АИВАДОН  ПРОЗÆ

 

Николай Васильевич Гоголь


 

 

Ирон æвзагмæ йæ раивта Богазты Умар


 

ПОРТРЕТ

ПОРТРЕТ


Часть I

 

 


I хай

 

Нигде не останавливалось столько народа, как перед картинною лавочкою на Щукином дворе. Эта лавочка представляла, точно, самое разнородное собрание диковинок: картины большею частью были писаны масляными красками, покрыты темно-зеленым лаком, в темно-желтых мишурных рамах. Зима с белыми деревьями, совершенно красный вечер, похожий на зарево пожара, фламандский мужик с трубкою и выломанною рукою, похожий более на индейского петуха в манжетах, нежели на человека, - вот их обыкновенные сюжеты. К этому нужно присовокупить несколько гравированных изображений: портрет Хозрева-Мирзы в бараньей шапке, портреты каких-то генералов в треугольных шляпах, с кривыми носами. Сверх того, двери такой лавочки обыкновенно бывают увешаны связками произведений, отпечатанных лубками на больших листах, которые свидетельствуют самородное дарованье русского человека. На одном была царевна Миликтриса Кирбитьевна, на другом город Иерусалим, по домам и церквам которого без церемонии прокатилась красная краска, захватившая часть земли и двух молящихся русских мужиков в рукавицах. Покупателей этих произведений обыкновенно немного, но зато зрителей - куча. Какой-нибудь забулдыга лакей уже, верно, зевает перед ними, держа в руке судки с обедом из трактира для своего барина, который, без сомнения, будет хлебать суп не слишком горячий. Перед ним уже, верно, стоит в шинели солдат, этот кавалер толкучего рынка, продающий два перочинные ножика; торговка-охтенка с коробкою, наполненною башмаками. Всякий восхищается по-своему: мужики обыкновенно тыкают пальцами; кавалеры рассматривают серьезно; лакеи-мальчики и мальчишки-мастеровые смеются и дразнят друг друга нарисованными карикатурами; старые лакеи во фризовых шинелях смотрят потому только, чтобы где-нибудь позевать; а торговки, молодые русские бабы, спешат по инстинкту, чтобы послушать, о чем калякает народ, и посмотреть, на что он смотрит.

 

Щукины хæдзары цы нывты дукани уыдис, уый цурæй фылдæр никуы æмбырд кодтой адæм. Уыцы дуканийы уыдис алыхуызон диссæгтæ: нывтæ фылдæр уыдысты зети-ахорæнтæй конд, тарцъæх лакæй сæрст, тарбур мæнгхуыз фæлгæты мидæг. Зымæг урс бæлæстимæ, бынтон сырх изæр, раст пиллон арты хуызæн, фламандаг нæлгоймаг лулæимæ æмæ саст къухимæ, адæймаг нæ, фæлæ тынгдæр индиаг уасæджы хуызæн — гъе ахæмтæ уыдысты нывтæ. Уыдонмæ ма бафтауын хъæуы цалдæр гравюргонд нывы: уæлдзарм худы Хозрева-Мирзайы портрет, цавæрдæр инæлæртты портреттæ зылын фындзтимæ сæ сæртыл æртæтигъон худтæ, афтæмæй. Уымæй уæлдай ма, ахæм дуканийы дуарыл кæрæдзийы бынмæ ауыгъд вæййынц æрдз æмæ цард æвдисæг нывтæ, кæцытæй бæрæг вæййы уырыссаг адæймаджы хæдгуыргæ курдиат. Иу ныв дзы æвдыста паддзахы чызг Миликтрисæ Кирбитьевнæйы, иннæ Иерусалимы горæты, кæцыйæн йæ хæдзæрттыл æмæ аргъуантыл æнæхъолайæ апырх ис сырх ахорæн æмæ ма уыдонæй дарддæр ноджыдæр æрцахста зæххы гæбаз æмæ дыууæ кувæг уырыссаг музуккаджы, æрмыкъухтæ сыл, афтæмæй. Ахæм ныв æлхæнджытæ стæм вæййынц, фæлæ кæсджытæ та— бирæ. Искæцы нуæзтуарзаг фæсдзæуин, сæ разы хæлиудзыхæй лæууы йæ къухы трактирæй йæ хицауæн цы сихор хæссы уый, афтæмæй æмæ йæ хицау бас бынтон хъармæй кæй нæ хæрдзæн, уый гуырысхойаг нæ вæййы. йæ разы, кæй зæгъын æй хъæуы, лæууы цинелы мидæг салдат, зæронд дзаумæтты базары кавалер, дыууæ хæрынкъайы уæйгæнæг; басмахъытæй дзаг къоппимæ Охтæйаг базаргæнæг ус. Алчи дæр дис кæны йæхи ’рдыгонау: нæлгоймæгтæ æнгуылдзтæй амонынц; фæсивæд фæкæсынц зæрдиагæй, цумайы лæппутæ æмæ æрмгуыстгæнæг лæппутæ та худгæ фæкæнынц æмæ нывгонд карикатурæтæй кæрæдзийы фæмæстæй марынц, зæронд фæсдзæуинтæ, аслам цинелты мидæг, фæкæсынц æрмæстдæр сæ рæстæг цæмæй аивгъуыйын кæной, уый тыххæй; базаргæнæг сылгоймæгтæ, æрыгон уырыссаг устытæ, та фæтагъд кæнынц, цæмæй адæм цы дзурынц, уый фехъусой æмæ цæмæ кæсынц, уый феной, уый тыххæй.

В это время невольно остановился перед лавкою проходивший мимо молодой художник Чартков. Старая шинель и нещегольское платье показывали в нем того человека, который с самоотвержением предан был своему труду и не имел времени заботиться о своем наряде, всегда имеющем таинственную привлекательность для молодости. Он остановился перед лавкою и сперва внутренно смеялся над этими уродливыми картинами. Наконец овладело им невольное размышление: он стал думать о том, кому бы нужны были эти произведения. Что русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и обпивал, на Фому и Ерему, это не казалось ему удивительным: изображенные предметы были очень доступны и понятны народу; но где покупатели этих пестрых, грязных масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось все глубокое его унижение? Это, казалось, не были вовсе труды ребенка-самоучки. Иначе в них бы, при всей бесчувственной карикатурности целого, вырывался острый порыв. Но здесь было видно просто тупоумие, бессильная, дряхлая бездарность, которая самоуправно стала в ряды искусств, тогда как ей место было среди низких ремесл, бездарность, которая была верна, однако ж, своему призванию и внесла в самое искусство свое ремесло. Те же краски, та же манера, та же набившаяся, приобыкшая рука, принадлежавшая скорее грубо сделанному автомату, нежели человеку!.. Долго стоял он пред этими грязными картинами, уже наконец не думая вовсе о них, а между тем хозяин лавки, серенький человечек во фризовой шинели, с бородой, не бритой с самого воскресенья, толковал ему уже давно, торговался и условливался в цене, еще не узнав, что ему понравилось и что нужно.

 

Уыцы заман дуканийы раз æнæбары æрлæууыд æрыгон нывгæнæг Чартков. Йæ зæронд цинел æмæ мæгуыр дарæс æвдыстой, уыцы адæймаг бынтондæр йæ куысты мæт кæй кодта æмæ кæй ницæмæ дардта, æвзонгдзинады заман зæрдæмæ чи цæуы, уыцы уæлæдарæсы. Уый æрлæууыдис дуканийы раз æмæ фыццаг йæхи мидæг худæгæй мардис уыцы фыдуынд нывтыл. Фæстагмæ æнæбары хъуыдытыл фæци: кæй бахъæудзысты цымæ уыцы нывтæ. Уырыссаг адæймæгтæ Еруслантæ Лазаревичтæм, фыдхæрдгæнджытæм æмæ расыггæнджытæм, Фома æмæ Ерёмæтæм кæй кæсынц, уый йæм диссаг нæ касти: конд нывтæ æмбæрстгонд уыдысты адæмæн; фæлæ кæм сты уыцы хъулæттæ, чъизи, зетиджын нывгæндты æлхæнджытæ? Кæй хъæуынц уыцы фламандаг музуккæгтæ, уыцы сырх æмæ арвхуыз, бæрзонд аивадмæ чи тырны, фæлæ йын йæ ницæйагдзинад чи æвдисы, уыцы пейзажтæ? Уыдон, æвæццæгæн, хæдахуыр сывæллоны фæллæйттæ нæ уыдысты. Уый йедтæмæ, кæд цыфæнды карикатурæ ’нгæс уыдысты, уæддæр сæ исты хуызы фæбæрæг уыдаид æвзонг уды тæлтæгдзинад. Нывты бæрæг уыд къуымых зонды тæваг, æдых, сæртæг æнæджелбетдзинад, кæцы йæхи тыхтард бакодта аивæдты æхсæнмæ, йæ бынат æрмгуыстыты æхсæн, афтæмæй. Æмæ æнæджелбетдзинад та йæхи аккаг уыд æмæ аивадмæ бахаста йæ æрмгуыстдзинад. Уыцы ахорæнтæ, уыцы ахаст, цæстытæ кæмæй фæрыстысты уыцы къух, адæймаджы нæ, фæлæ тынгдæр гуырымыхъ автоматы къухы хуызæн!.. Бирæ фæлæууыдис уый уыцы чъизи нывты раз, фæстагмæ сыл хъуыды дæр нал кодта, афтæмæй. Уыцы рæстæг та йын дуканийы хицау, фыдцъылыз лæггонд, аслам цинелы мидæг, суанг хуыцаубонæй фæстæмæ æнæдаст рихитимæ, цыдæртæ дзырдта, йемæ базар кодта, æргътæ йын нымадта, лæппуйы зæрдæмæ ды фæцыд æмæ йæ цы хъæуы, уый нæ зонгæйæ.

- Вот за этих мужичков и за ландшафтик возьму беленькую. Живопись-то какая! Просто глаз прошибет; только что получены с биржи; еще лак не высох. Или вот зима, возьмите зиму! Пятнадцать рублей! Одна рамка чего стоит. Вон она какая зима! - Тут купец дал легкого щелчка в полотно, вероятно чтобы показать всю добро'ту зимы. - Прикажете связать их вместе и снести за вами? Где изволите жить? Эй, малый, подай веревочку.

 

«Мæнæ ацы нæлгоймæгтæ æмæ æрдзы нывы тыххæй уæ райсдзынæн æвзист сом. Куыд диссаджы конд нывтæ сты куы! Цæстыты ахадынц; биржæйæ æрæджы ист сты, сæ лак дæр нæма бахус. Кæннод мæнæ зымæг, зымæг балхæнут! Фынддæс сомы! Æрмæст йæ фæлгæт дæр цасы аргъ у. Кæс ма, цы хуызæн зымæг у!» Æмæ къупецаг йе ’нгуылдзæй ныв бакъуырдта, æвæццæгæн, æй равдисын фæндыд зымæджы дзæбæхдзинад. «Дзырд дæттут иумæ сæ сбæттын æмæ уæ фæстæ ахæссыны тыххæй? Кæм цæрут? Эй, лæппу, синаг ма рахæсс».

 

- Постой, брат, не так скоро, - сказал очнувшийся художник, видя, что уж проворный купец принялся не в шутку их связывать вместе. Ему сделалось несколько совестно не взять ничего, застоявшись так долго в лавке, и он сказал:

 

«Фæлæу, ме ’фсымæры хай, афтæ тагъд ма кæн», йæхи æрæмбаргæйæ загъта нывгæнæг, йæ цæстæй куы федта цæрдæг къупецаг æцæгæй нывтæ бæттын куыд райдыдта, уæд. Куыддæр æм хардзау æркасти, дуканийы бирæ фæлæугæйæ æппындæр ницы райсын æмæ загъта:

- А вот постой, я посмотрю, нет ли для меня чего- нибудь здесь, - и, наклонившись, стал доставать с полу наваленные громоздко, истертые, запыленные старые малеванья, не пользовавшиеся, как видно, никаким почетом. Тут были старинные фамильные портреты, которых потомков, может быть, и на свете нельзя было отыскать, совершенно неизвестные изображения с прорванным холстом, рамки, лишенные позолоты, - словом, всякий ветхий сор. Но художник принялся рассматривать, думая втайне: "Авось что-нибудь и отыщется". Он слышал не раз рассказы о том, как иногда у лубочных продавцов были отыскиваемы в сору картины великих мастеров.

 

«Фæлæу ма, æз фенон мæн цы хъæуа, ахæмæй дзы цымæ ницы ис» æмæ, æргуыбыргæнгæйæ, пъолæй исын райдыдта кæрæдзиуыл чи ныццæнд ис, уыцы зæронд скъуыдтæ, рыгæйдзаг нывгæндтæ, сæ хуызæй бæрæг уыд æппындæр кæй никæйы хъуыдысты, уый. Уым уыдис рагон бинонты портреттæ, сæ байзæттæгтæн, æвæццæгæн сæ кой, сæ хъæр дæр кæмæн нал уыд, ахæмтæ, бынтон æнæзонгæ хуызтæ скъуыд кæттагыл, сæ ахуырст кæмæн азгъæлд, ахæм фæлгæттæ, иу ныхасæй алыхуызон хæррæгъты бырæттæ. Фæлæ сæм нывгæнæг уæддæр касти, йæхинымæр хъуыды кæнгæйæ: «мыййаг дзы кæд исты ссарин». Уый иу хатт æмæ дыууæ хатты нæ фехъуыста, ахæм дуканиты алыхуызон бырæгъты-иу хаттæй-хатт кæй ссардтой номдзыд нывгæнджыты нывтæ.

Хозяин, увидев, куда полез он, оставил свою суетливость и, принявши обыкновенное положение и надлежащий вес, поместился сызнова у дверей, зазывая прохожих и указывая им одной рукой на лавку:

 

Дуканийы хицау куы федта лæппу кæдæм бавнæлдта уый, уæд йæ тыхстхуыз фæуагъта æмæ, раздæр куыд уыд, афтæ йæхи скæнгæйæ, ногæй дуары раз æрбынат кодта æмæ дуканийы рæзты чи цыд, уыдон хуыдта, дуканимæ сын къухæй амонгæйæ...

"Сюда, батюшка, вот картины! зайдите, зайдите; с биржи получены". Уже накричался он вдоволь и большею частью бесплодно, наговорился досыта с лоскутным продавцом, стоявшим насупротив его также у дверей своей лавочки, и, наконец вспомнив, что у него в лавке есть покупатель, поворотил народу спину и отправился вовнутрь ее. "Что, батюшка, выбрали что-нибудь?" Но художник уже стоял несколько времени неподвижно перед одним портретом в больших, когда-то великолепных рамах, но на которых чуть блестели теперь следы позолоты.

 

  «Ардæм, мæ хуры хай; диссаджы нывтæ! Рауайут, рауайут, биржæйæ сæ райстам». Бирæ æмæ фылдæр хатт бынтон дзæгъæлы хъæр кодта, йæ фаг фæдзырдта бырæгътæ уæйгæнæгимæ, йæ бакомкоммæ, раст йæхи хуызæн, дуканийы фарсмæ чи лæууыд, уыимæ, æмæ фæстагмæ йæ дуканийы адæймаг кæй ис, уый йæ зæрдыл куы ’рлæууыд, уæд адæммæ йæ чъылдым фездæхта æмæ хæрз рæбынмæ уаты ’рдæм ацыд. «Цы зæгъдзыстут, мæ хуры хай, исты равзæрстат?» Нывгæнæг цасдæр лæууыдис æнæфезмæлгæ стыр, раджы кæддæр хорз фæлгæты чи уыд æмæ ма чысыл сыгъзæрин хуыз ахорæн кæуыл аззад, ахæм портреты раз.

Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым; черты лица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движенья и отзывались не северною силою. Пламенный полдень был запечатлен в них. Он был драпирован в широкий азиатский костюм. Как ни был поврежден и запылен портрет, но когда удалось ему счистить с лица пыль, он увидел следы работы высокого художника. Портрет, казалось, был не кончен; но сила кисти была разительна. Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и все старательное тщание свое художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью. Когда поднес он портрет к дверям, еще сильнее глядели глаза. Впечатление почти то же произвели они и в народе. Женщина, остановившаяся позади его, вскрикнула: "Глядит, глядит", - и попятилась назад. Какое-то неприятное, непонятное самому себе чувство почувствовал он и поставил портрет на землю.

 

 Уый уыдис бронзæхуыз, уадулджын мæллæг цæсгомджын зæронд лæджы портрет; афтæ зындис, цыма йын йæ цæсгом здыхст, змæлгæйæ сныв кодтой. Æхсидгæ фæссихор нысангонд уыдис цæсгомыл. Йæ уæлæ уыдис уæрæх азиаг уæлæдарæс. Кæд портрет цыфæнды чъизи уыд, уæддæр ын йæ рыг куы ныссæрфта, уæд федта стыр нывгæнæджы конд кæй уыд, уый. Бæрæг уыдис, портрет конд кæй нæма фæцис, фæлæ уæддæр нывгæнæджы тых уыдис стыр. Æппæтæй диссагдæр уыдысты цæстытæ, цыма йæ æппæт аивадон тых æмæ йæ æнувыд бæлвырддзинад нывгæнæг уым равдыста, уыйау. Уыцы цæстытæ афтæ хорз кастысты портретæн йæхицæй æмæ цыма æгас уыдысты, уыйау хæлдтой нывы æнæхъæндзинад. Дуармæ йæ куы рахаста, уæд цæстытæ кастысты ноджы тынгдæр. Афтæ хорз фæкастысты иннæ адæммæ дæр. Фæстейы цы сылгоймаг æрлæууыд, уый фæхъæр кодта: «Кæсы, кæсы», æмæ фæстæмæ цæуыныл фæци. Цавæрдæр, йæхæдæгдæр кæй нæ æмбæрста, ахæм хъыгаг æнкъарындзинад æм фæзынд, æмæ портрет зæххыл æрæвæрдта:

- А что ж, возьмите портрет! - сказал хозяин.

  - А сколько? - сказал художник.

  - Да что за перо дорожиться? три четвертачка давайте!

  - Нет.

  - Ну, да что ж дадите?

  - Двугривенный, - сказал художник, готовясь идти.

 

«Æмæ цы кæны, айсут портрет!» загъта хицау.

«Цас æй кæныс?» загъта нывгæнæг.

«Ууыл та цы радзур-бадзур кæнон? æртæ абази æмæ æртæ суарийы æриут!»

«Нæ».

«Цæй, уæдæ цас ратдзынæ?»

«Абази», загъта нывгæнæг, йæхи ацæуынмæ сцæттæ кæнгæйæ.

- Эк цену какую завернули! да за двугривенный одной рамки не купишь. Видно, завтра собираетесь купить? Господин, господин, воротитесь! гривенничек хоть прикиньте. Возьмите, возьмите, давайте двугривенный. Право, для почину только, вот только что первый покупатель.

