты, мах нæхицæн сраст кæныны тыххæй кæм, ницы фæразæм æрæмысын.

Между тем барышня стала выздоравливать. Владимира давно не видно было в доме Гаврилы Гавриловича. Он был напуган обыкновенным приемом. Положили послать за ним, и объявить ему неожиданное счастие: согласие на брак. Но каково было изумление ненарадовских помещиков, когда в ответ на их приглашение получили они от него полусумасшедшее письмо! Он объявлял им, что нога его не будет никогда в их доме, и просил забыть о несчастном, для которого смерть остается единою надеждою. Через несколько дней узнали они, что Владимир уехал в армию. Это было в 1812 году.

Долго не смели объявить об этом выздоравливающей Маше. Она никогда не упоминала о Владимире. Несколько месяцев уже спустя, нашед имя его в числе отличившихся и тяжело раненых под Бородиным, она упала в обморок, и боялись, чтоб горячка ее не возвратилась. Однако, слава богу, обморок не имел последствия.

Другая печаль ее посетила: Гаврила Гаврилович скончался, оставя ее наследницей всего имения. Но наследство не утешало ее; она разделяла искренно горесть бедной Прасковьи Петровны, клялась никогда с нею не расставаться; обе они оставили Ненарадово, место печальных воспоминаний, и поехали жить в ***ское поместье.

Женихи кружились и тут около милой и богатой невесты; но она никому не подавала и малейшей надежды. Мать иногда уговаривала ее выбрать себе друга; Марья Гавриловна качала головой и задумывалась. Владимир уже не существовал: он умер в Москве, накануне вступления французов. Память его казалась священною для Маши; по крайней мере она берегла всё, что могло его напомнить: книги, им некогда прочитанные, его рисунки, ноты и стихи, им переписанные для нее. Соседи, узнав обо всем, дивились ее постоянству и с любопытством ожидали героя, долженствовавшего наконец восторжествовать над печальной верностию этой девственной Артемизы.

 

Æхсин-чызг дзæбæх кæнын байдыдта. Владимир рагæй нал бæрæг кодта Гаврилæ Гавриловичы хæдзар. Цы цæстæнгас æм дардтой, уымæй дзы тас бацыдис. Фæнд сæм æрцыдис, куыд æм арвитой æмæ йын куыд раргом кæной æнæнхъæлгæ амонд: разы йын сты сæ чызджы раттыныл. Фæлæ цæй дис фæкодтой ненарадоваг бинонтæ, дзуаппæн дзы æрдæгсонт фыстæг куы райстой, уæд! Уый сын хъусын кодта, сæ хæдзары къæсæрæй кæсгæ дæр кæй никæд уал бакæндзæн, стæй сæ куырдта, цæмæй ферох кæной æнамонды, йæ иунæг æнхъæлцау ма æрмæст мæлæт кæмæн у. Иу къорд бонты фæстæ уыдон базыдтой, Владимир кæй ацыд æфсадмæ. Уый уыдис 1812 азы.

Фæстинон Машæйæн уыцы хабар бирæ рæстæджы зæгъын нæ уæндыдысты. Владимиры кой уый никæд скодта. Цалдæр мæйы фæстæ уымæн йæ ном, чи фесгуыхти æмæ Бородинойы уæззау цæф чи фæци, уыдон æхсæн куы ссардта, уæд бауадзыг ис, æмæ тарстысты, тæвдниз та йыл, мыййаг, куы фæзына. Фæлæ, хуыцауæй бузныг, уадзыг ын ницы фыдбылыз æрхаста.

Басгæрста йæ æндæр хъыгдзинад: Гаврила Гаврилович амарди, цы бынтæ йæм уыдис, уыдон ын ныууагъта. Фæлæ йын бынтæ зæрдæнцойæ ницы æхууыс уыдысты, зæрдиагæй уый уыдис хайджын мæгуыр Прасковья Петровнæйы хъыгæй, æмæ сомы кодта, куыд æй никæд ныууадздзæн иунæгæй. Уый фæстæ сæ дыууæ дæр фестырзæрдæ сты хъыгаг мысинæгты бынат Ненарадовæйыл, æмæ ацыдысты цæрынмæ, Н... сын цы бæстыхай уыдис, уырдæм.