Засим он сделал жест рукой, как будто бы говоривший: "Так уж и быть, пропадай картина!"

 

«Эк, цы худæджы аргъ загътай! Абазийæ æрмæст фæлгæт дæр нæ балхæндзынæ. Æвæццæгæн уæ зæрды райсом æлхæнын ис. Господин, господин, раздæхут! Уæд та ма йыл дыууæ суарийы бафтау. Айсут, айсут, æриут абази. Афтæ, хорз райдианы тыххæй, æрмæст фыццаг æлхæнæг кæй стут, уый тыххæй». Уыимæ йæ къухæй афтæ ацамыдта, цыма зæгъынмæ хъавыд «афтæ дæр вæййы, фесæф ныв!»

Таким образом Чартков совершенно неожиданно купил старый портрет и в то же время подумал: "Зачем я его купил? на что он мне?" Но делать было нечего. Он вынул из кармана двугривенный, отдал хозяину, взял портрет под мышку и потащил его с собою. Дорогою он вспомнил, что двугривенный, который он отдал, был у него последний. Мысли его вдруг омрачились; досада и равнодушная пустота обняли его в ту же минуту. "Черт побери! гадко на свете!" - сказал он с чувством русского, у которого дела плохи. И почти машинально шел скорыми шагами, полный бесчувствия ко всему. Красный свет вечерней зари оставался еще на половине неба; еще домы, обращенные к той стороне, чуть озарялись ее теплым светом; а между тем уже холодное синеватое сиянье месяца становилось сильнее. Полупрозрачные легкие тени хвостами падали на землю, отбрасываемые домами и ногами пешеходцев. Уже художник начинал мало-помалу заглядываться на небо, озаренное каким-то прозрачным, тонким, сомнительным светом, и почти в одно время излетали из уст его слова: "Какой легкий тон!" - и слова: "Досадно, черт побери!" И он, поправляя портрет, беспрестанно съезжавший из-под мышек, ускорял шаг.

 

Афтæ Чартков бынтон æнæнхъæлæджы балхæдта зæронд портрет, æмæ уыцы иу рæстæг ахъуыды кодта: цæмæн æй балхæдтон? Цæмæн мæ хъæуы? Фæлæ йын ницыуал гæнæн уыдис. Йæ дзыппæй систа абази, радта сæ хицауæн, портрет йæ дæларм бакодта æмæ йæ ахаста. Фæндагыл йæ зæрдыл æрлæууыди, уыцы абази йæ фæстаг æхца кæй уыд, уый. Уайтагъд æрæнкъард ис: маст æмæ йыл, зæрдæ уазал цæмæй кæны, ахæм хъуыдытæ æртыхстысты уыцы минут. «Хæйрæджы амæттаг фæуинаг! дунейы æлгъаг у!» загъта уый ахæм уырыссаджы зæрдæйы уагæй, кæцыйæн йæ хъуыддæгтæ æвзæр цæуынц. Æмæ, нæ йæ æмбæрста, афтæмæй тагъд-тагъд цыд, йæ зæрдæ ницæмæй ради, афтæмæй. Изæры сæуæхсидты сырх тæлмытæ ма арвы æмбисыл уыдысты; уыцырдæм арæзт хæдзæрттæ ма рухс уыдысты йæ хъарм тынтæй; уæдмæ мæйы уазал цъæхгомау æхсидгæ тыхджындæр кодта. Хæдзæрттæй æмæ цæуджытæй æрдæг фæлурс рог аууæттæ къæдзилтау зæхмæ хаудысты. Нывгæнæг чысылгай арвмæ кæсын райдыдта, уый рухс уыди цавæрдæр рæсугъд, тæнæг зæрдæхсайгæ рухс, æмæ уыцы иу рæстæг йæ дзыхæй хаудысты дзырдтæ: «цавæр диссаджы рог тон у», æмæ ноджыдæр дзырдтæ «мæстаг у, хæйрæджыты амæттаг!» Æмæ, портрет йæ дæлармы дзæбæх кæнгæйæ, йæ цыд тагъддæр кодта.

Усталый и весь в поту, дотащился он к себе в Пятнадцатую линию на Васильевский остров. С трудом и с отдышкой взобрался он по лестнице, облитой помоями и украшенной следами кошек и собак. На стук его в дверь не было никакого ответа: человека не было дома. Он прислонился к окну и расположился ожидать терпеливо, пока не раздались наконец позади его шаги парня в синей рубахе, его приспешника, натурщика, краскотерщика и выметателя полов, пачкавшего их тут же своими сапогами. Парень назывался Никитою и проводил все время за воротами, когда барина не было дома. Никита долго силился попасть ключом в замочную дырку, вовсе не заметную по причине темноты. Наконец дверь была отперта. Чартков вступил в свою переднюю, нестерпимо холодную, как всегда бывает у художников, чего, впрочем, они не замечают. Не отдавая Никите шинели, он вошел вместе с нею в свою студию, квадратную комнату, большую, но низенькую, с мерзнувшими окнами, уставленную всяким художеским хламом: кусками гипсовых рук, рамками, обтянутыми холстом, эскизами, начатыми и брошенными, драпировкой, развешанной по стульям. Он устал сильно, скинул шинель, поставил рассеянно принесенный портрет между двух небольших холстов и бросился на узкий диванчик, о котором нельзя было сказать, что он обтянут кожею, потому что ряд медных гвоздиков, когда-то прикреплявших ее, давно уже остался сам по себе, а кожа осталась тоже сверху сама по себе, так что Никита засовывал под нее черные чулки, рубашки и все немытое белье. Посидев и разлегшись, сколько можно было разлечься на этом узеньком диване, он наконец спросил свечу.

 

Фæлладæй æмæ йæ хид акæлгæйæ, тыххæйты бахæццæ ис кæм цард, Васильевскы Сакъадахы фынддæсæм уынджы, уырдæм. Тыххæйты æмæ тых улæфт кæнгæ ссыд æхсæнтæ калд кæуыл уыд æмæ гæдытæ æмæ куыйтæ сæ фæдтæ кæуыл ныууагътой, уыцы асинтыл. Дуар куы бахоста, уæд ын дзуапп ничи радта: йæ кусæг хæдзары нæ уыдис. Уæд рудзынгыл банцой кодта æмæ йæхи бацæттæ кодта æнцад æнхъæлмæ кæсынмæ, цалынмæ, фæстагмæ, йæ фæстæ не ’рбайхъуысти цъæххæдонджын, йемæ цæрæг, натурщик чи уыд, ахорæнтæ йын чи сæрфта æмæ йын йæ уат чи марзта æмæ йæ фæстæмæ цырыхъхъытæй чи чъизи кодта, уыцы лæппу. Лæппуйæн йæ ном хуындис Никитæ, æмæ-иу барин хæдзары куы нæ уыд, уæд йæ рæстæг æрвыст кæрты дуары æдде. Никитæ бирæ фæцархайдта дæгъæл гуыдыры батъыссыныл, фæлæ талынг уыд æмæ йæ къухы не ’фтыд. Æппынфæстаг дуар байгом. Чартков бацыд фыццаг уатмæ, уым уыд, нывгæнджытæм куыд вæййы, афтæ уазал, фæлæ йæ ницæмæ дарынц. Никитæмæ цинел нæ ратгæйæ, йемæ бацыдис йе студимæ, цыппæрдигъон, стыр, фæлæ ныллæг, салд рудзынгджын уатмæ, алыхуызон бырæттæй дзаг: гипсæй конд къухтæй, кæттаг тыгъд кæуыл уыд, ахæм фæлгæттæй, æрдæгконд эскизтæй, бандæттыл тыд драпировкæйæ. Уый тынг бафæллад, йæ цинел раласта, дыууæ чысыл кæттаджы æхсæн куыд фæндыйы æвæрд æркодта, цы портрет æрбахаста, уый æмæ йæхи нарæг диваныл баппæрста. Диванæн ма æрмæст йæ ном баззад, йе сгæллад зæгæлтæй фæхицæн æмæ йын уый тыххæй Никитæ йæ быны тъыста сау цъындатæ, хæдæттæ æмæ æнæхсад мидæггаг дзаумæттæ. Куы абадти æмæ куы ахуыссыди, уыцы нарæг диваныл цас ахуыссæн уыд, уыйас, уæд, фæстагмæ бафарста сойын цырагъы тыххæй:

- Свечи нет, - сказал Никита.

  - Как нет?

  - Да ведь и вчера еще не было, - сказал Никита.

  Художник вспомнил, что действительно и вчера еще не было свечи, успокоился и замолчал. Он дал себя раздеть и надел свой крепко и сильно заношенный халат.

  - Да вот еще, хозяин был, - сказал Никита.

 

«Сойын цырагъ нæй», загъта Никитæ.

«Куыд нæ ис?»

«Æмæ нæм знон дæр куы нæ уыд», загъта Никитæ. Нывгæнæгæн йæ зæрдыл æрлæууыд æцæг сæм знон дæр кæй нæ уыд сойын цырагъ уый, басабыр æмæ ницыуал сдзырдта. Йæ дзаумæттæ раласын кодта æмæ йæ уæлæ скодта йæ фидар, фæлæ зæронд халат.

«Хæдæгай, хæдзары хицау æрбацыд», загъта Никитæ.

- Ну, приходил за деньгами? знаю, - сказал художник, махнув рукой.

  - Да он не один приходил, - сказал Никита.

  - С кем же?

  - Не знаю, с кем... какой-то квартальный.

  - А квартальный зачем?

  - Не знаю зачем; говорит, затем, что за квартиру не плачено.

  - Ну, что ж из того выйдет?

 

«Æмæ æхцамæ æрбацыди? Зонын æй», загъта йæ къух ауигъгæйæ нывгæнæг.

«Æмæ иунæгæй не ’рбацыд», загъта Никитæ. «Уæдæ кæимæ?»

«Нæ зонын, кæимæ... цавæрдæр пъæлицæйагимæ».

«Пъæлицæйаг та цæмæн?»

«Нæ зонын, цæмæн: зæгъгæ, дам, фатеры мызд фыст не ’рцыд».

«Æмæ уымæй цы рауайдзæн?»

- Я не знаю, что выйдет; он говорил: коли не хочет, так пусть, говорит, съезжает с квартиры; хотели завтра еще прийти оба.

  - Пусть их приходят, - сказал с грустным равнодушием Чартков. И ненастное расположение духа овладело им вполне.

 

«Нæ зонын цы дзы рауайдзæн; дзырдта, зæгъгæ, дам æй кæд нæ фæнды, уæд фатерæй ацæуæд; райсом дæр дыууæйæ æрбацæуынмæ хъавынц».

«Уадз æмæ æрбацæуæнт», загъта æнкъард æвæлмас хъæлæсы уагæй Чартков. Æмæ зæрдæ уазал кæмæй кæны, ахæм хъуыдыты бын фæци.

Молодой Чартков был художник с талантом, пророчившим многое: вспышками и мгновеньями его кисть отзывалась наблюдательностию, соображением, гибким порывом приблизиться более к природе. "Смотри, брат, - говорил ему не раз его профессор, - у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь. Но ты нетерпелив. Тебя одно что-нибудь заманит, одно что-нибудь тебе полюбится - ты им занят, а прочее у тебя дрянь, прочее тебе нипочем, ты уж и глядеть на него не хочешь. Смотри, чтоб из тебя не вышел модный живописец. У тебя и теперь уже что-то начинают слишком бойко кричать краски. Рисунок у тебя не строг, а подчас и вовсе слаб, линия не видна; ты уж гоняешься за модным освещением, за тем, что бьет на первые глаза. Смотри, как раз попадешь в английский род. Берегись; тебя уж начинает свет тянуть; уж я вижу у тебя иной раз на шее щегольской платок, шляпа с лоском... Оно заманчиво, можно пуститься писать модные картинки, портретики за деньги. Да ведь на этом губится, а не развертывается талант. Терпи. Обдумывай всякую работу, брось щегольство - пусть их набирают другие деньги. Твое от тебя не уйдет".

 

Æрыгон Чартков уыд курдиатджын нывгæнæг, æнхъæлцау: хатгай йæ конд нывтæй бæрæг уыдис, цардмæ йæ цæст тынг кæй дары, æрхъуыдыдзинад æм кæй ис, æрдзмæ хæстæг кæй лæууы, уый. «Кæс, лæппу», дзырдта йын арæх йæ профессор: «Курдиат дæм ис; тæригъæд дын уыдзæн, куы йæ фесафай, уæд. Фæлæ быхсаг нæ дæ. Истæуыл куы фæцалх вæййыс, исты куы бауарзыс — уæд æндæр ницæуыл кусыс, иннæтæ та дын ницæйаг, ницыуал вæййынц, кæсын дæр дæм сæм нал фæцæуы. Дæхимæ кæс, модæйы нывгæнæг дæ ма рауайæд. Ныридæгæн дæр дæм æгæр хъæргæнаг ахорæнтæ фæзыны. Дæ ныв йæ бынаты нæма ис, хатгай бынтон лæмæгъ разыны, æцæг нывгæнæджы къухы фæд дзы нæ зыны; ныридæгæн тырныс модæйы рухсмæ, фыццаг цæстытæм чи хæццæ кæна, уымæ — дæхимæ кæс, раст фæндагыл нæ ацæудзынæ. Дæхи хъахъхъæн; рухс дæ йæхимæ ’лвасы; хатгай дын дæ хъуырыл фенын къудиппы кæлмæрзæн, æрттиваг шляпæ... Уыдон сайаг сты, æхцайы тыххæй райдайæн ис модæйы нывтæ, портреттæ кæнын. Фæлæ уый курдиат рæзын нæ, фæлæ маргæ кæны. Быхс. Алы куыстыл дæр хъуыды кæн къуыдипдзинад ныууадз — уадз æмæ иннæтæ исой æхцатæ. Дæхион дæуæй нæ ацæудзæн».

Профессор был отчасти прав. Иногда хотелось, точно, нашему художнику кутнуть, щегольнуть - словом, кое-где показать свою молодость. Но при всем том он мог взять над собою власть. Временами он мог позабыть все, принявшись за кисть, и отрывался от нее не иначе, как от прекрасного прерванного сна. Вкус его развивался заметно. Еще не понимал он всей глубины Рафаэля, но уже увлекался быстрой, широкой кистью Гвида, останавливался перед портретами Тициана, восхищался фламандцами. Еще потемневший облик, облекающий старые картины, не весь сошел пред ним; но он уже прозревал в них кое-что, хотя внутренно не соглашался с профессором, чтобы старинные мастера так недосягаемо ушли от нас; ему казалось даже, что девятнадцатый век кое в чем значительно их опередил, что подражание природе как-то сделалось теперь ярче, живее, ближе; словом, он думал в этом случае так, как думает молодость, уже постигшая кое-что и чувствующая это в гордом внутреннем сознании. Иногда становилось ему досадно, когда он видел, как заезжий живописец, француз или немец, иногда даже вовсе не живопнсец по призванью, одной только привычной замашкой, бойкостью кисти и яркостью красок производил всеобщий шум и скапливал себе вмиг денежный капитал. Это приходило к нему на ум не тогда, когда, занятый весь своей работой, он забывал и питье, и пищу, и весь свет, но тогда, когда наконец сильно приступала необходимость, когда не на что было купить кистей и красок, когда неотвязчивый хозяин приходил раз по десяти на день требовать платы за квартиру. Тогда завидно рисовалась в голодном его воображенье участь богача-живописца; тогда пробегала даже мысль, пробегающая часто в русской голове: бросить все и закутить с горя назло всему. И теперь он почти был в таком положении.

 

Профессор иуæрдыгæй раст уыди. Æцæгæй, хатгай нæ нывгæнæджы фæндыд кеф кæнын, къуыдипп уæвын, иудзырдæй, искуыдты йе ’взонгдзинад равдисын. Фæлæ йæхи йæ къухты дарын дæр зыдта. Рæстæггай, нывкæнгæйæ, йæ бон уыд алцыдæр ферох кæнын æмæ-иу йæ куыстæй ахицæн хорз фынæй ахицæнау.

Йæ дæсныдзинад зынгæ рæзыд. Рафæлы æппæт дæсныдзинад нæма æмбæрста, фæлæ Гвиды тагъддзинад æмæ арæхсындзинадмæ йæ зæрдæ лæвæрдта, Тицианы портретты раз иу æрлæууыдис, фламандæгтæ йæ дисы æфтыдтой. Зæронд нывтыл цы фæтаргонд цæсгом уыд, уый йæ разы нæма ссыд, фæлæ сæ уый уæддæр цыдæр уыдта, кæд йæхи мидæг профессоримæ разы нæ уыд, уæддæр, ома рагон мастертæ махæй тынг дард ацыдысты; уымæ суанг афтæ каст, зæгъгæ, нудæсæм æнус цæмæйдæрты уыдонæй фæраздæр, зæгъгæ, æрдзы фæзмын ныр ссис тыхджындæр, цардæгасдæр, хæстæгдæр; иудзырдæй, уый хъуыды кодта, цыдæртæ йæ къухы кæмæн бафты æмæ йæхи мидæг сæрæстыр æмбарындзинады уый чи ’нкъары, уыцы æвзонгдзинадау. Хатгай йæм хардзау касти, æрцæуæггаг нывгæнæг, францаг кæнæ немыцаг, арæх йæ курдиатмæ гæсгæ нывгæнæг дæр нæ уæвгæйæ, æрмæст йæ фæлтæрддзинады руаджы, цæрдæг къухæй, хъулон-мулон ахорæнты руаджы йæ ном куыд хъуысын кодта æмæ цæсты фæныкъуылдмæ бирæ æхцатæ куыд æмбырд кодта, уый. Уыцы хъуыды-иу æм æрцыд, куысты сæраппонд-иу æй хæрын дæр, нуазын дæр, æмæ æппæт дуне дæр куы ферох, уæд, нæ, фæлæ-иу, æппынфæстаг, хъуагдзинад куы ’рбалæууыд, нывгæнæн дзаумæттæ æмæ ахорæнтæ цæмæй балхæдтаид, уый йæм куы нæ уыд, цæстытæ кæмæй фæрыстысты, уыцы хæдзары хицау-иу бон иу дæс хатты фатеры мызд агурæг куы ’рбацыд, уæд. Уæд-иу хæлæггагæй йæ æххормаг хъуыдыты фæзынди хъæздыг нывгæнæджы амонд; йæ сæры та уырыссаг лæджы сæры арæх цы хъуыды фæзыны, уый: ныууадзын алцыдæр æмæ мæстæй цæл кæнын райдайын, алцы ’ппæты фыддæрагæн. Ныр дæр уыдис ахæм уавæры.

   

Рафæль Санцио (1483–1520) — номдзыд италиаг нывгæнæг.

Гвидо Рени (1575–1642) — италиаг нывгæнæг.

Тициан Вечелли (1477–1576) — италиаг нывгæнæг, йæ рæстæджы портретистты зынгæдæртæй иу.