Ацы ран дæр усгуртæ зилдух кодтой зæрдæдзæугæ æмæ хъæздыг чындздзон чызджы алыфарс, фæлæ уый никæмæн ницы ныфс лæвæрдта. Уæд та-иу æм йæ мад хатыд, йæхицæн æмбал куыд равзара, Мария Гавриловнæ тылдта йæ сæр æмæ-иу хъуыдытыл фæцис. Владимир æгас нал уыд: амард Мæскуыйы, французæгтæ йæм цы бон бацыдысты, уый размæ бон. Йæ кой Машæмæ кастис зынаргъ; уый йын цыдæриддæр йæ зæрдыл лæууын кодта, уыдон ce ’ппæт дæр æфснайд дардта æвæрæны: кæддæр цы чингуытæ бакаст, уыдон, йæхи конд нывтæ, Машæйæн йæхицæн кæй рафыста, уыцы æмдзæвгæтæ æмæ нотæтæ. Сыхæгтæ, æппæт базонгæйæ, дис кодтой уымæн йæ иузæрдиондзинадыл æмæ цымыдисæй æнхъæлмæ кастысты, уæдæ фæстагмæ цавæр хъайтар фæуæлахиз уыдзæн уыцы Артемизæйы æнæивгæдзинадыл.

Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни: Vive Henri-Quatre, тирольские вальсы и арии из Жоконда. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собою, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слёзы свидания! С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю! А для него, какая была минута!

Женщины, русские женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла. Восторг их был истинно упоителен когда, встречая победителей, кричали они: ура!

И в воздух чепчики бросали.

Кто из тогдашних офицеров не сознается, что русской женщине обязан он был лучшей, драгоценнейшей наградою?..

В это блистательное время Марья Гавриловна жила с матерью в *** губернии, и не видала, как обе столицы праздновали возвращение войск. Но в уездах и деревнях общий восторг, может быть, был еще сильнее. Появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством, и любовнику во фраке плохо было в его соседстве.

 

Уалынмæ хæст фæцис кадимæ. Полчъытæ здæхтысты фæсарæнтæй. Адæм згъордтой сæ размæ. Музыкæ цагъта, кæй райстой, уыцы зарджытæ: Vive Henri-Quatre[1], тиролаг вальсытæ æмæ аритæ «Жокондæй». Лæппулæгæй хæстмæ цы афицертæ ацыдысты, уыдон ныр здæхтысты, æфсæддон уæлдæфы слæгтæ уæвгæйæ, сæ риутыл хæрзиуджытæ ауыгъд. Салдæттæ хъæлдзæг ныхас кодтой кæрæдзимæ, хъæуа-нæхъæуа сæ ныхасы немыцаг æмæ французаг дзырдтæ фæкæнгæйæ. Байрох кæмæн нæй, уыцы рæстæг! Кад æмæ райды рæстæг! Куыд тыхджын цавта уырыссаг зæрдæ, куы-иу фехъуыста дзырд — фыдыбæстæ! Куыд адджын уыдысты сæмбæлдты цæссыгтæ! Куыд æмзæрдæйæ бастам мах адæмы хъалдзинад æмæ паддзахмæ уарзондзинады æнкъарæнтæ! Уымæн йæхицæн та уæд цæй хуызæн рæстæг уыдис!

Сылгоймæгтæн, уырыссаг сылгоймæгтæн æмбал уæд нæ уыдис. Ce ’бæрæгон уазаладæн йæ кой дæр нал уыдис. Сæ райд æцæгдæр уыдис диссагæн дзуринаг, сгуыхт æфсæддон адæмыл куы æмбæлдысты æмæ «ура» куы хъæр кодтой, уæд.

«Сæ худтæ уæлдæфмæ æппæрстой».

Уыцы афицертæй чи нæ басæтдзæн æмæ хæсджын йæхи чи нæ схондзæн, хуыздæр æмæ йын зынаргъдæр хæрзиуæг кæй ралæвар кодта уырыссаг сылгоймаг, уый тыххæй?