- Да! терпи, терпи! - произнес он с досадою.- Есть же наконец и терпенью конец. Терпи! а на какие деньги я завтра буду обедать? Взаймы ведь никто не даст. А понеси я продавать все мои картины и рисунки, за них мне за все двугривенный дадут. Они полезны, конечно, я это чувствую: каждая из них предпринята недаром, в каждой из них я что-нибудь узнал. Да ведь что пользы? этюды, попытки - и все будут этюды, попытки, и конца не будет им. Да и кто купит, не зная меня по имени? да и кому нужны рисунки с антиков из натурного класса, или моя неоконченная любовь Психеи, или перспектива моей комнаты, или портрет моего Никиты, хотя он, право, лучше портретов какого-нибудь модного живописца? Что, в самом деле? Зачем я мучусь и, как ученик, копаюсь над азбукой, тогда как мог бы блеснуть ничем не хуже других и быть таким, как они, с деньгами.

 

«О! быхс, быхс!» мæстыйæ загъта, уый. «Быхсынæн дæр æппынфæстаг кæрон вæййы. Быхс! Æмæ райсом та сихор цæмæй скæндзынæн? Æфстау мын ничи ратдзæн. Æмæ ме ’ппæт нывтæ дæр уæй кæнынмæ куы ахæссон, уæд мын се ’ппæтæн абази ратдзысты. Уыдон пайда сты, кæй зæгъын æй хъæуы, уый æз æмбарын: сæ алкæцыйы дæр æз исты базыдтон. Æмæ уымæй цы пайда ис? Этюдтæ, фæлварæнтæ — æмæ иууылдæр уыдзысты этюдтæ, фæлварæнтæ, æмæ сын кæрон нæ уыдзæн. Æмæ сæ чи балхæндзæн, мæ ном мын нæ зонгæйæ; стæй кæй хъæуынц натурон къласæй æмæ антиктæй конд нывтæ, кæнæ кæй нæма фæдæн, Психейы уыцы уарзондзинад, кæнæ мæ уаты перспективæ, кæнæ мæ Никитæйы портрет, кæд искæцы модæйы нывгæнæджы портреттæй хуыздæр у, уæддæр? Уый цы у? Цæмæн хъизæмар кæнын æмæ, ахуыргæнинаджы хуызæн, абетыл мæ хъис цæуыл калын кæд æмæ иннæтæй æвзæрдæр нæ сарæхсдзынæн æмæ мæм, уыдоны хуызон, æхца уыдзæн».

   

Антик — антикон (рагон грекъаг æмæ римаг) скульптурæтæй гипсæй нывтæ.

Психея — рагон грекъаг мнфологиты æмбисонды рæсугъд чызг (уд базырджын чызджы хуызы).


Произнесши это, художник вдруг задрожал и побледнел: на него глядело, высунувшись из-за поставленного холста, чье-то судорожно искаженное лицо. Два страшные глаза прямо вперились в него, как бы готовясь сожрать его; на устах написано было грозное повеленье молчать. Испуганный, он хотел вскрикнуть и позвать Никиту, который уже успел запустить в своей передней богатырское храпенье; но вдруг остановился и засмеялся. Чувство страха отлегло вмиг. Это был им купленный портрет, о котором он позабыл вовсе. Сияние месяца, озаривши комнату, упало и на него и сообщило ему странную живость. Он принялся его рассматривать и оттирать. Омакнул в воду губку, прошел ею по нем несколько раз, смыл с него почти всю накопившуюся и набившуюся пыль и грязь, повесил перед собой на стену и подивился еще более необыкновенной работе: все лицо почти ожило, и глаза взглянули на него так, что он наконец вздрогнул и, попятившись назад произнес изумленным голосом: "Глядит, глядит человеческими глазами!" Ему пришла вдруг на ум история, слышанная давно им от своего профессора, об одном портрете знаменитого Леонардо да Винчи, над которым великий мастер трудился несколько лет и все еще почитал его неоконченным и который, по словам Вазари, был, однако же, почтен от всех за совершеннейшее и окончательнейшее произведение искусства. Окончательнее всего были в нем глаза, которым изумлялись современники; даже малейшие, чуть видные в них жилки были не упущены и приданы полотну. Но здесь, однако же, в сем, ныне бывшем пред ним, портрете было что-то странное. Это было уже не искусство: это разрушало даже гармонию самого портрета. Это были живые, эти были человеческие глаза! Казалось, как будто они были вырезаны из живого человека и вставлены сюда. Здесь не было уже того высокого наслажденья, которое объемлет душу при взгляде на произведение художника, как ни ужасен взятый им предмет; здесь было какое-то болезненное, томительное чувство. "Что это? - невольно вопрошал себя художник. - Ведь это, однако же, натура, это живая натура; отчего же это странно-неприятное чувство? Или рабское, буквальное подражание натуре есть уже проступок и кажется ярким, нестройным криком? Или, если возьмешь предмет безучастно, бесчувственно, не сочувствуя с ним, он непременно предстанет только в одной ужасной своей действительности, не озаренный светом какой-то непостижимой, скрытой во всем мысли, предстанет в той действительности, какая открывается тогда, когда, желая постигнуть прекрасного человека, вооружаешься анатомическим ножом, рассекаешь его внутренность и видишь отвратительного человека? Почему же простая, низкая природа является у одного художника в каком-то свету, и не чувствуешь никакого низкого впечатлениям; напротив, кажется, как будто насладился, и после того спокойнее и ровнее все течет и движется вокруг тебя? И почему же та же самая природа у другого художника кажется низкою, грязною, а между прочим, он так же был верен природе? Но нет, нет в ней чего-то озаряющего. Все равно как вид в природе: как он ни великолепен, а все недостает чего-то, если нет на небе солнца".

 

Уый куыд загъта нывгæнæг, афтæ ныззыр-зыр кодта æмæ ныффæлурс, тыд кæттаджы фæстейæ йæм касти кæйдæр æнцъылд бандæрхуызон цæсгом. Дыууæ тæрсæн цæсты йæм æдзынæг кастысты, цыма йæ аныхъуырынмæ хъавыдысты уыйау; йæ цæсгомыл фыст уыди тызмæг бардзырд ныхъхъус у, зæгъгæ. Фæтарст, хъавыди ныхъхъæр кæнын æмæ фæдзурын Никитæмæ, уый уæдмæ æддаг уаты богалы хуыр-хуыр кодта; фæлæ уайтагъд ныллæууыд æмæ ныххудти. Tac цæсты фæныкъуылдмæ æрбайсæфт. Уый цы портрет балхæдта æмæ йæ бынтондæр чи ферох, уыцы портрет уыд. Уат кæмæй ныррухс, уыцы мæйы тынтæ йыл æртыхстысты æмæ йæм æнахуыр цæрдæгдзинад февзæрд. Кæсыныл æм фæци æмæ йæ сыгъдæг кæнын райдыдта. Губкæ донæй схуылыдз кодта, цалдæр сæрфты йæ æркодта, цы рыг æмæ йыл чъизи ныхъхъæбæр, уыдон ын сæхсадта, йæ разы йæ къулыл бакодта æмæ диссаджы куыстыл ноджы фылдæр дис кæнын райдыдта: йæ цæсгом æгасæй дæр цардхуыз сси, йæ цæстытæй та афтæ ракаст æмæ фæстагмæ йæ мидбынаты фесхъиудта æмæ фæстæмæ ацыд, тарст хъæлæсы уагæй зæгъгæйæ: «кæсы, кæсы адæймаджы цæстытæй!» Йæ зæрдыл æрбалæууыди, раджы йæ профессорæй цы хабар фехъуыста, зындгонд Леонардо да Винчийы иу портреты тыххæй, уый. Ууыл фæкуыста цалдæр азы æмæ йæ уæддæр æххæст кондыл нæ нымадта, афтæмæй та йæ, Вазари куыд загъта уымæ гæсгæ, иууылдæр хуыдтой аивады æххæст æмæ тынг хорз уацмыс. Æппæтæй æххæстдæр уыдысты йæ цæстытæ, адæм кæуыл дис кодтой, уыдон, суанг ма зына-нæзына сæ хæрз чысыл тугдадзинтæ дæр бæрæг уыдысты нывы. Æмæ ныр йæ разы цы портрет уыди, уым дæр уыдис цыдæр æнахуырдзинад. Уый аивад нал уыди: хæлдта портретæн йæ иудзинад. Уыдон уыдысты цардæгас, уыдон уыдысты адæймаджы цæстытæ! Афтæ зындис, цыма сæ æгас адæймагæй ралыг чындæуыди æмæ нывыл конд æрцыдысты. Уым нæ уыдис уыцы стыр æхсызгондзинад, кæцы фæдæтты адæймаджы удæн ныв, цыфæнды тæрсæн куы вæййы йæ темæ, уæддæр; уым уыдис цавæрдæр риссаг, зынфæразæн æнкъарындзинад. «Цы y уый?» æнæбары йæхи бафарста нывгæнæг. «Уæдæ ай натурæ куы у, цардæгас натурæ: уæд кæцæй фæзындис ахæм æнахуырхъыгаг æнкъарындзинад? Æви цагъарон, бæлвырдæй натурæ фæзмын y аххосджын хъуыддаг æмæ зыны æрттиваг, фыдуынд хуызы? Æви, дзаума куы райсай æнæбары æмæ дæ зæрдæмæ куы нæ хиза, уæд дæ разы æрлæудзæн йæ ницæйаг æцæгдзинадимæ, æнæ диссаджы, сусæггонд рухсæй мæнæ рæсугъд адæймаг базоныны тыххæй адæймаджы куы акъæртт кæнай, уæд уый куыд æлгъаг вæййы, афтæ хуызы. Мæгуыр хуымæтæджы æрдз иу нывгæнæгмæ куыддæр срухс вæййы æмæ дæм ницæйаг хъуыдытæ нæ фæзындзæн, нæ, фæлæ ма афтæ фæкæсы, цыма æхсызгондзинад райстай æмæ уый фæстæ дæ алыфарс алцы дæр цæуы сабырдæр æмæ растдæр. Æмæ уæд раст уыцы æрдз иннæ нывгæнæгмæ цæмæн фæзыны ницæйаг, чъизи, афтæмæй уый дæр æрдзы афтæ фæныв кæны. Фæлæ нæ, нæй дзы цавæрдæр рухсгæнæг тых. Мæнæ æрдз, кæд цыфæнды дзæбæх вæййы, уæддæр дзы цыдæр нæ фаг кæны, арвыл хур куы нæ уа, уæд».

   

Леонардо да.Винчи (1452 — 1519) стыр италиаг ныв. гæнæг æмæ ахуыргонд.

Вазари Джорджио (1511 — 1574) италиаг нывгæнæг, архитектор æмæ аивæдты историк.


Он опять подошел к портрету, с тем чтобы рассмотреть эти чудные глазам, и с ужасом заметил, что они точно глядят на него. Это уже не была копия с натуры, это была та странная живость, которою бы озарилось лицо мертвеца, вставшего из могилы. Свет ли месяца, несущий с собой бред мечты и облекаюпщй все в иные образы, противоположные положительному дню, или что другое было причиною тому, только ему сделалось вдруг, неизвестно отчето, страшно сидеть одному в комнате. Он тихо отошел от портрета, отворотился в другую сторону и старался не глядеть на него, а между тем глаз невольно, сам собою, косясь, окидывал его. Наконец ему сделалось даже страшно ходить по комнате; ему казалось, как будто сей же час кто-то другой станет ходить позади его, и всякий раз робко оглядывался он назад. Он не был никогда труслив; но воображенье и нервы его были чутки, и в этот вечер он сам не мог истолковать себе своей невольной боязни. Он сел в уголок, но и здесь казалось ему, что кто-то вот-вот взглянет через плечо к нему в лицо. Самое храпенье Никиты, раздававшееся из передней, не прогоняло его боязни. Он наконец робко, не подымая глаз, поднялся с своего места, отправился к себе за ширму и лег в постель. Сквозь щелки в ширмах он видел освещенную месяцем свою комнату и видел прямо висевший на стене портрет. Глаза еще страшнее, еще значительнее вперились в него и, казалось, не хотели ни на что другое глядеть, как только на него. Полный тягостного чувства, он решился встать с постели, схватил простыню и, приблизясь к портрету, закутал его всего.

 

Фæстæмæ та портретмæ бацыд цæмæй хуыздæр фена уыцы æмбисонды цæстытæ, æмæ йæ уд ауайгæйæ бафиппайдта цыма уыдон комкоммæ уымæ кæсынц. Уый натурæйæ къопи нæ уыд, уый уыдис мæнæ ингæнæй цы мард сыстид, уый цæсгом цы æнахуыр цардæгасдзинад барухс кæнид, уый. Алыхуызон сæнттæ чи хæссы æмæ алцыдæр боны рухсæй æндæрхуызон цы мæйы рухс кæны, уый æви æндæр истæйы аххос уыди, æрмæст æвиппайды уаты иунæгæй бадын йæ бон нал уыд фыр тæссæй. Уый сындæггай портретæй иу фарс ацыд, иинæрдæм каст æмæ йæхи хъардта, цæмæй йæм мауал бакæса ууыл. Фæлæ уæддæр цæст йæхи ’гъдауæй портреты ’рдæм азылд. Æппынфæстаг уаты цæуын дæр нал уæндыд, афтæ йæм каст, цыма æндæр исчи йæ фæстæ ацæудзæн, æмæ арæх тæрсгæ-ризгæ фæстæмæ фæкæс-фæкæс кодта. Уый тæрсаг никуы уыди, йе ’рхъуыдыдзинад æмæ нервытæ уыдысты кæрцхъус, æмæ уыцы изæр йæхæдæг дæр не ’мбæрста, цæмæн афтæ тарсти, уый. Уый сбадти къуымы, фæлæ йæм уым дæр афтæ каст, цыма йын ныртæккæ исчи йе ’уæхсчыты сæрты йæ цæсгоммæ бакæсдзæн. Æддаг уатæй Никитæйы хуыр-хуыр ын йæ тарст къаддæр нæ кодта. Уый æппынфæстаг, йæ цæстытæй зæхмæ кæсгæйæ, йæ бынатæй сыстад æмæ аууоны фæстæмæ йæ хуыссæнуатмæ бацыд. Аууоны фæстейæ дæр зынди мæйы тынтæй рухс уат æмæ къулыл ауыгъд портрет. Йæ цæстытæ йæм ноджы тæссагдæр, тынгдæр ныкомкоммæ сты æмæ йæм афтæ фæкаст, цыма сæ æндæр æппындæр ницæмæ кæсын фæнды, уыйау. Уæззау хъуыдытимæ хуыссæнуатæй сыстад, гобанæмбæрзæн раскъæфта æмæ портреты æгасæй дæр батыхта.

Сделавши это, он лег в постель покойнее, стал думать о бедности и жалкой судьбе художника, о тернистом пути, предстоящем ему на этом свете; а между тем глаза его невольно глядели сквозь щелку ширм на закутанный простынею портрет. Сиянье месяца усиливало белизну простыни, и ему казалось, что страшные глаза стали даже просвечивать сквозь холстину. Со страхом вперил он пристальнее глаза, как бы желая увериться, что это вздор. Но наконец уже в самом деле... он видит, видит ясно: простыни уже нет... портрет открыт весь и глядит мимо всего, что ни есть вокруг, прямо в него, глядит просто к нему вовнутрь... У него захолонуло сердце. И видит: старик пошевелился и вдруг уперся в рамку обеими руками. Наконец приподнялся на руках и, высунув обе ноги, выпрыгнул из рам... Сквозь щелку ширм видны были уже одни только пустые рамы. По комнате раздался стук шагов, который наконец становился ближе и ближе к ширмам. Сердце стало сильнее колотиться у бедного художника. С занявшимся от страха дыханьем он ожидал, что вот-вот глянет к нему за ширмы старик. И вот он глянул, точно, за ширмы, с тем же бронзовым лицом и поводя большими глазами. Чартков силился вскрикнуть - и почувствовал, что у него нет голоса, силился пошевельнуться, сделать какое-нибудь движенье - не движутся члены. С раскрытым ртом и замершим дыханьем смотрел он на этот страшный фантом высокого роста, в какой-то широкой азиатской рясе, и ждал, что станет он делать. Старик сел почти у самых ног его и вслед за тем что-то вытащил из-под складок своего широкого платья. Это был мешок. Старик развязал его и, схвативши за два конца, встряхнул: с глухим звуком упали на пол тяжелые свертки в виде длинных столбиков; каждый был завернут в синюю бумагу, и на каждом было выставлено: "1000 червонных". Высунув свои длинные костистые руки из широких рукавов, старик начал разворачивать свертки. Золото блеснуло. Как ни велико было тягостное чувство и обеспамятевший страх художника, но он вперился весь в золото, глядя неподвижно, как оно разворачивалось в костистых руках, блестело, звенело тонко и глухо и заворачивалось вновь. Тут заметил он один сверток, откатившийся подалее от других, у самой ножки его кровати, в головах у него. Почти судорожно схватил он его и, полным страха, смотрел, не заметит ли старик. Но старик был, казалось, очень занят. Он собрал все свертки свои, уложил их снова в мешок и, не взглянувши на него, ушел за ширмы. Сердце билось сильно у Чарткова, когда он услышал, как раздавался по комнате шелест удалявшихся шагов. Он сжимал покрепче сверток свой в руке, дрожа всем телом за него, и вдруг услышал, что шаги вновь приближаются к ширмам, - видно, старик вспомнил, что недоставало одного свертка. И вот - он глянул к нему вновь за ширмы. Полный отчаяния, стиснул он всею силою в руке своей сверток, употребил все усилие сделать движенье, вскрикнул - и проснулся.