Уыцы æрттиваг рæстæджы Мария Гавриловнæ йæ мадимæ цардис Н... губернийы, æмæ уый нæ федта, цавæр бæрæгбон сарæзтой дыууæ сæйраг сахары æфсæдты æрбаздæхыны охыл. Фæлæ уезды æмæ хъæуты æппæт дзыллæйы циндзинад, чи зоны, уыдаид тыхджындæр. Ацы рæтты афицеры фæзынд уыдис æцæг циндзинады бæрæгбон, æмæ, фрак чи дардта, уыцы усгурæн уый раз йæ хъуыддаг хорз нæ уыд.

Мы уже сказывали, что, не смотря на ее холодность, Марья Гавриловна всё по-прежнему окружена была искателями. Но все должны были отступить, когда явился в ее замке раненый гусарской полковник Бурмин, с Георгием в петлице и с интересной бледностию, как говорили тамошние барышни. Ему было около двадцати шести лет. Он приехал в отпуск в свои поместья, находившиеся по соседству деревни Марьи Гавриловны. Марья Гавриловна очень его отличала. При нем обыкновенная задумчивость ее оживлялась. Нельзя было сказать, чтоб она с ним кокетничала; но поэт, заметя ее поведение, сказал бы:

Se amor non и, che dunque?..

Бурмин был, в самом деле, очень милый молодой человек. Он имел именно тот ум, который нравится женщинам: ум приличия и наблюдения, безо всяких притязаний и беспечно насмешливый. Поведение его с Марьей Гавриловной было просто и свободно; но что б она ни сказала или ни сделала, душа и взоры его так за нею и следовали. Он казался нрава тихого и скромного, но молва уверяла, что некогда был он ужасным повесою, и это не вредило ему во мнении Марьи Гавриловны, которая (как и все молодые дамы вообще) с удовольствием извиняла шалости, обнаруживающие смелость и пылкость характера.

 

Max дзырдтам раздæр, — кæд æмæ йæхи уазал дардта, уæддæр та фыццаджы хуызæн Мария Гавриловнæйы алфамблай зилдух кодтой усгуртæ. Фæлæ уыдон ce ’ппæт дæр сæхи хъуамæ айстаиккой, уымæн йæ галуаны куы фæзындис, хæсты чи фæцæф ис, иу ахæм гусар, булкъон Бурмин, йæ риуыл «Георги», уыимæ зæрдæмæдзæугæ æнахуыр фæлурс, — афтæ дзырдтой уыцырдыгон æхсин-чызджытæ. Цыдаид ыл æхсæз æмæ ссæдз азы. Æмгъуыдмæ йæ рауагъой йæ хъæумæ, уый та уыдис Мария Гавриловнæйы хъæумæ хæстæг. Уыцы адæймаджы Мария Гавриловнæ иттæг иртæста. Уый раз-иу йæ сагъæс, йæ хъуыдытæ фæуагъта æмæ-иу фæцæрдæг. Афтæ зæгъæн дæр нæ уыдис, æмæ кокет митæ кæны йемæ, фæлæ уæддæр, йæхи куыд дардта, уый фенгæйæ, поэт загътаид:

Se amor non и, che dunque?..[2]

Бурмин, æцæгдæр, уыдис зæрдмæдзæугæ лæппулæг. Уый уыдис раст ахæм зонды хицау, сылгоймæгты зæрдæмæ чи цæуы: æфсармджын æмæ цæстдараг зонд, йæхи стыр нæ кодта, æнæсагъæсæй, худæджы дзæкъул. Мария Гавриловнæимæ дардта йæхи хæдæфсарм æмæ æдæрсгæ, фæлæ, чызг цыдæриддæр нæ загътаид кæнæ нæ бакодтаид, йæ уд, йæ цæст уыцы зылд кодтой уымæн йæ фæдыл. Уагæй зындис сабыр, æфсæрмыгæнаг, афтæмæй та, куыд дзырдтой, уымæ гæсгæ, уыдис рог митæм æгæнон, фæлæ йын ацы хъуыддаг зиан нæ кодта Мария Гавриловнæйы цæсты, уый (иннæ æрыгон дамæтæн ce ’ппæты хуызæн) разæнгардæй барста ахæм фыдуагдзинæдтæ, уæндондзинад æмæ уарзæгой зæрдæйы хатт бæрæг кæмæй кæнынц.