 

Афтæ куы бакодта, уæд фæстæмæ йæ хуыссæнуатыл æрхуыссыд æдæрсгæ æмæ хъуыды кæнын райдыдта нывгæнæджы мæгуыр æмæ тæригъæддаг хъысмæтыл, цы зын фæндагыл æй цæуын хъæуы ацы дунейы, ууыл; æмæ уыцы иу рæстæг йæ цæстытæ æнæбары аууоны зыхъхъыртæй кастысты гобанæмбæрзæнæй тыхт портретмæ. Мæйы рухсæй гобанæмбæрзæн ноджы фæурсдæр æмæ йæм афтæ фæкасти, цыма уыцы тæссаг цæстытæ хъуымацы иннæрдæмдæр хизынц. Æдзынæгдæр ныккасти тыхт портретмæ, цыма йæ базонын фæндыд уый мæнгдзинад кæй у, уый! Фæлæ фæстагмæ æцæгæй дæр... уый уыдта, уыдта бæлвырд: гобанæмбæрзæн нал ис... портрет y гом æмæ, æппындæр, йæ алы фарс цы ис, уыдонмæ не здæхгæйæ, комкоммæ касти уымæ, суанг йæ удмæ... Йæ зæрдæ бауазал ис. Æмæ уыны: зæронд фезмæлыдис æмæ æвиппайды дыууæ къухæй ныххæцыди фæлгæтыл. Фæстагмæ йæхиуыл схæцыд æмæ, йæ къæхтæ æрбайсгæйæ фæлгæтæй рагæпп кодта... Аууоны зыхъхъыртæй зынди афтид фæлгæт. Уаты хъуысти къæхты хъæр æмæ аууонмæ хæстæгæй-хæстæгдæр кодта. Мæгуыр нывгæнæджы зæрдæ йæхи къултыл тынгæй-тынгдæр хоста. Фыр тæссæй йæ хъуыр хус кодта æмæ æнхъæлмæ касти, зæгъгæ, мæнæ йæм ныр зæронд аууоны фæстæмæ бакæсдзæн. Æмæ æцæгдæр бакасти, уыцы бронзæхуыз цæсгомимæ æмæ йæ дынджыр цæстытæ зилгæйæ. Чартков хъавыдис ныхъхъæр кæнынмæ æмæ банкъардта, хъæлæс ын кæй нæй, уый, хъавыдис исты хуызы сызмæлын— æмæ йе уæнгтæ не змæлынц. Хæлиудзыхæй æмæ тыхулæфтгæнгæйæ уый касти цавæрдæр азиаг дингæнæджы уæрæх дарæсы чи уыди уыцы тæссаг даргъ æндæргмæ, æмæ æнхъæлмæ кæсын райдыдта цы йын бакæндзæн, уымæ. Зæронд йæ тæккæ раз сбадти æмæ йæ уæрæх уæлæдарæсы дыдагъæй цыдæр систа. Уый уыдис голлаг. Зæронд голладжы ком райхæлдта æмæ йæ, йæ дыууæ къуымыл ын фæхæцгæйæ, стылдта: уæззау гуыппимæ пъолмæ æрхаудысты даргъгомау уæззау тыхтæттæ; сæ алкæцыдæр тыхт уыди цъæх гæххæтты æма сæ алкæцыйыл дæр фыст уыди: 1000 туманы. Йæ уæрæх дыстæй йæ даргъ мæллæг къухтæ радаргæйæ, зæронд тыхтæттæ халын райдыдта. Сыгъзæрин ферттывта. Кæд цыфæнды уæззау хъуыдытимæ æмæ тынг тарст уыдис нывгæнæг, уæддæр нымдзаст ис сыгъзæринмæ, æдзынæг касти, мæллæг къухтæ йæ куыд гом кодтой, куыд æрттывта, куыд зæлланг кодта æмæ фæстæмæ куыд тыхт цыд, уымæ. Уыцы заман уый федта тыхтæттæй иу иннæтæй дарддæр куыд атылд йæ сынтæджы къæхтæм, йæ сæры цурмæ. Æвиппайды фæлæбурдта тыхтонмæ æмæ, тæрсгæ-ризгæйæ, фæкасти зæрондмæ, федта йæ æви нæ, уый тыххæй. Фæлæ зæронды уымæ не ’вдæлд. Уый æрæмбырд кодта йæ тыхтæттæ, фæстæмæ сæ голладжы цæвæрдта æмæ, йæм кæсгæ дæр нæ фæкодта, афтæмæй аууонæн иннæ ’рдæм ацыд. Чартковы зæрдæ æнкъуысти уатæй къæхты уынæр дарддæр куыд кæны, уый куы хъуыста, уæд. Йæ тыхтоныл тынгдæр ныххæцыдис, йæ уд ыл уади, афтæмæй æмæ уалынмæ йæ хъустыл ауад къæхты уынæр та йæм куыд æрбахæстæг кæны — æвæццæгæн зæронд бафиппайдта, тыхтæттæ иу хъуаг кæй фесты, уый. Æмæ та йæм ногæй бакасти аууоны фæстæмæ. Фыр адæргæй йæ тых, йæ бонæй ныххæцыди йæ тыхтоныл, йе ’ппæт хъаруйы руаджы ныхъхъæр кодта æмæ райхъал ис.

Холодный пот облил его всего; сердце его билось так сильно, как только можно было биться; грудь была так стеснена, как будто хотело улететь из нее последнее дыханье. "Неужели это был сон?" - сказал он, взявши себя обеими руками за голову; но страшная живость явленья не была похожа на сон. Он видел, уже пробудившись, как старик ушел в рамки, мелькнула даже пола его широкой одежды, и рука его чувствовала ясно, что держала за минуту пред сим какую-то тяжесть. Свет месяца озарял комнату, заставляя выступатъ из темных углов ее где холст, где гипсовую руку, где оставленную на стуле драпировку, где панталоны и нечищенные сапоги. Тут только заметил он, что не лежит в постели, а стоит на ногах прямо перед портретом. Как он добрался сюда - уж этого никак не мог он понять. Еще более изумило его, что портрет был открыт весь и простыни на нем действительно не было. С неподвижным страхом глядел он на него и видел, как прямо вперились в него живые человеческие глаза. Холодный пот выступил на лице его; он хотел отойти, но чувствовал, что ноги его как будто приросли к земле. И видит он: это уже не сон: черты старика двинулись, и губы его стали вытягиваться к нему, как будто бы хотели его высосать... С воплем отчаянья отскочил он - и проснулся.

 

Йæ сур хид акалди; йæ зæрдæ афтæ гуыпп-гуыпп кодта æмæ зæгъæн дæр нæй: йæ риу афтæ æлхъывд уыд, цыма дзы фæстаг улæфт атæхынмæ хъавыд, уыйау. «Цымæ уый фын уыди?» загъта уый, йæ къухтæй йæ сæрыл ныххæцгæйæ; фæлæ цы федта, уыдон фыны хуызæн нæ уыдысты. Куы райхъал, уæд федта, зæронд фæлгæтмæ куыд бахызти, суанг йæ уæрæх уæлæдарæсы фæдджи дæр ма фæзынди æмæ бамбæрста, йæ къухæй минут раздæр цыдæр уæзыл кæй хæцыд, уый. Мæйы рухс уатмæ бакасти æмæ йын йæ талынг къуымтæй разынын кодта кæм кæттаг, кæм гипсæй къух, кæм бандæттыл цы драпировкæ баззад, уый, кæм хæлæфтæ æмæ чъизи цырыхъхъытæ. Æрмæст уæд бамбæрста йæ хуыссæны кæй нæ хуыссы, фæлæ портреты тæккæ раз кæй лæууы. Уырдæм куыд бацыд, хæйрæг æй базонæд. Тынгдæр та фæдис кодта портрет гобанæмбæрзæнæй тыхт кæй нæ уыдис, гом кæй уыд, ууыл. Тæрсгæ-ризгæйæ йæм кастис æмæ уыдта, уый йæм æдзынæг цардæгас адæймаджы цæстытæй кæй кæсы, уый. Йæ сур хид акалд; фæндыди йæ иуварс ацæуын, фæлæ йæм афтæ фæкаст, цыма йæ къæхтæ зæххыл баныхæстысты. Æмæ уыны, уый фын кæй нæу; зæронды цæсгом фезмæлыдис, æмæ йæ былтæ уыйырдæм рацъупп сты, цыма йæ бацъирынмæ хъавыд, уыйау... тарст хъæр фæкæнгæйæ, иуварсæрдæм агæпп кодта æмæ фехъал ис.

"Неужели и это был сон?" С бьющимся на разрыв сердцем ощупал он руками вокруг себя. Да, он лежит на постеле в таком точно положенье, как заснул. Пред ним ширмы; свет месяца наполнял комнату. Сквозь щель в ширмах виден был портрет, закрытый как следует простынею, - так, как он сам закрыл его. Итак, это был тоже сон! Но сжатая рука чувствует доныне, как будто бы в ней что-то было. Биение сердца было сильно, почти страшно; тягость в груди невыносимая. Он вперил глаза в щель и пристально глядел на простыню. И вот видит ясно, что простыня начинает раскрываться, как будто бы под нею барахтались руки и силились ее сбросить. "Господи, боже мой, что это!" - вскрикнул он, крестясь отчаянно, и проснулся.

 

«Цымæ уый дæр фын уыдаид?» Йæ зæрдæ фæцæйскъуыд афтæмæй йæ алыфарс аскæрста. О, уый хуыссыди хуыссæнуатыл куыддæриддæр ыл бафынæй, афтæ. Йæ разы аууон: мæйы рухсæй уат байдзаг. Аууоны зыхъхъыртæй зынди портрет, гобанæмбæрзæнæй куыд æмбæлд, афтæмæй тыхтæй — йæхæдæг æй куыд батыхта, афтæмæй. Уæдæ уый дæр фын уыди! Фæлæ армы тъæпæны уæддæр ма цыдæр уыди. Зæрдæ тынг цавта, тæрсынгæнгæ; риуы цыдæр æнæкæрон уæззау уыди. Зыхъхъыртæй ныккасти гобанæмбæрзæнмæ. Æмæ бæлвырдæй уыны гобанæмбæрзæн кæй райхæлы уый, цыма йæ быны къухтæ тæлфыдысты æмæ йæ аппарынмæ хъавыдысты, уыйау. «Мæ хуыцауы хай, цы y уый!» загъта уый, тагъд-тагъд йæхиуыл дзуар æфтаугæйæ, æмæ райхъал.

И это был также сон! Он вскочил с постели, полоумный, обеспамятевший, и уже не мог изъяснять, что это с ним делается: давленье ли кошмара или домового, бред ли горячки или живое виденье. Стараясь утишить сколько-нибудь душевное волненье и расколыхавшуюся кровь, которая билась напряженным пульсом по всем его жилам, он подошел к окну и открыл форточку. Холодный пахнувший ветер оживил его. Лунное сияние лежало все еще на крышах и белых стенах домов, хотя небольшие тучи стали чаще переходить по небу. Все было тихо: изредка долетало до слуха отдаленное дребезжанье дрожек извозчика, который где-нибудь в невидном переулке спал, убаюкиваемый своею ленивою клячею, поджидая запоздалого седока. Долго глядел он, высунувши голову в форточку. Уже на небе рождались признаки приближающейся зари; наконец почувствовал он приближающуюся дремоту, захлопнул форточку, отошел прочь, лег в постель и скоро заснул как убитый, самым крепким сном.

 

Æмæ та уый дæр разынд фын. Хуыссæнæй фестади, æррайау, суртæгæнæгау æмæ йæ бон нал уыди бамбарын цы йыл цæуы, уый: пъæззы йыл ныббадти, æви йæ бынатыхицау къуымы бакодта, низ æй сæнттæ цæгъдын кæны, æви æцæгдзинæдтæ уыны. Зæрдæйы тыхст фæкъаддæр æмæ йе уæнгты цы рафыцгæ туг хъазыд, уый фæсабырдæр кæныны тыххæй бацыд рудзынджы размæ æмæ форточкæ байгом кодта. Æхсызгон уазал дымгæ йын йæ уавæр фенцондæр кодта. Мæйы тынтæй рухс уыдысты агъуыстыты сæртæ æмæ сæ урс къултæ, кæд мигъы чысыл цъуппытæ арвыл арæхдæр зындысты уæддæр. Алцыдæр уыдис сабыр: хатгай дардæй хъуыстис, кæмдæр фæсвæд ран уынджы цы æххуырсгæ бæхыл кусæг æнафоны цæуæгмæ рæдзæмæдзæгæнгæ æнхъæлмæ касти, уый уæрдоны уынæр. Бирæ фæкасти уый, йæ сæр форточкæйæ радаргæйæ. Уæдмæ арвыл фæзындысты сæуæхсидты фыццаг бæрæггæнæнтæ; фæстагмæ йæ хуыссæг ахсын райдыдта, форточкæ сæхгæдта, иуварс ацыд, стæй йæ хуыссæнуатыл æрхуыссыд æмæ уайтагъд мардау тарф фынæй баци.

Проснулся он очень поздно и почувствовал в себе то неприятное состояние, которое овладевает человеком после угара; голова его неприятно болела. В комнате было тускло; неприятная мокрота сеялась в воздухе и проходила сквозь щели его окон, заставленные картинами или нагрунтованным холстом. Пасмурный, недовольный, как мокрый петух, уселся он на своем оборванном диване, не зная сам, за что приняться, что делать, и вспомнил наконец весь свой сон. По мере припоминанья сон этот представлялся в его воображенье так тягостно жив, что он даже стал подозревать, точно ли это был сон и простой бред, не было ли здесь чего-то другого, не было ли это виденье. Сдернувши простыню, он рассмотрел при дневном свете этот страшный портрет. Глаза, точно, поражали своей необыкновенной живостью, но ничего он не находил в них особенно страшного; только как будто какое-то неизъяснимое, неприятное чувство оставалось на душе. При всем том он все-таки не мог совершенно увериться, чтобы это был сон. Ему казалось, что среди сна был какой-то страшный отрывок из действительности. Казалось, даже в самом взгляде и выражений старика как будто что-то говорило, что он был у него эту ночь; рука его почувствовала только что лежавшую в себе тяжесть, как будто бы кто-то за одну только минуту пред сим ее выхватил у него. Ему казалось, что, если бы он держал только покрепче сверток, он, верно, остался бы у него в руке и после пробуждения.

 

Райхъал ис тынг æрæгмæ æмæ цыма сыгъдхъæстæ фæци, афтæ уæззау уыди: сæр æвзæр рысти. Уат уыдис æнкъард: сæлфынæгау кодта æмæ, алыхуызон дзаумæттæ æвæрд цы рудзгуытыл уыд, уыдоны зыхъхъыртæй уатмæ лæсыд. Тарæй, цардæй разы нæ уæвгæйæ, хуылыдз уасæджы хуызæн йе скъуыдтæ диваныл сбадти, йæхæдæг æй нæ зыдта цæмæ бавнала æмæ цы чындæуа, уый, афтæмæй æмæ, æппынфæстаг, йæ зæрдыл æрлæууыд йæ фын æгасæй дæр. Цас фылдæр йæ зæрдыл лæууыд, уыйас тынгдæр гуырысхо кæнын райдыдта, фын уыдис æви сæнттæ цагъта, кæд æндæр исты йæ цæстытыл ауад. Гобанæмбæрзæн райсгæйæ боны рухсмæ федта уыцы æнамонды портрет. Цæстытæ сæ цардæгасдзинадæй адæймаджы дисыл æфтыдтой, фæлæ дзы уыйас тæссагæй ницы ардта; æрмæст цавæрдæр æнæзонгæдзинад, хъыгдзинад задис зæрдæйы. Ноджы йæ нæ уырныдта уый фын кæй уыди, уый. Афтæ йæм касти, цыма фыны заман уыди æцæгдзинады тæссаг чысыл хай дæр. Афтæ зынди, цыма йын зæронды цæстæнгас йæ зæрдыл лæууын кодта, дысон æм кæй уыди, уый; йæ къухæй цыма чысыл раздæр цыдæр уæзыл кæй хæцыд, æмæ йын æй чысыл раздæр исчи аскъæфта. Афтæ йæм касти, цыма тыхтоныл фидардæр куы хæцыдаид, уæд йæ къухы кæй баззадаид райхъал уæвгæйæ дæр.

"Боже мой, если бы хотя часть этих денег!" - сказал он, тяжело вздохнувши, и в воображенье его стали высыпаться из мешка все виденные им свертки с заманчивой надписью: "1000 червонных". Свертки разворачивались, золото блестело, заворачивалось вновь, и он сидел, уставивши неподвижно и бессмысленно свои глаза в пустой воздух, не будучи в состоянье оторваться от такого предмета, - как ребенок, сидящий пред сладким блюдом и видящий, глотая слюнки, как едят его другие. Наконец у дверей раздался стук, заставивший его неприятно очнуться. Вошел хозяин с квартальным надзирателем, которого появление для людей мелких, как известно, еще неприятнее, нежели для богатых лицо просителя. Хозяин небольшого дома, в котором жил Чартков, был одно из творений, какими обыкновенно бывают владетели домов где-нибудь в Пятнадцатой линии Васильевского острова, на Петербургской стороне или в отдаленном углу Коломны, - творенье, каких много на Руси и которых характер так же трудно определить, как цвет изношенного сюртука. В молодости своей он был капитан и крикун, употреблялся и по штатским делам, мастер был хорошо высечь, был и расторопен, и щеголь, и глуп; но в старости своей он слил в себе все эти резкие особенности в какую-то тусклую неопределенность. Он был уже вдов, был уже в отставке, уже не щеголял, не хвастал, не задирался, любил только пить чай и болтать за ним всякий вздор; ходил по комнате, поправлял сальный огарок; аккуратно по истечении каждого месяца наведывался к своим жильцам за деньгами; выходил на улицу с ключом в руке, для того чтобы посмотреть на крышу своего дома; выгонял несколько раз дворника из его конуры, куда он запрятывался спать; одним словом, человек в отставке, которому после всей забубенной жизни и тряски на перекладных остаются одни пошлые привычки.

 

«Мæ хуыцауы хай, уæд та мæ уыцы æхцатæн сæ иу хай куы уаид!» загъта уый, арф ныуулæфгæйæ æмæ йæ цæстытыл ауад голлагæй куыд хаудысты цы тыхтæттæ федта, уыдон бæллиццаг фыстимæ: 1000 туманы. Тыхтæттæ хæлдысты, сыгъзæрин æрттывта, ногæй тыхт цыдысты, æмæ уый бадти афтид ранмæ æнæзмæлгæ æмæ æнæхъуаджы ныккæсгæйæ, йæ бон нæ уыди æндæрæрдæм фæкæсын — цыма сывæллон йæ комыдæттæ уайгæйæ иннæтæ адджинаг куыд хæрынц, уымæ касти, уыйау кæсгæйæ. Фæстагмæ, дуары æддейæ хъæр фæцыд æмæ æнæбары фесхъиудта. Уатмæ бацыдис хæдзары хицау пъæлицæйагимæ, йæ фенд мæгуыртæн хъыгдæр y бонджынтæн мæгуыргурты уындæй. Чартков цы чысыл хæдзары цард, уый хицау ахæм адæймæгтæй уыди, кæцытæ вæййынц хæдзары хицау искуы Васильевскы Сакъадахы фынддæсæм уынджы, Петербурджы ’рдыгæй, кæнæ Коломнæйы дæрддаг къуымы — ахæм адæймæгтæй, кæцытæ Уæрæсейы сты арæх æмæ сæ зæрдæйы конд, сæ ихсыд сюртучы хуыз сбæрæг кæнынау, зын у. Лæппуйæ капитан уыди, хъæргæнаг, æнæхæстон хъуыддаджы дæр бæззыд, нæмынмæ æмбисонд уыд, цæрдæг дæр, къуыдипп дæр, æмæ æнæзонд дæр уыди; фæлæ куы фæзæронд ис, уæд уыцы сонт миниуджытæ иууылдæр баиу сты æмæ сæ рауад цавæрдæр æнтъыснæг æнæбæрæгдзинад. Уæдмæ йын бинонтæ нал уыд, æфсады дæр нал уыд, къуыдипп митæ нал кодта, йæхицæй нал æппæлыд, хыл нал кодта, уарзта æрмæстдæр цай цымын æмæ уыцы рæстæг æнæсæр ныхæстæ кæнын; уаты рацу-бацу кодта, сойын цырагъ раст кодта; биноныг алы мæйы кæрон дæр бæрæг кодта йæ цæрджыты æхцайы тыххæй, уынгмæ цыди дæгъæлимæ, хæдзары сæрмæ скæсынмæ; цалдæр хатты дуаргæсы, хуыссынмæ иу кæм баууон кодта йæхи, уыцы ранæй ратардта; иудзырдæй, æфсадæй чи суæгъд уыцы адæймаг, кæцымæ ратæх-батæх царды фæстæ баззадысты æнæгъдау митæ.