Но более всего... (более его нежности, более приятного разговора, более интересной бледности, более перевязанной руки) молчание молодого гусара более всего подстрекало ее любопытство и воображение. Она не могла не сознаваться в том, что она очень ему нравилась; вероятно и он, с своим умом и опытностию, мог уже заметить, что она отличала его: каким же образом до сих пор не видала она его у своих ног и еще не слыхала его признания? Что удерживало его? робость, неразлучная с истинною любовию, гордость или кокетство хитрого волокиты? Это было для нее загадкою. Подумав хорошенько, она решила, что робость была единственной тому причиною, и положила ободрить его большею внимательностию и, смотря по обстоятельствам, даже нежностию. Она приуготовляла развязку самую неожиданную и с нетерпением ожидала минуты романического объяснения. Тайна, какого роду ни была бы, всегда тягостна женскому сердцу. Ее военные действия имели желаемый успех: по крайней мере, Бурмин впал в такую задумчивость, и черные глаза его с таким огнем останавливались на Марье Гавриловне, что решительная минута, казалось, уже близка. Соседи говорили о свадьбе, как о деле уже конченном, а добрая Прасковья Петровна радовалась, что дочь ее наконец нашла себе достойного жениха.

Старушка сидела однажды одна в гостиной, раскладывая гран-пасьянс, как Бурмин вошел в комнату и тотчас осведомился о Марье Гавриловне.

«Она в саду», отвечала старушка; «подите к ней, а я вас буду здесь ожидать». Бурмин пошел, а старушка перекрестилась и подумала: авось дело сегодня же кончится!

 

Фæлæ æппæтæй фылдæр... (йæ буцдзинадæй фылдæр, йе ’хсызгон ныхасæй фылдæр, йæ фæлурс цæсгомæй фылдæр, йæ баст къухæй фылдæр) æрыгон гусары мадзура æппæтæй фылдæр цырен кодта уымæн йæ цымыдисад æмæ йæ нывæцад. Уый йæхæдæг дæр æнæуынгæ нæ уыдис. Бурмины зæрдæмæ иттæг кæй цыдис, æвæццæгæн æмæ уый дæр йæ зонд æмæ йæ фæлтæрдады руаджы бафиппайдтаид, чызг æй кæй иртæста: уæдæ йæ цымæ ныронг куыд æгъдауæй нæ федта йæ къæхты раз зоныгыл, æмæ дзы цæмæ гæсгæ нæма фехъуыста, кæй йæ уарзы, уый кой? Цы йæ урæдта? Нæуæндондзинад, зынæрвæссон æви хинæйдзаг зæрдæхоры кокетмитæ? Ацы æлхынцъ чызгæн уыдис райхалинаг. Дзæбæх ахъуыды кæныны фæстæ уый стæрхон кодта, нæуæндондзинад кæй уыдис гусарæн йæ иунæг аххосаг, æмæ йæм фæнд æрцыдис уый фæуæндондæр кæнын, иуæй æнувыд ыл кæй у, уый равдисгæйæ, иннæмæй та, фадæттæм гæсгæ, буц митæй. Уый архайдта, цæмæй æлхынцъ райхæлдаид æнæнхъæлгæ æмæ авдыхсгæйæ, æнхъæлмæ каст романтикон æгъдауыл зæрдæйы дуар байгом кæныны минутмæ. Сусæгад, цыфæнды куы феста, уæддæр уæз кæны сылгоймаджы зæрдæйæн. Чызджы æфсæддон архæйдтытæй рауадис фæндон æнтыстад: æппын нæ, уæддæр Бурмин бафтыд ахæм сагъæсы, йæ сау цæстытæ-иу ахæм зынгæй андæгъдысты Мария Гавриловнæйыл, æмæ зынди афтæ, цыма цæхгæр лыггæнæг минут дард нал уыдис. Сыхæгтæ байдыдтой чындзæхсæвы кой, хъуыддаг цыма арæзт фæцис, уыйау, хæларзæрдæ Прасковья Петровнæ та бацыд цины, йæ чызг æппын фæстаг йæхицæн аккаг мойаг кæй ссардта, уый тыххæй.

Иу хатт зæронд ус иунæгæй бадтис уазæгдоны, гран-пасьянс куыд равæрдта, афтæ уатмæ бацыд Бурмин æмæ уайтагъд афарста Мария Гавриловнæйы.