- Извольте сами глядеть, Варух Кузьмич, - сказал хозяин, обращаясь к квартальному и расставив руки, - вот не платит за квартиру, не платит.

  - Что ж, если нет денег? Подождите, я заплачу.

  - Мне, батюшка, ждать нельзя, - сказал хозяин в сердцах, делая жест ключом, который держал в руке, - у меня вот Потогонкин, подполковник, живет, семь лет уж живет; Анна Петровна Бухмистерова и сарай и конюшню нанимает на два стойла, три при ней дворовых человека, - вот какие у меня жильцы. У меня, сказать вам откровенно, нет такого заведенья, чтобы не платить за квартиру. Извольте сейчас же заплатить деньги, да и съезжать вон.

 

«Уæ хорзæхæй уæхæдæг фенут, Варух Кузьмич», загъта хæдзары хицау, пъæлицæйагмæ аздæхгæйæ æмæ йæ къухтæ фæйнæрдæм фæкодта: «Мæнæ нæ фиды фатеры тыххæй, нæ фиды».

«Æмæ цы, кæд мæм æхца нæй, уæд? Фæлæуут, æз уын бафиддзынæн».

«Мæнæн, мæ хур, æнхъæлмæ кæсæн нæй», — загъта хæдзары хицау зæрдиагæй, йæ къухы дæгъæл тилгæйæ; «мæнмæ мæнæ Потогонкин, дæлбулкъон, цæры, ныр авд азы цæры; Аннæ Петровнæ Бухмистеровæ сара дæр æмæ бæхдон дæр дыууæ кæвдæсимæ айста, æртæ кусæджы ис йемæ, гъе ахæм адæм цæры мæнмæ. Мæнмæ, раст уын куы зæгъон, уæд ахæм хъуыддаг нæй, æмæ фатерæн мызд фыст ма цæуа. Гъе ныртæккæ бафидут æхца æмæ ардыгæй алидзут.»

  - Да, уж если порядились, так извольте платить, - сказал квартальный надзиратель, с небольшим потряхиваньем головы и заложив палец за пуговицу своего мундира.

  - Да чем платить? - вопрос. У меня нет теперь ни гроша.

  - В таком случае удовлетворите Ивана Ивановича издельями своей профессии, - сказал квартальный, - он, может быть, согласится взять картинами.

  - Нет, батюшка, за картины спасибо. Добро бы были картины с благородным содержанием, чтобы можно было на стену повесить, хоть какой-нибудь генерал со звездой или князя Кутузова портрет, а то вон мужика нарисовал, мужика в рубахе, слуги-то, что трет краски. Еще с него, свиньи, портрет рисовать; ему я шею наколочу: он у меня все гвозди из задвижек повыдергивал, мошенник. Вот посмотрите, какие предметы: вот комнату рисует. Добро бы уж взял комнату прибранную, опрятную, а он вон как нарисовал ее, со всем сором и дрязгом, какой ни валялся. Вот посмотрите, как запакостил у меня комнату, извольте сами видеть. Да у меня по семи лет живут жильцы, полковники, Бухмистерова Анна Петровна... Нет, я вам скажу: нет хуже жильца, как живописец: свинья свиньей живет, просто не приведи бог.

 

«О, кæд фатер райстат, уæд бафидут», загъта пъæлицæйаг йæ сæр чысылгай тилгæйæ æмæ йе ’нгуылдз йæ мундиры цæппузыры фæстæ акæнгæйæ.

«Æмæ цæмæй фидон? Мæнмæ ныртæккæ капек дæр нæй».

«Кæд æхца нæй, уæд Иван Ивановичæн дæ нывтæй искæцыйы ратт», загъта пъæлицæйаг: «уый, чи зоны, сразы уыдзæн фатеры мыздмæ нывтæ айсыныл».

«Нæ, мæ хур, нывты тыххæй бузныг. Исты хорз нывтæ ма куы уаиккой, уæд сæ къулыл бакæнæн дæр ис, зæгъæм искæцы инæлар стъалыимæ, кæнæ кънйаз Кутузовы портрет, уый та хуымæтæг лæджы сныв кодта, хæдоны мидæг, ахорæнтæ чи сæрфы, уыцы æхууырсты. Уыцы хуыйы сныв кæн; æз ын йæ къæбут фæнæмдзынæн: æвдузæнтæй зæгæлтæ фæласта, цæстфæлдахæг. Кæсут ма ацы дзаумæттæм: уат ныв кæны. Хорз, æфснайд уат ма куы сныв кæнид, уæддæр ницы кæны, ай та йæ чъизитимæ æмæ бырæттимæ сныв кодта. Кæсут ма уат куыд фесæфта, уæхæдæг æй уынут. Мæнмæ адæм æвдгай азтæ цæрынц, булкъонтæ, Бухмистеровæ Аннæ Петровнæ... Нæ, æз афтæ зæгъын: нывгæнæгæй æвзæрдæр цæрæг нæй — хуыйы хуызæн цæры, хуыцау ма раттæд».

И все это должен был выслушать терпеливо бедный живописец. Квартальный надзиратель между тем занялся рассматриваньем картин и этюдов и тут же показал, что у него душа живее хозяйской и даже была не чужда художественным впечатлениям.

  - Хе, - сказал он, тыкнув пальцем на один холст, где была изображена нагая женщина, - предмет, того... игривый. А у этого зачем так под носом черно? табаком, что ли, он себе засыпал?

  - Тень, - отвечал на это сурово и не обращая на него глаз Чартков.

  - Ну, ее бы можно куда-нибудь в другое место отнести, а под носом слишком видное место, - сказал квартальный, - а это чей портрет? - продолжал он, подходя к портрету старика, - уж страшен слишком. Будто он в самом деле был такой страшный; ахти, да он просто глядит! Эх, какой Громобой! С кого вы писали?

 

Æмæ уыцы ныхæстæм мæгуыр нывгæнæг хъуамæ быхсгæ фæхъуыстаид. Уыцы рæстæг пъæлицæйаг нывтæ æмæ этюдтæм кæсын райдыдта æмæ бæрæг уыди йæ зæрдæ хæдзары хицауы зæрдæйæ фæлмæндæр кæй у, стæй ма суанг аивад дæр æнæуарзгæ кæй нæ у, уый.

«Хе», загъта уый, бæгънæг сылгоймаг кæм уыди, ахæм нывмæ амонгæйæ, «дзаума, о... хъазы. Амæн та йæ фындзы бын сау цæмæн у, тамако дзы ныккалдта æви?»

«Аууон», — тызмæгæй æмæ йæм кæсгæ дæр нæ бакæнгæйæ, дзуапп радта Чартков.

«Уымæн æндæр ран уыди бынат ссарæн, фындзы бын æгæр бæрæг ран у», загъта пъæлицæйаг; «æмæ ай та кæй портрет у?» дарддæр дзырдта уый, зæронды портретмæ бацæугæйæ, «æгæр тæрсæн у. Цыма æцæгæй дæр афтæ тæрсæн уыд, уыйау. Æмæ уый æцæгæй кæсгæ куы кæны. Эх, цы Громобой у! Кæмæй йæ скодтай?»

- А это с одного...- сказал Чартков и не кончил слова: послышался треск. Квартальный пожал, видно, слишком крепко раму портрета, благодаря топорному устройству полицейских рук своих; боковые досточки вломились вовнутрь, одна упала на пол, и вместе с нею упал, тяжело звякнув, сверток в синей бумаге. Чарткову бросилась в глаза надпись: "1000 червонных". Как безумный бросился он поднять его, схватил сверток, сжал его судорожно в руке, опустившейся вниз от тяжести.

  - Никак, деньги зазвенели, - сказал квартальный, услышавший стук чего-то упавшего на пол и не могший увидать его за быстротой движенья, с какою бросился Чартков прибрать.

  - А вам какое дело знать, что у меня есть?

 

«Уый иу...» загъта Чартков, æмæ нæ фæцис йæ дзырд: фехъуысти къæрц. Пъæлицæйаг æвæццæгæн портреты фæлгæтыл æгæр æрхæцыд, йе ’нарæхст пъæлицæйаг къухтæй; фæрсаг фæйнæджытæ мидæджы ’рдæм фæтасыдысты, сæ иу æрхауд æмæ йемæ ноджы æрхауд, уæззау сдзыгъал-мыгъул кæнгæ, цъæх гæххæтты тыхтон. Чартков федта фыст: 1000 туманы. Æррайау йæхи ныццавта тыхтоныл, аскъæфта йæ, йæ къухы йæ бакодта, æмæ къух тыхтоны уæзæй зæхмæ æрзæбул.

«Цыма æхцайы дзыгъал-мыгъуыл ссыд», — загъта пъæлицæйаг, цыдæр æрхауд уый куы фехъуыста, уæд, фæлæ ницы фенын йæ къухы бафтыд, Чартков тыхтон тагъд кæй амбæхста, уый тыххæй.

«Æмæ уæ цы хъуыддаг ис, мæнмæ цы ис, уыимæ?»

«Ахæм хъуыддаг, æмæ ды хъуамæ æртæккæ хæдзары хицауæн фатеры мызд бафидай; æхца дæм ис, фæлæ дæ фидын нæ фæнды, гъе уыцы хъуыддаг мæ ис».

- А такое дело, что вы сейчас должны заплатить хозяину за квартиру; что у вас есть деньги, да вы не хотите платить, - вот что.

  - Ну, я заплачу ему сегодня.

  - Ну, а зачем же вы не хотели заплатить прежде, да доставляете беспокойство хозяину, да вот и полицию тоже тревожите?

  - Потому что этих денег мне не хотелось трогать; я ему сегодня же ввечеру все заплачу и съеду с квартиры завтра же, потому что не хочу оставаться у такого хозяина.

  - Ну, Иван Иванович, он вам заплатит, - сказал квартальный, обращаясь к хозяину.- А если насчет того, что вы не будете удовлетворены как следует сегодня ввечеру, тогда уж извините, господин живописец.

Сказавши это, он надел свою треугольную шляпу и вышел в сени, а за ним хозяин, держа вниз голову и, как казалось, в каком-то раздумье.

 

«Хорз, æз ын абон бафиддзынæн».

«Уæдæ ныры онг цæуылнæ фыстай, хæдзары хицауы тыхсын кæныс, суанг ма пъæлицæйы дæр йæ къæхтыл слæууын кодтай?»

«Уымæн æмæ ацы æхцамæ æвналынмæ нæ хъавыдтæн; æз ын абон изæрæй мызд æххæстæй бафиддзынæн æмæ райсом фатерæй цæугæ кæнын, ахæм хæдзары хицаумæ нал цæрын».

«Цæй, Иван Иванович, бафиддзæн дын», — загъта пъæлицæйаг хæдзары хицауæн. «Æмæ кæд разы нæ уай, куыд æмбæлы афтæ, абон изæрæй, уæд хъæууай кæн, господин нывгæнæг». Афтæ зæгъгæйæ, уый ныккодта йе ’ртæтигъон шляпæ æмæ тыргъмæ ацыд, йæ фæстæ та хæдзары хицау, йæ сæр æркъул кæнгæйæ æмæ зындис, цыма цæуылдæр хъуыды кæны, уыйау.

 

 - Слава богу, черт их унес! - сказал Чартков, когда услышал затворившуюся в передней дверь.

  Он выглянул в переднюю, услал за чем-то Никиту, чтобы быть совершенно одному, запер за ним дверь и, возвратившись к себе в комнату, принялся с сильным сердечным трепетаньем разворачивать сверток. В нем были червонцы, все до одного новые, жаркие, как огонь. Почти обезумев, сидел он за золотою кучею, все еще спрашивая себя, не во сне ли все это. В свертке было ровно их тысяча; наружность его была совершенно такая, в какой они виделись ему во сне. Несколько минут он перебирал их, пересматривал, и все еще не мог прийти в себя. В воображении его воскресли вдруг все истории о кладах, шкатулках с потаенными ящиками, оставляемых предками для своих разорившихся внуков, в твердой уверенности на будущее их промотавшееся положение. Он мыслил так: "Не придумал ли и теперь какой-нибудь дедушка оставить своему внуку подарок, заключив его в рамку фамильного портрета?" Полный романического бреда, он стал даже думать, нет ли здесь какой-нибудь тайной связи с его судьбою: не связано ли существованье портрета с его собственным существованьем, и самое приобретение его не есть ли уже какое-то предопределение? Он принялся с любопытством рассматривать рамку портрета. В одном боку ее был выдолбленный желобок, задвинутый дощечкой так ловко и неприметно, что если бы капитальная рука квартального надзирателя не произвела пролома, червонцы остались бы до скончания века в покое. Рассматривая портрет, он подивился вновь высокой работе, необыкновенной отделке глаз; они уже не казались ему страшными, но все еще в душе оставалось всякий раз невольно неприятное чувство. "Нет, - сказал он сам в себе, - чей бы ты ни был дедушка, а я тебя поставлю за стекло и сделаю тебе за это золотые рамки". Здесь он набросил руку на золотую кучу, лежавшую пред ним, и сердце забилось сильно от такого прикосновенья. "Что с ними сделать? - думал он, уставив на них глаза. - Теперь я обеспечен, по крайней мере, на три года, могу запереться в комнату, работать. На краски теперь у меня есть; на обед, на чай, на содержанье, на квартиру есть; мешать и надоедать мне теперь никто не станет; куплю себе отличный манкен, закажу гипсовый торсик, сформую ножки, поставлю Венеру, накуплю гравюр с первых картин. И если поработаю три года для себя, не торопясь, не на продажу, я зашибу их всех, и могу быть славным художником".

 

«Хуыцауæй разы, хæйрæг сæ ахаста!» загъта Чартков, æддаг дуары хъæр куы фехъуыста, уæд. Уый ракасти æддаг уатмæ, Никитæйы цæмæдæр арвыста, цæмæй иунæгæй баззайа уый тыххæй, йæ фæстæ йын дуар сæхгæдта æмæ, фæстæмæ йæ уатмæ раздæхгæйæ, йæ зæрдæ гуыпп-гуыпп кодта, афтæмæй райдыдта тыхтон халын. Уым уыдис тумантæ, иууылдæр иухуызон ногтæ, артау тæвд. Æррайау бадти сыгъзæрин кæрийы цур æмæ йæхи фарста фын y уый, æви цы у, уымæй. Тыхтоны уыдис мин туманы, æддейы бакæсгæйæ фыны кæй федта, уыдоны хуызæн уыдысты. Цалдæр минуты сæ ракал-бакал фæкодта, касти сæм æмæ уæддæр йæ уд йе ’муд нæма æрцыд. Йæ хъуыдыты фæзындысты ссаргæ хæзнаты æмæ алыхуызон æвæрæнты хабæрттæ, фыдæлтæ иу сæ байзæттагæн цы ныууагътой куы смæгуыр уой, уæдмæ, ахæмты хабæрттæ. Уый хъуыды кодта: кæд искæцы фыды фыд йæ фырты фырттæн лæвар ныууадзыны фæнд скодта протреты фæлгæты йæ цæвæргæйæ. Алыхуызон сæнттæй дзаг уæвгæйæ, уый хъуыды кæнын райдыдта, зæгъгæ, уым цымæ нæй сусæг бастдзинад йæ хъысмæтимæ, портрет кæй ис, уый цымæ баст нæу йæхи уæвындзинадимæ, æмæ йæ кæй балхæдта, уый цымæ ницы амоны. Райдыдта цымыдис каст кæнын портреты фæлгæтмæ. Иу фарсæрдыгæй йыл уыди нукгонд, фæйнæджы гæбазæй афтæ арæхсгæ æмбæрзт уыд æмæ йæ пъæлицæйаджы къух нæ асаста, зæгъгæ, уæд тумантæ сæ мыггагмæ уым баззадаиккой. Портретмæ кæсгæйæ йын ногæй дис кодта йæ хорз кондыл, цæстытыл: ныр æм тæрсæн нал кастысты; фæлæ уæддæр зæрдæйы алы хатт дæр задис цæмæндæр хъыгдзинад. «Нæ», загъта уый йæхи мидæг: «кæй фæнды дæр дæ, зæронд, уæддæр дыл æз авг сæвæрдзынæн æмæ дын уый тыххæй сыгъзæрин фæлгæт скæндзынæн». Афтæ зæгъгæйæ йæ къух æрæвæрдта йæ разы сыгъзæрины кæрийыл æмæ йæ æндзæвдæй зæрдæ ныгуыпп-гуыпп кодта. Æдзынæг сæм каст æмæ хъуыды кодта: «ныр сын цы кæнон? Ныр æдыхст дæн æппынкъаддæр æртæ азы, мæ бон y мæхиуыл дуар сæхгæнын, кусын. Ахорæнты фаг мæм ис, сихорæн, цайæн, фатерæн æмæ алцæмæн дæр мæм æхца ис; ничиуал мæ хъыгдардзæн: мæхицæн хорз манкен балхæндзынæн, гипсæй торсик заказ скæндзынæн, Венерæйы сæвæрдзынæн, фыццаг нывтæй гравюрæтæ балхæндзынæн. Æмæ æртæ азы мæхицæн куы бакусон, тагъд нæ кæнгæйæ, уæйгæнынæн нæ зæгъгæ, уæд сæ иууылдæр ауадздзынæн æмæ суыдзынæн номдзыд нывгæнæг».

   

Венерæ — рагон римаг мифологийы уарзондзинады æмæ рæсугъддзинады бардуаг.


Так говорил он заодно с подсказывавшим ему рассудком; но извнутри раздавался другой голос, слышнее и звонче. И как взглянул он еще раз на золото, не то заговорили в нем двадцать два года и горячая юность. Теперь в его власти было все то, на что он глядел доселе завистливыми глазами, чем любовался издали, глотая слюнки. Ух, как в нем забилось ретивое, когда он только подумал о том! Одеться в модный фрак, разговеться после долгого поста, нанять себе славную квартиру, отправиться тот же час в театр, в кондитерскую, в... и прочее, - и он, схвативши деньги, был уже на улице.