«Цæхæрадоны ис», — дзуапп радта зæронд ус.—Цæугæ йæм, æз уæм ацы ран æнхъæлмæ кæсдзынæн». Бурмин ацыдис, зæронд ус та дзуар бафтыдта йæхиуыл æмæ ахъуыды кодта: хъуыддаг кæд, мыййаг, абон ахицæн уаид.

Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящей героинею романа. После первых вопросов, Марья Гавриловна нарочно перестала поддерживать разговор, усиливая таким образом взаимное замешательство, от которого можно было избавиться разве только внезапным и решительным объяснением. Так и случилось: Бурмин, чувствуя затруднительность своего положения, объявил, что искал давно случая открыть ей свое сердце, и потребовал минуты внимания. Марья Гавриловна закрыла книгу и потупила глаза в знак согласия.

 

Бурмин Мария Гавриловнæйы баййæфта ауæзты раз, хæрис бæласы бын, йæ къухы чиныг, урс дарæсты, романы кæй фæфыссынц, раст ахæм чызг-геройы хуызы. Фыццаг фæрстыты фæстæ Мария Гавриловнæ барæй архайдта, цæмæй сæ ныхас ма рæвдз кæна, уый фæдыл хъуамæ тынгдæр кодтаид сæ дыууæйы тыхстдзинад, уымæй та фервæзæн уыдис æрмæст æваст æмæ цæхгæр зæрдæты раргомæй. Æмæ æцæгдæр афтæ рауадис: Бурмин, зын раны кæй бафтыд, уый æмбаргæйæ, загъта, зæгъгæ, рагæй агуырдта фадат йæ зæрдæ раргом кæнынæн, æмæ дзы домдта, иу минут æм йæ хъус куыд æрдара. Мария Гавриловнæ чиныг æрфæлдæхта æмæ йæ цæстытæ дæлæмæ æруагъта разыйы нысанæн.

«Я вас люблю», сказал Бурмин, «я вас люблю страстно...» (Марья Гавриловна покраснела и наклонила голову еще ниже). «Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать вас ежедневно...» (Марья Гавриловна вспомнила первое письмо St.-Preux). «Теперь уже поздно противиться судьбе моей; воспоминание об вас, ваш милый, несравненный образ отныне будет мучением и отрадою жизни моей; но мне еще остается исполнить тяжелую обязанность, открыть вам ужасную тайну и положить между нами непреодолимую преграду...»

— «Она всегда существовала», прервала с живостию Марья Гавриловна, «я никогда не могла быть вашею женою...» — «Знаю», отвечал он ей тихо, «знаю, что некогда вы любили, но смерть и три года сетований... Добрая, милая Марья Гавриловна! не старайтесь лишить меня последнего утешения: мысль, что вы бы согласились сделать мое счастие, если бы... молчите, ради бога, молчите. Вы терзаете меня. Да, я знаю, я чувствую, что вы были бы моею, но — я несчастнейшее создание... я женат!»

Марья Гавриловна взглянула на него с удивлением.

«Я женат», продолжал Бурмин: «я женат уже четвертый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь!»

«Что вы говорите? — воскликнула Марья Гавриловна; — как это странно! Продолжайте; я расскажу после... но продолжайте, сделайте милость».

 

«Æз дæ уарзын, — загъта Бурмин, — æз дæ уарзын мæ зæрдæйы бынæй». Мария Гавриловнæ фæсырх ис æмæ дæлдæр æруагъта йæ сæр. «Раст нæ бакодтон, зæрдæйы фæдыл кæй ацыдтæн, кæй фæцахуыр дæн дæу уыныныл æмæ дæ ныхас хъусыныл алы бон...» (Мария Гавриловнæйы зæрдыл æрбалæууыд Ст. Прексы фыццаг писмо). «Ныр мын байрæджы ис мæ хъысмæты ныхмæ лæууынæн. Дæу мысын, дæ зæрдæдзæугæ, æнæмбал сурæт ардыгæй фæстæмæ уыдзæн мæнæн мæ хъизæмар æмæ мæ царды циндзинад, фæлæ ма мæныл æмбæлы сæххæст кæнын уæззау хæс: раргом кæнын дæуæн æвирхъау сусæгдзианд æмæ æрæвæрын нæ дыууæйы æхсæн, ахизæн кæуыл нæй, ахæм гæрæн...»