 

Афтæ дзырдта уый йæхицæн, фæлæ йæм мидæгæй хъуысти æндæр хъæлæс хъæрдæрæй æмæ зæллангдæрæй. Æмæ ма иу хатт сыгъзæринмæ куы фæкаст, уæд афтæ-нæ загътой йæ 22 азы æмæ æвзонг сонтдзинад. Ныр йæ бар цыдис, ныронг хæлæггæнгæ цæмæ каст йæ цæстытæй, дардмæ йæ зæрдæ цæмæй рухс кодта, йæ комы дæттæ цæмæ уадысты, уыдоныл. Ух, куыд сцæрдæг ис, ууыл куы ахъуыды кодта, уæд! Модæйы фрак скæнын, хи хорз фенын, хорз фатер баххуырсын, театрмæ ацæуын, адджинæгты дуканимæ,... æмæ афтæ дарддæр, æмæ уый, æхцатæ раскъæфгæйæ, разгъордта уынгмæ.

Прежде всего зашел к портному, оделся с ног до головы и, как ребенок, стал обсматривать себя беспрестранно; накупил духов, помад, нанял, не торгуясь, первую попавшуюся великолепнейшую квартиру на Невском проспекте, с зеркалами и цельными стеклами; купил нечаянно в магазине дорогой лорнет, нечаянно накупил тоже бездну всяких галстуков, более, нежели было нужно, завил у парикмахера себе локоны, прокатился два раза по городу в карете без всякой причины, объелся без меры конфектов в кондитерской и зашел к ресторану французу, о котором доселе слышал такие же неясные слухи, как о китайском государстве. Там он обедал подбоченившись, бросая довольно гордые взгляды на других и поправляя беспрестанно против зеркала завитые локоны. Там он выпил бутылку шампанского, которое тоже доселе было ему знакомо более по слуху. Вино несколько зашумело в голове, и он вышел на улицу живой, бойкий, по русскому выражению: черту не брат. Прошелся по тротуару гоголем, наводя на всех лорнет. На мосту заметил он своего прежнего профессора и шмыгнул лихо мимо его, как будто бы не заметив его вовсе, так что остолбеневший профессор долго еще стоял неподвижно на мосту, изооразив вопросительный знак на лице своем.

 

Æппæты фыццаг бацыди хуыйæгмæ, йæ сæрæй йæ къæхтæм ног дзаумæттæ скодта æмæ, сывæллонау, æнæкæрон йæхимæ касти; балхæдта духитæ, помадæтæ, Невский проспекты баххуырста фатер, айдæнтимæ æмæ стыр æвгтимæ; сонтæй дуканийы балхæдта зынаргъ лорнет, сонтæй мa балхæдта бирæ алыхуызон галстуктæ, цас æй хъуыд, уымæй фылдæр, хилдасæгмæ йæ дадалитæ скъæбæлдзыг кодта, хуыцауы ницæуыл дыууæ хатты горæты къареты мидæг атезгъо кодта; æнæхъуаджы бирæ бахордта къафеттæ адджинæгты дуканийы æмæ францаджы ресторанмæ бацыд, уый тыххæй фехъуыста æнæбæрæг цыдæртæ, китайаг паддзахады тыххæй куыд фехъуыста, афтæ. Уым сихор хордта йæ сины сæртыл хæцгæйæ, æмæ иннæтæм сæрæстырæй кæсгæйæ, æдзухдæр айдæнмæ йæ къæбæлдзыг дадалитæ дзæбæх кодта. Уым банызта иу авг шампайнаг сæн, ныры онг та йын æрмæст йæ кой хъуыста. Сæн сæры бацыди, æмæ уынгмæ рацыд тæвдæй, хъæддыхæй, иудзырдæй, зæххыл дæр нал хæцыд, афтæмæй. Тротуарыл хъал цыд акодта йæ алыфарс адæммæ йæ лорнет аразгæйæ. Хидыл бафиппайдта йæ раздæры профессоры æмæ цæрдæг йæ рæзты асыффыт кодта, цыма йæ æппындæр нæ федта, йæхи афтæ фæкæнгæйæ æмæ профессор сагъдæй лæугæйæ баззад хидыл.

Все вещи и все, что ни было: станок, холст, картины - были в тот же вечер перевезены на великолепную квартиру. Он расставил то, что было получше, на видные места, что похуже - забросил в угол и расхаживал по великолепным комнатам, беспрестанно поглядывая в зеркала. В душе его возродилось желанье непреоборимое схватить славу сей же час за хвост и показать себя свету. Уже чудились ему крики: "Чартков, Чартков! видали вы картину Чарткова? Какая быстрая кисть у Чарткова! Какой сильный талант у Чарткова!" Он ходил в восторженном состоянии у себя по комнате, уносился невесть куда. На другой же день, взявши десяток червонцев, отправился он к одному издателю ходячей газеты, прося великодушной помощи; был принят радушно журналистом, назвавшим его тот же час "почтеннейший", пожавшим ему обе руки, расспросившим подробно об имени, отчестве, месте жительства, и на другой же день появилась в газете вслед за объявлением о новоизобретенных сальных свечах статья с таким заглавием: "О необыкновенных талантах Чарткова": "Спешим обрадовать образованных жителей столицы прекрасным, можно сказать, во всех отношениях приобретением. Все согласны в том, что у нас есть много прекраснейших физиогномий и прекраснейших лиц, но не было до сих пор средства передать их на чудотворный холст, для передачи потомству; теперь недостаток этот пополнен: отыскался художник, соединяющий в себе что нужно. Теперь красавица может быть уверена, что она будет передана со всей грацией своей красоты воздушной, легкой, очаровательной, чудесной, подобной мотылькам, порхающим по весенним цветкам. Почтенный отец семейства увидит себя окруженным своей семьей. Купец, воин, гражданин, государственный муж - всякий с новой ревностью будет продолжать свое поприще. Спешите, спешите, заходите с гулянья, с прогулки, предпринятой к приятелю, к кузине, в блестящий магазин, спешите, откуда бы ни было. Великолепная мастерская художника (Невский проспект, такой-то номер) уставлена вся портретами его кисти, достойной Вандиков и Тицианов. Не знаешь, чему удивляться: верности ли и сходству с оригиналами или необыкновенной яркости и свежести кисти. Хвала вам, художник! вы вынули счастливый билет из лотереи. Виват, Андрей Петрович (журналист, как видно, любил фамильярность)! Прославляйте себя и нас. Мы умеем ценить вас. Всеобщее стечение, а вместе с тем и деньги, хотя некоторые из нашей же братьи журналистов и восстают против них, будут вам наградою".

 

Йæ дзаумæттæ иууылдæр: станок, кæттаг, нывтæ уыцы изæр ласт æрцыдысты хорз фатермæ. Рæсугъддæр æм цы уыд, уыдон зынгæ дæр ран сæвæрдта, фыдуынддæрты та къуыммæ баппæрста, æмæ дзæбæх уæтты рацу-бацу кодта, æдзухдæр айдæнтæм бакæсбакæсгæнгæйæ. Фæзындис æм æнæкæрон бæллиц кады уыцы минут йæ къæдзилæй ацахсын æмæ йæхи адæммæ равдисынмæ. Йæ хъустыл хъæртæ уайын райдыдтой: «Чартков, Чартков! Федтат! Куыд тыхджын курдиат ис Чартковмæ!» Уый йæ уаты рацу-бацу кодта стыр разыйæ — кæдæмдæр тахти. Дыккаг бон, дæс туманы йемæ айсгæйæ, уый ацыдис иу газет уадзæгмæ æмæ дзы куырдта хæларзæрдæ æххуыс; журналист æм байхъуыста зæрдиагæй, уыцы минут æй «кадджындæр» схонгæйæ, йæ дыууæ къухы дæр ын райсгæйæ, йæ ном, фыды ном, кæм цæры уымæй йæ бæлвырд бафæрсгæйæ, æмæ дыккаг бон газеты, ног сойын цырæгъты тыххæй хъусинаг кæм уыдис, уый фæстæ фæзынд статья ахæм сæргондимæ: Чартковы æвæджиау курдиаты тыххæй: «тагъд кæнæм столицæйы ахуыргонд цæрджытæн, зæгъæн ис, алы æгъдауæй дæр стыр æхсызгондзинад фехъусын кæнынмæ. Алчидæр зоны, махмæ кæй ис бирæ тынг хорз цæсгомы хаттытæ æмæ цæсгæмттæ, фæлæ ныры онг нæ уыдис ахæм фадат, цæмæй уыдон æвдыст æрцыдаиккой диссаджы нывты, цæмæй фæстæдæр фæлтæртæн баззайой, уый тыххæй; ныр уыцы хъæндзинад æххæстгонд æрцыд: разындис нæм ахæм нывгæнæг, кæцымæ ис цы хъæуы, уыдон иууылдæр. Ныр рæсугъд сылгоймæгтæн сæ зæрдæ фидар уыдзæн уымæй, æмæ сæ рæсугъддзинад нывгонд кæй æрцæудзæн æххæст грациимæ, мæнæ уалдзыгон дидинджытыл цы гæлæбу ратæх-батæх фæкæны, уыйау рог, зæрдæсыгъдæг диссаджы хуызы. Бинонты кадджын фыд йæхи фендзæн йæ бинонты астæу. Къупецаг, æфсæддон, гражданин, паддзахадон зынгæ архайæг — сæ алчи дæр ног тыхтимæ дарддæр кæндзæн йæ хъуыддаг. Тагъд кæнут, тагъд, тезгъо кæнынæй, æрдхордæй, хæстæгæй, хорз дуканийæ цæуат, кæцæй фæнды куы уа, уæддæр тагъд кæнут. Нывгæнæджы фыр рæсугъд æрмадз (Невский проспект, ахæм æмæ ахæм номыр) дзаг у, раст, Вандикты æмæ Тицианты аккаг, йæхи конд нывтæй. Адæймаг цæуыл дис кæна, уый зын равзарæн у, нывтæ оригиналтæм тынг хæстæг кæй сты, ууыл æви сæ диссаджы кондыл. Кад уын, нывгæнæг: лотерейæ амондджын билет раластат. Виват, Андрей Петрович (журналист, куыд уынæм, афтæмæй уарзта фамилярдзинад) ! Ном кæнут уæхицæн дæр æмæ махæн дæр. Max зонæм сымахæн аргъ скæнын. Бирæ куыст æмæ уыимæ бирæ æхцатæ, кæд иуæй-иутæ нæ журналисттæй уыдоны ныхмæ сты, уæддæр, уыдзысты уый аккаг хæрзиуæг».

   

Ван-Дейк (1599–1641) — зындгонд фламандаг нывгæнæг.


С тайным удовольствием прочитал художник это объявление; лицо его просияло. О нем заговорили печатно - это было для него новостию; несколько раз перечитывал он строки. Сравнение с Вандиком и Тицианом ему сильно польстило. Фраза "Виват, Андрей Петрович!" также очень понравилась; печатным образом называют его по имени и по отчеству - честь, доныне ему совершенно неизвестная. Он начал ходить скоро по комнате, ерошить себе волоса, то садился на кресла, то вскакивал с них и садился на диван, представляя поминутно, как он будет принимать посетителей и посетительниц, подходил к холсту и производил над ним лихую замашку кисти, пробуя сообщить грациозные движения руке. На другой день раздался колокольчик у дверей его; он побежал отворять. Вошла дама, предводимая лакеем в ливрейной шинели на меху, и вместе с дамой вошла молоденькая восемнадцатилетняя девочка, дочь ее.

 

Сусæг райындзинадимæ касти уыцы хъусынгæнинаг нывгæнæг; йæ цæсгом ныррухс ис. Йæ кой скодтой мыхуыры — уый фыццаг хатт уыд; цалдæр хатты бакасти хъусынгæнинаг. Вандикимæ æмæ йæ Тицианимæ кæй сбарстой, уый йын йæ зæрдæ тынг балхæдта. «Виват, Андрей Петрович!» зæгъгæ, уыцы дзырдтæ йæ зæрдæмæ тынг фæцыдысты; мыхуыры йын йæ ном æмæ йæ фыды ном загътой — уый уыди ныронг ын æппындæр зындгонд цы кад нæ уыд, уый. Уайтагъд уаты рацу-бацу кæныныл фæци, йæ сæрыхъуынтæ спыхцыл кодта, афтæмæй, куы та иу цъæтджын бандоныл æрбадт, куы та иу фестад æмæ диваныл абадт æмæ æдзухдæр йæ цæстытыл уади нæлгоймагæй æмæ йæм сылгоймагæй чи цæуа уыдоныл куыд æмбæлдзæн, уый, тыгъд кæттагмæ иу бацыд æмæ цырд змæлæнтæ кодта йæ цуры, цыма тынг рæсугъд грациимæ ныв кæны, уыйау. Дыккаг бон йæ дуары æддейæ дзæнгæрæджы хъæр фæцыд; уый азгъордта дуар байгом кæнынмæ, æрбацыдис сылгоймаг йæ 18 аздзыд дзæбæх чызгимæ, семæ ма уыдис зынаргъ цæрмтты цинелы мидæг сæ лæггадгæнæг.

- Вы мсьё Чартков? - сказала дама.

  Художник поклонился.

  - Об вас столько пишут; ваши портреты, говорят, верх совершенства. - Сказавши это, дама наставила на глаз лорнет и побежала быстро осматривать стены, на которых ничего не было. - А где же ваши портреты?

  - Вынесли, - сказал художник, несколько смешавшись, - я только что переехал еще на эту квартиру, так они еще в дороге... не доехали.

  - Вы были в Италии? - сказала дама, наводя на него лорнет, не найдя ничего другого, на что бы можно было навесть его.

  - Нет, я не был, но хотел быть... впрочем, теперь покамест я отложил... Вот кресла-с, вы устали?..

 

«Сымах стут мсье Чартков?» бафарста сылгоймаг. Нывгæнæг йæ сæрæй акуывта.

«Сымах тыххæй афтæ бирæ фыссынц, уæ портреттæ, дам, æппæт портреттæй дæр хуыздæр сты». Уыцы дзырдтæ дзургæйæ, сылгоймаг лорнет йæ цæстмæ схаста æмæ тагъд-тагъд ауад афтид къултæ уынынмæ. «Æмæ уæ портреттæ та кæм сты?»

«Ахастам сæ», загъта нывгæнæг æмæ хорзау нал фæци. «Æз нырма æрæджы æрбалыгъдтæн ацы фатермæ æмæ портреттæ нырма фæндагыл сты... нæма æрбахæццæ сты».

«Сымах Италийы уыдыстут?». загъта сылгоймаг лорнет æм саразгæйæ æндæр цæмæ кастаид, уый кæй нæ ссардта, уый тыххæй.

«Нæ, нæ уыдтæн, фæлæ мæ фæнды... уыцы хъуыддаг уал фæстæдæрмæ аргъæвтон... Мæнæ бадæнтæ; сымах бафæлладаиккат...»

  - Благодарю, я сидела долго в карете. А, вон наконец вижу вашу работу! - сказала дама, побежала к супротивной стене и наводя лорнет на стоявшие на полу его этюды, программы, перспективы и портреты. - C'est charmant! Lise, Lise, venez ici! Комната во вкусе Теньера, видишь: беспорядок, беспорядок, стол, на нем бюст, рука, палитра; вон пыль, - видишь, как пыль нарисована! C'est charmant! А вон на другом холсте женщина, моющая лицо, - quelle jolie figure! Ах, мужичок! Lise, Lise, мужичок в русской рубашке! смотри: мужичок! Так вы занимаетесь не одними только портретами?

 

«Бузныг æз къареты бирæ фæбадтæн. А, уæртæ, æппынфæстаг, уынын уæ куыст!» загъта сылгоймаг, иннæ къулмæ базгъоргæйæ, æмæ лорнет, пъолыл цы этюдтæ, программæтæ, перспективтæ æмæ портреттæ уыд, уыдонмæ сарæзта. C’est charmant, Lise, Lise, venez ici! Теньеры æнкъарæнмæ гæсгæ уат, кæсыс: æнæфснайд, æнæфснайд стъол, йæ уæлæ бюст, къух, палитра; уæртæ рыг, кæсыс, рыг куыд нывгонд y! c’est charmant. Мæнæ иннæ кæттагыл йæхи æхсæг сылгоймаг — quelle jolie figure! Ax, музуккаг! Lise, Lise, музуккаг уырыссаг хæдоны! кæс ма: музуккаг! Сымах уæдæ æрмæсг портреттæ нæ кæнут?»


Это очаровательно! Лиза, Лиза, подойди сюда! (франц.)

Какое красивое лицо! (франц.)


 

Уый хорз æмбисонд у, Лизæ, Лизæ, рацу ма ардæм! (франц.)

Теньер Давид (1610–1690) голландиаг нывгæнæг.

Куыд рæсугъд фигурæ у! (франц.)


- О, это вздор... Так, шалил... Этюды...

  - Скажите, какого вы мнения насчет нынешних портретистов? Не правда ли, теперь нет таких, как был Тициан? Нет той силы в колорите, нет той... как жаль, что я не могу вам выразить по-русски (дама была любительница живописи и обегала с лорнетом все галереи в Италии). Однако мсьё Ноль... ах, как он пишет! Какая необыкновенная кисть! Я нахожу, что у него даже больше выраженья в лицах, нежели у Тициана. Вы не знаете мсьё Ноля?

 

«О, уый ницы у... Афтæ, хынджыллæг кодтон... Этюдтæ»...

«Зæгъут ма, цы хъуыды кæнут нырыккон портретистты тыххæй? Раст нæу, ныртæккæ Тицианы хуызæттæ кæй нал ис, уый? Колориты уыцы тых нæй, нæй ахæм... хъыгаг y мæ бон уын мæ хъуыды уырыссагау зæгъын кæй нæ фæразын, уый (сылгоймаг уарзта нывкæнындзинад æмæ Италийы галлерейтæ се ’ппæтдæр лорнетимæ федта). Фæлæ, мсье Ноль... ах, куыд ныв кæны! Цы диссаджы дæсны у. Мæнмæ афтæ кæсы, цыма йæ конд цæсгæмттæ Тицианы конд цæсгæмттæй цардхуыздæр сты. Сымах нæ зонут мсье Нолы?»

 - Кто этот Ноль? - спросил художник.

  - Мсьё Ноль. Ах, какой талант! он написал с нее портрет, когда ей было только двенадцать лет. Нужно, чтобы вы непременно у нас были. Lise, ты ему покажи свой альбом. Вы знаете, что мы приехали с тем, чтобы сей же час начали с нее портрет.

  - Как же, я готов сию минуту.