«Уый уыдис кæддæриддæр, — йæ дзырд ын цырд аиста Мария Гавриловнæ, — æз дæ ус цæмæй суыдаин, уымæн гæнæн никæд уыдис...» «Зонын, — æнцад ын дзуапп радта Бурмин, — зонын, кæддæр ды кæй уарзтай, фæлæ мæлæт æмæ æртæ азы сагъæс... Хæларзæрдæ, уарзты аккаг Мария Гавриловнæ! Ma хъар дæхи мæн фæстаг циндзинадæй фæцух кæныныл: ды сразы уыдаис мæ амонд саразыныл, зæгъгæ, уыцы хъуыды... банцай, хуыцауы тыххæй банцай! Удхар мæ кæнын кæныс... О, æз зонын, æз æнкъарын, ды мæн кæй бацадаис, фæлæ æз дæн иттæг æнамонд ... æз усджын дæн!»

Мария Гавриловнæ йæм бакаст, дистæ кæнгæйæ.

«Æз усджын дæн, — йæ дзырд кодта Бурмин, — мæнæн ус цыппæрæм аз ис, фæлæ нæ зонын, чи y мæ ус, æмæ цы ран ис, стæй ма йыл искуы сæмбæлдзынæн æви нæ!»

«Цытæ дзурыс? — фæхъæр кодта Мария Гавриловнæ,—дисcar y уый! Дæ дзырд кæн, æз фæстæдæр радзурдзынæн... фæлæ дæ дзырды кой кæн, дæ хорзæхæй!»

«В начале 1812 года, — сказал Бурмин, — я спешил в Вильну, где находился наш полк. Приехав однажды на станцию поздно вечером, я велел было поскорее закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная метель, и смотритель и ямщики советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное беспокойство овладело мною; казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем метель не унималась; я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю. Ямщику вздумалось ехать рекою, что должно было сократить нам путь тремя верстами. Берега были занесены; ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу, и таким образом очутились мы в незнакомой стороне. Буря не утихала; я увидел огонек, и велел ехать туда. Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. «Сюда! сюда!»— закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. «Помилуй, где ты замешкался?» сказал мне кто-то; «невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее». Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу церкви; другая терла ей виски. «Слава богу», сказала эта, «насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили». Старый священник подошел ко мне с вопросом: «Прикажете начинать?» — «Начинайте, начинайте, батюшка», отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне не дурна... Непонятная, непростительная ветреность... я стал подле нее перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. «Поцелуйтесь», сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было ее поцеловать... Она вскрикнула: «Ай, не он! не он!» и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза.

Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: пошел!»

«Боже мой! — закричала Марья Гавриловна, — и вы не знаете, что сделалось с бедной вашею женою?»

 