  И в один мгновенье придвинул он станок с готовым холстом, взял в руки палитру, вперил глаз в бледное личико дочери. Если бы он был знаток человеческой природы, он прочел бы на нем в одну минуту начало ребяческой страсти к балам, начало тоски и жалоб на длинноту времени до обеда и после обеда, желанья побегать в новом платье на гуляньях, тяжелые следы безучастного прилежания к разным искусствам, внушаемого матерью для возвышения души и чувств. Но художник видел в этом нежном личике одну только заманчивую для кисти почти фарфоровую проэрачность тела, увлекательную легкую томность, тонкую светлую шейку и аристократическую легкостъ стана. И уже заранее готовился торжествовать, показать легкость и блеск своей кисти, имевшей доселе дело только с жесткими чертами грубых моделей, с строгими антиками и копиями кое-какие классических мастеров. Он уже представлял себе в мыслях, как выйдет это легонькое личико.

 

«Чи y уыцы Ноль?» бафарста нывгæнæг.

«Мсье Ноль. Ах, цы курдиат æм ис! мæ чызгæн йæ портрет скодта, 12 азы йыл куы сæххæст, уæд. Хъуамæ сымах махмæ æрбацæуат. Lise, дæ альбом ын равдис. Зонут, мах æрбацыдыстæм, цæмæй йын тагъддæр йæ портрет скæнат».

«Цæуылнæ, æз ныртæккæ дæр цæттæ дæн». Æмæ цæсты фæныкъуылдмæ йе станок цæттæ тыгъд кæттагимæ æрбахæстæг кодта, палитрæ йæ къухмæ райста, чызджы фæлурс цæсгоммæ ныккасти. Адæймаджы удыхъæд куы зыдтаид, уæд уыцы цæсгомы бакастаид кафтизæртæм бæллындзинады райдиан, рæстæг сихоры размæ æмæ йæ фæстæ даргъ кæй у, уый зæрдæмæ нæ цæуыны æмæ ууыл æнкъард кæныны райдиан, тезгъо кæнынмæ ног къабайы ацæуынмæ бæллын, йæ удыхъæд æмæ æнкъарæнтæ фæбæрзонддæр кæныны тыххæй йын йæ мад кæй хатыдта, уыцы алыхуызон аивæдтæм куыд фæндыйы цæстæй кæсыны уæззау фæдтæ. Фæлæ нывгæнæг уыцы буц цæсгомыл уыдта æрмæстдæр нывкæнынæн буары хорз цы рæсугъддзинад ис, уый, зæрдæмæдзæугæ рог диссаджы цæстæнгас, мæллæг урс дæллагхъуыртæ æмæ астæуы аристократон рогдзинад. Æмæ рагацау цингæнгæ йæхи цæттæ кодта, ныронг æрмæст гуырымыхъ дзаумæтты дæрзæгдзинадыл, антиктыл æмæ искæцы дæсны нывгæнджыты къопитыл ахуыр цы дæсныдзинад уыд, уый равдисынмæ. Ныридæгæн йæ цæстытыл уади уыцы дзæбæх цæсгом куыд рауайдзæн, уый.

 - Знаете ли, - сказала дама с несколько даже трогательным выражением лица, - я бы хотела... на ней теперь платье; я бы, признаюсь, не хотела, чтобы она была в платье, к которому мы так привыкли; я бы хотела, чтоб она была одета просто и сидела бы в тени зелени, в виду каких-нибудь полей, чтобы стада вдали или роща... чтобы незаметно было, что она едет куда-нибудь на бал или модный вечер. Наши балы, признаюсь, так убивают душу, так умерщвляют остатки чувств... простоты, простоты чтобы было больше.

  Увы! на лицах и матушки и дочери написано было, что они до того исплясались на балах, что обе сделались чуть не восковыми.

 

«Зонут», загъта сылгоймаг цавæрдæр зæрдæагайгæ цæстæнгасимæ: «мæн фæнды... ныр ыл къаба ис, мæн, сæттын ыл, нæ фæнды цæмæй йæ уæлæ, цы къабайыл ын сахуыр стæм, уый уа: мæн фæнды, цæмæй уа æнцон арæзт æмæ бæлæсты бын аууоны бада, быдыртæм зынгæйæ, цæмæй йæм дардæй зына къох... цæмæй бæрæг уа цыма искæдæм кафтизæрмæ, кæнæ модæйы изæрмæ цæуы, уый. Нæ хъазтизæртæ, сæттын ыл, удæн низ сты, афтæ марынц цы æнкъарæнтæ ма баззад уыдон... Æнцондзинад, æнцондзинад хъуамæ уа фылдæр». (Уæууа! мад æмæ чызджы цæсгæмттыл фыст уыди, зæгъгæ уыйас бирæ фæкафыдысты кафтизæрты æмæ сæ дыууæ дæр чысыл ма бахъæуа мыдадзæй кондау ма суой).

Чартков принялся за дело, усадил оригинал, сообразил несколько все это в голове; провел по воздуху кистью, мысленно устанавливая пункты; прищурил несколько глаз, подался назад, взглянул издали - и в один час начал и кончил подмалевку. Довольный ею, он принялся уже писать, работа его завлекла. Уже он позабыл все, позабыл даже, что находится в присутствии аристократических дам, начал даже выказывать иногда кое-какие художнические ухватки, произнося вслух разные звуки, временами подпевая, как случается с художником, погруженным всею душою в свое дело. Без всякой церемонии, одним движеньем кисти заставлял он оригинал поднимать голову, который наконец начал сильно вертеться и выражать совершенную усталость.

  - Довольно, на первый раз довольно, - сказала дама.

  - Еще немножко, - говорил позаоывшийся художник.

  - Нет, пора! Lise, три часа! - сказала она, вынимая маленькие часы, висевшие на золотой цепи у ее кушака, и вскрикнула: - Ах, как поздно!

 

Чартков йæ куыст райдыдта, чызджы сбадын кодта, йæ хъуыдыты алцыдæр сныв кодта; цъылинæг уæлдæфы æрзылдта, хинымæр пункттæ сбæрæг кæнгæйæ, йæ цæст чысыл фæцъынд кодта, фæстæмæ алæууыд, дарддæрæй бакаст æмæ иу сахатмæ райдыдта æмæ фæци фыццаг ахуырст. Уымæй йæ зæрдæ райгæйæ, райдыдта кæнын портрет, куыстмæ йæ зæрдæ радта. Алцыдæр дзы ферох, ферох дзы суанг аристократон сылгоймæгты раз кæй ис, уый, суанг ма йæм нывгæнджыты иуæй-иу фезмæлдтытæ дæр фæзындис, хъæрæй алыхуызон мыртæ дзургæйæ, рæстæггай-иу заргæ дæр бакодта, нывгæнæг æгасæй дæр йæ куысты куы аныгъуылы, уæд куыд фæкæны, афтæ. Æнæ уæздан митæй цъылинæгæй амонгæйæ чызгæн йæ сæрыл уæлæмæ хæцын кодта, уый та фæстагмæ тынг змæлын райдыдта, тынг кæй бафæллад, уый бæрæг уыди.

«Æгъгъæд, фыццаг хатт уал æгъгъæд фæуæд», загъта чызджы мад.

«Иу чысыл ма», дзырдта нывгæнæг.

«Нæ, æгъгъæд y! Lise, æртæ сахаты у!» загъта мад, йæ роны сыгъзæрин босыл цы чысыл сахат уыд, уый сисгæйæ, æмæ сдзырдта: «Ах, куыд бирæ рæстæг рацыд!»

- Минуточку только, - говорил Чартков простодушным и просящим голосом ребенка.

  Но дама, кажется, совсем не была расположена угождать на этот раз его художественным потребностям и обещала вместо того просидеть в другой раз долее.

  "Это, однако ж, досадно, - подумал про себя Чартков, - рука только что расходилась". И вспомнил он, что его никто не перебивал и не останавливал, когда он работал в своей мастерской на Васильевском острове; Никита, бывало, сидел не ворохнувшись на одном месте - пиши с него сколько угодно; он даже засыпал в заказанном ему положении. И, недовольный, положил он свою кисть и палитру на стул и остановился смутно пред холстом. Комплимент, сказанный светской дамой, пробудил его из усыпления. Он бросился быстро к дверям провожать их; на лестнице получил приглашение бывать, прийти на следующей неделе обедать и с веселым видом возвратился к себе в комнату. Аристократическая дама совершенно очаровала его. До сих пор он глядел на подобные существа как на что-то недоступное, которые рождены только для того, чтобы пронестись в великолепной коляске с ливрейными лакеями и щегольским кучером и бросить равнодушный взгляд на бредущего пешком, в небогатом плащишке человека. И вдруг теперь одно из этих существ вошло к нему в комнату; он пишет портрет, приглашен на обед в аристократический дом. Довольство овладело им необыкновенное; он был упоен совершенно и наградил себя за это славным обедом, вечерним спектаклем и опять проехался в карете по городу без всякой нужды.

 

«Иу чысыл ма», дзырдта Чартков, сывæллоны зæрдæхæлар æмæ хатæг хъæлæсы уагæй.

Фæлæ йын сылгоймаг, æвæццæгæн, нæ хъавыдис йæ аивадон домæнтæн ахъаз кæнын æмæ йын зæрдæ æвæрдта, æндæр хатт фылдæр фæбадыны тыххæй.

«Уый уæддæр хъыгаг у», йæхинымæр ахъуыды кодта Чартков: «мæ къух куыддæр фæцарæхст, афтæ».

Æмæ йæ зæрдыл æрбалæууыд, Васильевскы Сакъадахы йæ æрмадзы куы куыста, уæд æй куыд ничи хъыгдардта æмæ урæдта, уый; Никитæ-иу æнæ фезмæлгæйæ иу ран бадтис — цас дæ фæнды уыйас ыл нывтæ кæн; цы хуызы йын иу загъта, уыцы хуызы иу фынæй дæр баци. Æмæ, разы нæ уæвгæйæ, йæ цъылинæг, палитрæ бандоныл æрæвæрдта, æмæ тарæй йæ куысты уæлхъус æрлæууыд. Уыцы сылгоймаг ын цы æппæлæн ныхас загъта, уый йæ йæ фынæйæ райхъал кодта. Уый фæтагъд кодта дуары ’рдæм сæ фæдыл акæсыны тыххæй; асинтыл æй сæхимæ хонын радыдтой, иннæ къуыри сæм сихор хæрынмæ куыд æрбацыдаид, афтæ, æмæ фæстæмæ йæ уатмæ хъæлдзæгæй æрбаздæхт.

Аристократон сылгоймаг йæ зæрдæмæ бынтондæр фæцыд. Уæды онг ахæм адæймæгтæм касти, кæй никуы сæм баххæсдзæн, ахæм цæстæнгасæй, цыма уыдон райгуырдысты æрмæстдæр уымæн, цæмæй рæсугъд къареты дзæбæх дарæсджын лæггадгæнджытимæ тезгъо кæной æмæ уазал цæстæй кæсой фистæгæй аслам пæлæзы цæуæг адæймагмæ. Æмæ æвиппайды ныр уыцы адæймæгтæй иу æрбацыдис йæ уатмæ; кæны йын йæ портрет, аристократон хæдзармæ сихор хæрынмæ хуынд у. Диссаджы разыдзинадæй байдзаг; йæ мондæгтæ бафсæста æмæ уый тыххæй хорз сихор бахордта, изæры театрмæ ацыд æмæ та горæты уынгты къареты атезгъо кодта.

Во все эти дни обычная работа ему не шла вовсе на ум. Он только приготовлялся и ждал минуты, когда раздастся звонок. Наконец аристократическая дама приехала вместе с своею бледненькою дочерью. Он усадил их, придвинул холст уже с ловкостью и претензиями на светские замашки и стал писать. Солнечный день и ясное освещение много помогли ему. Он увидел в легоньком своем оригинале много такого, что, быв уловлено и передано на полотно, могло придать высокое достоинство портрету; увидел, что можно сделать кое-что особенное, если выполнить все в такой окончательности, в какой теперь представлялась ему натура. Сердце его начало даже слегка трепетать, когда он почувствовал, что выразит то, чего еще не заметили другие. Работа заняла его всего, весь погрузился он в кисть, позабыв опять об аристократическом происхождении оригинала. С занимавшимся дыханием видел, как выходили у него легкие черты и это почти прозрачное тело семнадцатилетней девушки. Он ловил всякий оттенок, легкую желтизну, едва заметную голубизну под глазами и уже готовился даже схватить небольшой прыщик, выскочивший на лбу, как вдруг услышал над собою голос матери. "Ах, зачем это? это не нужно, - говорила дама.- У вас тоже... вот, в некоторых местах... как будто бы несколько желто и вот здесь совершенно как темные пятнышки". Художник стал изъяснять, что эти-то пятнышки и желтизна именно разыгрываются хорошо, что они составляют приятные и легкие тоны лица. Но ему отвечали, что они не составят никаких тонов и совсем не разыгрываются; и что это ему только так кажется. "Но позвольте здесь в одном только месте тронуть немножко желтенькой краской", - сказал простодушно художник. Но этого-то ему и не позволили. Объявлено было, что Lise только сегодня немножко не расположена, а что желтизны в ней никакой не бывает и лицо поражает особенно свежестью. краски. С грустью принялся он изглаживать то, что кисть его заставала выступить на полотно. Исчезло много почти незаметных черт, а вместе с ними исчезло отчасти и сходство. Он бесчувственно стал сообщать ему тот общий колорит, который дается наизусть и обращает даже лица, взятые с натуры, в какие-то холодно-идеальные, видимое на ученических программах. Но дама была довольна тем, что обидный колорит был изгнан вовсе. Она изъявила только удивленье, что работа идет так долго, и прибавила, что слышала, будто он в два сеанса оканчивает совершенно портрет. Художник ничего не нашелся на это отвечать. Дамы поднялись и собирались выйти. Он положил кисть, проводил их до дверей и после того долго оставался смутным на одном и том же месте перед своим портретом. Он глядел на него глупо, а в голове его между тем носились те легкие женственные черты, те оттенки и воздушные тоны, им подмеченные, которые уничтожила безжалостно его кисть. Будучи весь полон ими, он отставил портрет в сторону и отыскал у себя где-то заброшенную головку Психеи, которую тогда-то давно и эскизно набросал на полотно. Это было личико, ловко написанное, но совершенно идеальное, холодное, состоявшее из одних общих черт, не принявшее живого тела. От нечего делать он теперь принялся проходить его, припоминая на нем все, что случилось ему подметить в лице аристократической посетительницы. Сломленные им черты, оттенки и тоны здесь ложились в том очищенном виде, в каком являются они тогда, когда художник, наглядевшись на природу, уже отдаляется от нее и производит ей равное создание. Психея стала оживать, и едва сквозившая мысль начала мало-помалу облекаться в видимое тело. Тип лица молоденькой светской девицы невольно сообщился Психее, и чрез то получила она своеобразное выражение, дающее право на название истинно оригинального произведения. Казалось, он воспользовался по частям и вместе всем, что представил ему оригинал, и привязался совершенно к своей работе. В продолжение нескольких дней он был занят только ею. И за этой самой работой застал его приезд знакомых дам. Он не успел снять со станка картину. Обе дамы издали радостный крик изумленья и всплеснули руками.

 

Уыцы бонты йæ сæрмæ æндæр куыст хæстæг нæ цыд. Уый æрмæст цæттæ уыд æмæ æнхъæлмæ каст дзæнгæрæджы хъæрмæ. Фæстагмæ аристократон сылгоймаг йæ фæлурс чызгимæ æрбацыдис. Уый сæ сбадын кодта, цæрдæг йæхимæ тагъд кæттаг æрбахæстæг кодта æмæ хъал митæ фæзмгæйæ, ныв кæнын райдыдта. Хур кæй касти æмæ хорз рухс кæй уыди, уый йын тынг æххуыс фæци. Чызджы цæсгомы уый федта ахæм хорздзинад æмæ уый сныв кæнын къухы бафтыд, зæгъгæ, уæд портрет диссаджы хорз рауадаид. йæ зæрдæ чысылгай ризын райдыдта, куы бамбæрста зæгъгæ, иннæтæ цы нæ бафиппайдтой, уый равдисдзæн, уæд. Куыстыты æгасæй дæр аныгъуылди æмæ та дзы ферох кæй портрет кæны, уый аристократ кæй у, уый. Йæ улæфт къуыхцы кодта, афтæмæй уыдта, æстдæсаздзыд чызджы рæсугъд буары рог æууæлтæ йын нывы куыд цыдысты, уый. Уый фиппайдта зына-нæзына цы уыд, уый дæр, цæстыты бын фенæн кæмæн нæ уыд, ахæм дзыхъгонд дæр æмæ, чысыл ма бахъæуа, йæ ныхыл цы чысыл цъутхал рауад, уый дæр ма скæна, фæлæ фехъуыста мады хъæлæс: «ах, уый та цæмæн хъæуы? Уый нæ хъæуы», дзырдта сылгоймаг. «Сымах мæ дæр... мæнæ, иуæй иу рæтты... цыма чысыл бургомау y æмæ мæнæ ам та раст сау стъæлфæнтау». Нывгæнæг дзурын райдыдта, зæгъгæ уыцы стъæлфæнтæ æмæ бур иумæ хорз бадынц, уыдон иумæ цæсгомы æууæлтæ фидауцджын кæнынц. Фæлæ йын дзуапп лæвæрдтой, зæгъгæ, уыдон ницавæр æууæлтæ сты æмæ нæ фидауынц; æрмæст уымæ афтæ кæсы. «Бар раттут мæнæ æрмæст иунæг ран бавналон бур ахорæнтæй», загъта зæрдæхæларæй нывгæнæг. Фæлæ йын уыцы бар нæ радтой. Фехъусын ын кодтой, зæгъгæ, Lise абон чысыл йæ сæрæн нæу æмæ бур никуы вæййы, нæ, фæлæ ма йæ цæсгом атæр цардхуыз дæр вæййы. Æнкъардæй бавнæлдта цы ахорæнтæй ахуырста, уыдоны фæд сисынмæ. Æрбайсæфтысты зына-нæзына цы æууæлтæ зындысты уыдон æмæ уыдонимæ хуызæндзинадæй дæр иу хай. Дурзæрдæйæ райдыдта портрет дарддæр кæнын. оригиналмæ ма кæс, афтæмæй дæр куыд гæнæн ис, афтæ. Фæлæ сылгоймаг уыди разы, цы йæ нæ фæндыд, уый кæй нал ис, уымæй. Æрмæст фæдис кодта æрæгмæ йæ кæй кодта, ууыл æмæ ма бафтыдта, зæгъгæ, фехъуыста, цыма, дам, иу портрет дыууæ сеансмæ æххæст конд фæвæййы, афтæ. Нывгæнæг цы загътаид, уый нæ базыдта. Сылгоймæгтæ сыстадысты æмæ цæуын фæнд скодтой. Йæ цъылинæг æрæвæрдта, дуармæ сæ ахæццæ кодта æмæ уый фæстæ бирæ рæстæг сагъдауæй фæлæууыдис портреты цур.. Æнæзонды каст æм кодта, афтæмæй та йæ хъуыдыты фæзындысты кæй бафиппайдта æмæ йæ цъылинæг æгъатырæй кæй фесæфта чызджы цæсгомы уыцы дзæбæхдзинæдтæ. Уыцы хъуыдытæй дзаг уæвгæйæ, портрет, иуварс сæвæрдта æмæ кæддæр эскизон æгъдауæй кæттагыл кæй скодта æмæ кæй аппæрста уыцы Психеяйы сæр ссардта. Уый уыдис дзæбæх нывгонд цæсгом, фæлæ бынтондæр идеалон, æдзард, æрмæст иумæйаг æууæлтæй арæзт, удæгас адæймаджы чи нæ уыд, ахæмтæй. Æвдæлонæй йæ дарддæр кæнын райдыдта, чызджы цæсгомæй ма цы хъуыды кодта, уыдон ыл æфтаугæйæ. Цы бахъуыды кодта, уыдон та афтæ сыгъдæг хуызы уадысты, цыма мæнæ нывгæнæг, æрдзмæ бирæ фæкæсыны фæстæ, æрдзæй адард ис æмæ йын йæ хуызæн ныв скодта, уыйау. Психея æгас кæнын райдыдта, чысылгай æцæг адæймаджы хуыз иста. Æрыгон чызджы цæсгомы æууæлтæ Психеямæ бахызтысты æмæ уый руаджы æрмæст йæхи ’нгæс сси, цыма æцæг адæймагæй сконд портрет у, уыйау. Афтæ рауад æмæ нывгæнæг хайгай æмæ æгасæй райста, йæ оригинал æм цы æвдыста, уый æмæ йæ куыстыл сиузæрдион ис. Цалдæр боны æрмæст уый куыст кодта. Æмæ йæ уыцы куыстгæнгæ баййæфтой йæ зонгæ сылгоймæгтæ. Станокæй ныв райсын йæ къухы нал бафтыд. Дыууæ сылгоймаджы дæр тынг цины дистæ фæкодтой.