«1812 азæн йæ райдианы,—дзурын байдыдта Бурмин, — æз тагъд кодтон Вилнæмæ, уыцы ран уыдис нæ полкъ. Иу хатт бафтыдтæн иу станцæмæ æрæгизæры æмæ бадомдтон, тагъддæр мын бæхтæ куыд аифтындзой. Æвиппайды скодта æбуалгъ тымыгъ. Станцæйы хицау, бæхтæрджытæ дæр мын дзырдтой, иу чысыл куыд бафæстиат уыдаин. Æз сæм байхъуыстон, фæлæ мыл æнæбамбаргæ æнæнцойад фæуæлахиз, афтæ зынди, цыма мæ исчи схуыста размæ. Тымыгъ нæ сабыр кодта, æз нал багæдзæ кодтон, бадомдтон, бæхтæ мын куыд арæвдз кæной æмæ араст дæн тымыгъæн йæ тæккæ тынджы. Бæхтæрæджы бафæндыд дон-дон ацæуын, цæмæй фæндаг æртæ версты фæцыбырдæр уыдаид. Доныбылтæ миты бын фесты, бæхтæрæг афардæг, фæндагмæ цы ран ахизынц, уый рæзты æмæ уыцы хуызæнæй фестадыстæм мах иу æнæзонгæ бынаты. Тымыгъ не ’нцад, æз ауыдтон рухс, .æмæ бадомдтон бæхтæрæгæй, уыцы ранмæ куыд сараза йæ ных. Бафтыдыстæм иу хъæумæ, хъæдæй арæзт аргъуаны уыдис рухс. Йæ дуар гом, быруйы фæстæ — иу цалдæр дзоныгъы, паперты рацу-бацу кодтой адæм. «Ардæм, ардæм!» — фæхъæр кодтой цалдæр хъæлæсы. Бæхтæрæгæн загътон, уырдæм куыд баздæха. «Дæ хорзæхæй, кæм бафæстиат дæ?» — загъта мын иу чидæр. «Чындз бауадзыг, сауджын цы кæна, уый нал зоны, нæ зæрды уыдис фæстæмæ аздæхын. Тагъддæр рацу! «Æз æнæдзургæйæ рагæпп кодтон дзоныгъæй æмæ бацыдтæн аргъуанмæ — гæзæмæ рухс дзы кодтой дыууæ æви æртæ цырагъы. Чызг бадтис бандоныл аргъуанæн йæ иу къуымы, иннæ чызг ын сæрфта йæ къæмисæнтæ. «Хуыцауæй бузныг, — загъта уый, — тыххæй-фыдæй ма фæзындтæ. Чысыл ма бахъæуа, æхсин-чызджы фæцæй мардтай». Зæронд сауджын мæм æрбацыдис фæрсæг: «Байдайæм аргъауын?» «Байдай, байдай, мæ фыд», — дзуапп ын радтон, дзæгъæлгаст кæнгæйæ. Чызджы слæууын кодтой. Фыдуынд мæм нæ фæкаст... Æнæмбаргæ, ныббарæн кæмæн нæй, ахæм рогдзинад... æз йæ фарсмæ æрлæууыдтæн налойы раз. Сауджын тагъд кæныныл нæ ауæрста, æртæ лæджы æмæ фæсдзæуин чызг хæцыдысты чындзыл æмæ æрмæст кодтой уый сагъæс. Саргъуыдтой ныл. «Апъа кæнут», — загътой нын. Мæ ус мæм æрбаздæхта йæ фæлурс цæсгом. Апъа кæнынмæ йын хъавыдтæн. Уый дын фæхъæр кодта: «Уау, уый нæу! уый нæу!» — æмæ æрхауди уадзыгæй. Æвдисæнтæ мæм фездæхтой сæ тарст цæстытæ.

Æз фездæхтæн, рацыдтæн аргъуанæй æнæкъуылымпыйæ, басæррæтт ластон дзоныгъмæ æмæ фæхъæр кодтон: «Тæргæ!»

Уæ мæ рафæлдисæг! — фæхъæр кодта Мария Гавриловнæ æмæ уæдæ нæ зоныс, цы фæцадаид дæ мæгуыр ус?»

«Не знаю, — отвечал Бурмин, — «не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко, и которая теперь так жестоко отомщена».

«Боже мой, боже мой! — сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, — так это были вы! И вы не узнаете меня?»

Бурмин побледнел... и бросился к ее ногам...

 

«Нæ зонын,— дзуапп ын радта Бурмин.—Нæ зонын, кæм аргъуыдтам, уыцы хъæуы ном, мæ зæрдыл нал лæууы, кæцы станцæйæ ацыдтæн. Уыцы рæстæджы æз ме ’взæр фыдми ницæмæ æрдардтон, æмæ аргъуанæй куы араст дæн, уæд афынæй дæн æмæ райхъал дæн дыккаг бон райсомæй, æртыккаг станцæйы. Уæд мемæ цы лæггадгæнæг уыдис, уый хæсты фæмарди, афтæмæй мæ ныфс дæр нал ис, искуы ма ссардзынæн уыцы сылгоймаджы, афтæ хъæбæр зæрдæйæ кæмæй ахъазыдтæн, æмæ ныр афтæ æнæхатырæй йæ маст ист кæмæн æрцыд».

«Уæ хуыцау, мæ хуыцау! — загъта Мария Гавриловнæ, Бурминæн йæ къухтæм фæлæбургæйæ. — Уæдæ уый ды уыдтæ! Афтæмæй мæ уæдæ нал зоныс?»

Бурмин афæлурс... Æмæ йын йæ къæхтæм йæхи æрæппæрста.
 

   

[1] «Æгас цæуæд Генрих Цыппæрæм» (франц.).

[2] Кæд уарзт нæу гъе ай, уæд циу?.. (итал.).

 

  * Сæргæндты сыфмæ *