- Lise, Lise! Ах, как похоже! Superbe, superbe! Как хорошо вы вздумали, что одели ее в греческий костюм. Ах, какой сюрприз!

 

„Lise. Lise! ax, куыд дæхи хуызæн y! Superbe, Superbe! Куыд хорз æрхъуыды кодтат грекъаг костюм ыл кæй скодтат, уымæй. Ах, цы сюрприз у!»


Великолепно, великолепно! (франц.)


 

Æмбисонды рæсугъд, æмбисонды рæсугъд! (франц.)


Художник не знал, как вывести дам из приятного заблуждения. Совестясь и потупя голову, он произнес тихо:

  - Это Психея.

  - В виде Психеи? C'est charmant! - сказала мать, улыбнувшись, причем улыбнулась также и дочь.- Не правда ли, Lise, тебе больше всего идет бытъ изображенной в виде Психеи? Quelle idee delicieuse! Но какая работа! Это Корредж. Признаюсь, я читала и слышала о вас, но я не знала, что у вас такой талант. Нет, вы непременно должны написать также и с меня портрет.

Даме, как видно, хотелось также предстать в виде какой-нибудь Психеи.

 

Нывгæнæг нæ зыдта сылгоймæгтæ кæй рæдийынц, уый сын куыд бамбарын кæна, уый. Æфсæрмыйæ æмæ йæ сæр æруадзгæйæ уый загъта: «Уый Психея у».

«Психеяйы хуызы? C’est charmant!» загъта мад, мидбыл бахудгæйæ; уыимæ ма суанг чызг дæр бахудтис. «Æццæй, Lise, ды, Психеяйы хуызæй хуыздæр никæйы рауайдзынæ? Quelle idee delicieuse! Æмæ куыд диссаджы куыст у! Уый Корредж у. Сæттын ыл, сымах тыххæй кастæн æмæ фехъуыстон, фæлæ ахæм курдиатджын стут, уый нæ зыдтон. Нæ, сымах æнæмæнг хъуамæ мæ портрет дæр скæнат». Уымæн дæр, æвæццæгæн, йæ зæрды уыди исты Психеяйы хуыз райсын.


Ккая восхитительная мысль! (франц.)


 

Цы диссаджы хъуыды у! (франц.)

Корреджио (1494 — 1534) италиаг нывгæнæг.


"Что мне с ними делать? - подумал художник.- Если они сами того хотят, так пусть Психея пойдет за то, что им хочется", - и произнес вслух:

  - Потрудитесь еще немножко присесть, я кое-что немножко трону.

  - Ах, я боюсь, чтобы вы как-нибудь не... она так теперь похожа.

  Но художник понял, что опасения были насчет желтизны, и успокоил их, сказав, что он только придаст более блеску и выраженья глазам. А по справедливости, ему было слишком совестно и хотелось хотя сколько-нибудь более придать сходства с оригиналом, дабы не укорил его кто-нибудь в решительном бесстыдстве. И точно, черты бледной девушки стали наконец выходить яснее из облика Психеи.

  - Довольно! - сказала мать, начинавшая бояться, чтобы сходство не приблизилось наконец уже чересчур близко.

 

«Цы чындæуа адонимæ?» ахъуыды кодта нывгæнæг: «Кæд сæхи афтæ фæнды, уæд уадз æм Психея чи фæнды уæд», æмæ æргом загъта: «Уæхицæн ма иу чысыл сзын кæнут, æз ма дзы иу чысыл цыдæртæ ацаразон».

«Ах, тæрсын, сымах ын исты куы кæ... афтæмæй бынтон йæхи хуызæн у». Фæлæ нывгæнæг бамбæрста, сылгоймаг бур ахорæнæй кæй тарсти, уый æмæ сæ басабыр кодта, зæгъгæ, æрмæст цæстыты фæирддæр æмæ фæхуыздæр кæндзæн. Раст зæгъгæйæ та æфсæрмы кодта æмæ йæ фæндыдис цæмæй портрет чызджы хуызæн тынгдæр уа, цæмæй йæ исчи ма бафхæра йæ комкоммæ æнæфсармдзинады тыххæй. Æмæ æцæгдæр Психея тынгдæр фæхуызæн ис фæлурс чызгимæ. «Æгъгъæд у», загъта мад, уый тарсти портрет бынтондæр чызджы хуызæн куы суа, уымæй.

 

  Художник был награжден всем: улыбкой, деньгами, комплиментом, искренним пожатьем руки, притлашеньем на обеды; словом, получил тысячу лестных наград. Портрет произвел по городу шум. Дама показала его приятельницам; все изумлялись искусству, с каким художник умел сохранить сходство и вместе с тем придать красоту оригиналу. Последнее замечено было, разумеется, не без легкой краски зависти в лице. И художник вдруг был осажден работами. Казалось, весь город хотел у него писаться. У дверей поминутно раздавался звонок. С одной стороны, это могло быть хорошо, представляя ему бесконечную практику разнообразием, множеством лиц. Но, на беду, это все был народ, с которым было трудно ладить, народ торопливый, занятой или же принадлежащий свету, - стало быть, еще более занятой, нежели всякий другой, и потому нетерпеливый до крайности. Со всех сторон только требовали, чтоб было хорошо и скоро. Художник увидел, что оканчивать решительно было невозможно, что все нужно было заменить ловкостью и быстрой бойкостью кисти. Охватывать одно только целое, одно общее выраженье и не углубляться кистью в утонченные подробности; одним словом, следить природу в ее окончательности было решительно невозможно. Притом нужно прибавить, что у всех почти писавшихся много было других притязаний на разное. Дамы требовали, чтобы преимущественно только душа и характер изображались в портретах, чтобы остального иногда вовсе не придерживаться, округлить все углы, облегчить все изъянцы и даже, если можно, избежать их вовсе. Словом, чтобы на лицо можно было засмотреться, если даже не совершенно влюбиться. И вследствие этого, садясь писаться, они принимали иногда такие выражения, которые приводили в изумленье художника: та старалась изобразить в лице своем меланхолию, другая мечтательность, третья во что бы ни стало хотела уменьшить рот и сжимала его до такой степени, что он обращался наконец в одну точку, не больше булавочной головки. И, несмотря на все это, требовали от него сходства и непринужденной естественности. Мужчины тоже были ничем не лучше дам. Один требовал себя изобразить в сильном, энергическом повороте головы; другой с поднятыми кверху вдохновенными глазами; гвардейский поручик требовал непременно, чтобы в глазах виден был Марс; гражданский сановник норовил так, чтобы побольше было прямоты, благородства в лице и чтобы рука оперлась на книгу, на которой бы четкими словами было написано: "Всегда стоял за правду". Сначала художника бросали в пот такие требованья: все это нужно было сообразить, обдумать, а между тем сроку давалось очень немного. Наконец он добрался, в чем было дело, и уж не затруднялся нисколько. Даже из двух, трех слов смекал вперед, кто чем хотел изобразить себя. Кто хотел Марса, он в лицо совал Марса; кто метил в Байрона, он давал ему байроновское положенье и поворот. Коринной ли, Ундиной, Аспазией ли желали быть дамы, он с большой охотой соглашался на всё и прибавлял от себя уже всякому вдоволь благообразия, которое, как известно, нигде не подгадит и за что простят иногда художнику и самое несходство. Скоро он уже сам начал дивиться чудной быстроте и бойкости своей кисти. А писавшиеся, само собою разумеется, были в восторге и провозглашали его гением.

 

Нывгæнæгæн лæваргонд æрцыд алцыдæр: зæрдæхæлар бахудт, æхцатæ, æппæлæн дзырдтæ, къухрайст, сихор хæрынмæ хуынд; иудзырдæй мин зæрдæлхæнæн лæвары. Портреты кой горæты айхъуыст. Сылгоймаг æй йæ лымæнтæм равдыста, иууылдæр дис кодтой, нывгæнæг оригиналы йæхи хуызæн скæнгæйæ, йæ куыд срæсугъд кодта, уыцы дæсныдзинадыл. Уый загъд æрцыд, кæй зæгъын æй хъæуы, хæлæггæнгæ. Æмæ нывгæнæг уайтагъд куыстыты бын фæци. Цыма æнæхъæн горæты дæр фæндыди, цæмæй йын йæ ныв скодтаид, уыйау. Дуарæй æдзухдæр хъуысти дзæнгæрæджы хъæр. Иуæрдыгæй уый хорз уыд, бирæ алыхуызон цæсгæмттæ ныв кæныныл ахуыр кодтаид. Фæлæ йе ’намондæн уыдон зындзурæн адæм уыдысты, тагъд-тагъд кодтой, æппындæр быхсын нæ фæрæзтой. Алырдыгæй домдтой цæмæй хорз æмæ тагъд уыдаид. Нывгæнæг федта куыст фæуын æй кæй нæ уагътой, арæхсгæ æмæ тагъд æвналын кæй хъæуы, уый. Райсын хъуыдис æрмæстдæр иу æнæхъæн, æрмæст иумæйаг æууæлтæ æмæ арф ма цу, иудзырдæй кæй ныв кодта, уымæ бирæ кæсынæн ницы хуызы уыд амал. Уыимæ ма алкæмæ дæр алыхуызон домæнтæ уыди. Сылгоймæгтæ домдтой, цæмæй портретты тынгдæр æвдыст цыдаиккой уд æмæ адæймаджы ахаст, иннæтæ та дзы хъуамæ хатгай æппындæр уæвгæ дæр ма уой, къуымгæндтæ сраст кæнын, хъæндзинæдтæ фæрогдæр кæнын æмæ кæд гæнæн уа, уæд та сæ бынтондæр фесафын. Иудзырдæй, цæмæй цæсгоммæ кæсынæй адæймаг ма ’фсæда, бынтон æй куы нæ бауарза, уæддæр. Уымæ гæсгæ, нывгæныны тыххæй æрбадгæйæ-иу, уыдон хатгай ахæм хуыз æвдыстой, æмæ-иу нывгæнæджы дисы бафтыдтой: иу дзы равдыста æрхæндæг хуыз, иннæ бæллицдарæг цæсгом, æртыккаджы та цыфæндыйæ дæр фæндыди-иу йæ дзых фæкъаддæр кæнын æмæ-иу фыр æрбанцъылдæй хæрз чысыл сси. Фæлæ дзы уæддæр домдтой, цæмæй портретты сæхи хуызæн æмæ куыд æмбæлы, афтæ уой. Нæлгоймæгтæ дæр сылгоймæгтæй хуыздæр нæ уыдысты. Иутæ домдтой сæхи сæры тыхджын фæзылдимæ сныв кæнын; иннæ курдиатджын хæрдмæ кæсгæ цæстытимæ; гвардиаг поручик домдта, цæмæй йæ цæстыты æнæмæнг зындаид Марс; граждайнаг стыр хицау хъардта, цæмæй йæ цæсгомыл фылдæр зындаид, æргом æмæ уæздандзинад æмæ цæмæй йæ къухæй æнцой кодтаид чиныгыл, уыцы чиныгыл та хъуамæ бæрæг фыст уыдаид «æдзухдæр хæцыд рæстдзинадыл». Раздæр-иу ахæм домæнтæй нывгæнæгæн йæ хид акалд: æппæтыл дæр-иу ахъуыды, асагъæс хъуыди, афтæмæй йын рæстæг та тынг чысыл уыди. Фæстагмæ хъуыддаг цæй мидæг ис, уый бамбæрста, æмæ йæ ницыуал къуылымпы кодта. Суанг-иу дыууæ, æртæ дзырдæй дæр бамбæрста, йæхи кæй куыд сныв кæнын фæндыд, уый. Марс кæй хъуыди, уый цæсгомыл кодта Марсы; Байронмæ чи хъавыд, уымæн Байроны æууæлтæ æмæ фæзылд кодта. Сылгоймæгты Коринæ, Ундинæ, Аспазия уæвын фæндыди, зæгъгæ, уæд стыр æхсызгондзинадимæ алцæуыл дæр разы кодта æмæ сыл-иу йæхицæй исты рæсугъд æууæлтæ афтыдта, кæцытæ хуыздæр йедтæмæ ныв æвзæрдæр нæ фæкæндзысты, æмæ уый руаджы адæймаг йæхи хуызæн куы нæ рауайа, уæддæр нывгæнæгæн ныппардзæн. Тагъд уый йæхи æнахуыр цæрдæгдзинад æмæ æдæрсгæдзинадыл дис кæнын райдыдта. Йæ портреттæ кæмæн кодта, уыдон та, кæй зæгъын æй хъæуы, тынг цин кодтой æмæ йæ хуыдтой гений.

   

Марс — рагон римаг мифологийы хæсты бардуаг.

Коринæ — де Сталы романы сæйраг архайæг.
Ундинæ — Ла Мотт-Фукэйы поэмæйы сæйраг архайæг.
Аспазия — Гречъы нæ эрæйы размæ V æнусы чи цард ахæм зондджын, рæсугъд æмæ ахуыргонд сылгонмаджы ном.


Чартков сделался модным живописцем во всех отношениях. Стал ездить на обеды, сопровождать дам в галереи и даже на гулянья, щегольски одеваться и утверждать гласно, что художник должен принадлежать к обществу, что нужно поддержать его званье, что художники одеваются как сапожники, не умеют прилично вести себя, не соблюдают высшего тона и лишены всякой образованности. Дома у себя, в мастерской он завел опрятность и чистоту в высшей степени, определил двух великолепных лакеев, завел щегольских учеников, переодевался несколько раз в день в разные утренние костюмы, завивался, занялся улучшением разных манер, с которыми принимать посетителей, занялся украшением всеми возможными средствами своей наружности, чтобы произвести ею приятное впечатление на дам; одним словом, скоро нельзя было в нем вовсе узнать того скромного художника, который работал когда-то незаметно в своей лачужке на Васильевском острове. О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: утверждал, что прежним художникам уже чересчур много приписано достоинства, что все они до Рафаэля писали не фигуры, а селедки; что существует только в воображении рассматривателей мысль, будто бы видно в них присутствие какой-то святости; что сам Рафаэль даже писал не все хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой и что настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке. Тут, натурально, невольным образом доходило дело и до себя.

 

Чартков æххæстæй сси модæйы нывгæнæг. Зындгонд бинонтæм сихор хæрынмæ цыд, уæздан сылгоймæгтимæ галлерейтæм æмæ суанг тезгъо кæнынмæ дæр цæуын райдыдта, къуыдипп дзаумæттæ кодта йæ уæлæ æмæ æргомæй дзырдта, зæгъгæ, нывгæнæг хъуамæ уа уæлдæр æхсæнадæй, йæ номыл ын хæцын хъæуы, зæгъгæ, нывгæнджытæ дзаума къахыдарæсгæнджыты хуызæн кæнынц, сæхи хорз дарын нæ зонынц, уæздан адæмы митæ сæм нæй æмæ сты æнахуыргонд. Йæ хæдзары, йе ’рмадзы уыди тынг сыгъдæг, дыууæ хæрзконд лæггадгæнæджы баххуырста, къуыдипп ахуыргæнинæгтæ йæм фæзындис, иу бон-иу йæ дзаумæттæ цалдæр ивды акодта, йæ сæрыхъуынтæ къæбæлдзыг кодта, йæхи адæмы ’хсæн хорз дарыныл ахуыр кодта, йæхимæ стыр зæрдиагæй зылди, цæмæй сылгоймæгты зæрдæмæ цæуа, уый тыххæй, иудзырдæй раздæр Васильевскы Сакъадахы мæгуыр хæдзары чи цард, уыцы нывгæнæгæй йæм ницыуал баззад. Нывгæнджыты æмæ аивады тыххæй ныр дзырдта цæхгæрæй: уый дзырдта, зæгъгæ, раджы заман цы нывгæнджытæ цардис, уыдоныл æгæр бирæ хорздзинæдтæ бафтыдтой, зæгъгæ, уыдон иууылдæр Рафаелы размæ фигурæтæ нæ, фæлæ силодкæтæ ныв кодтой; зæгъгæ, æрмæстдæр ракæсбакæсгæнджытæ хъуыды кодтой, цыма уыдонимæ ис уæларвон сыгъдæгдзинад; зæгъгæ суанг мa Рафаель дæр алцы хорз нæ ныв кодта æмæ йæ куыстытæй бирæтæ номджын сты æрмæстдæр адæмы таурæгъты руаджы; зæгъгæ Микель-Анджел y æппæлой, уымæн æмæ йæ раппæлын фæндыд, анатоми кæй зоны, уымæй; нæй йæм йæ куысты грацидзинад, æмæ, зæгъгæ, æрмæстдæр ныр, нырыккон дуджы, агурын хъæуы нывгæнæджы рæсугъддзинад, тых æмæ колорит. Æмæ, кæй зæгъын æй хъæуы, йæхи тыххæй дæр-иу загъта.

   

Микель Анджело Буонарроти (1475 — 1564) — зындгонд италиаг скульптор, нывгæнæг æмæ архитектор.


- Нет, я не понимаю, - говорил он, - напряженья других сидеть и корпеть за трудом. Этот человек, который копается по нескольку месяцев над картиною, по мне, труженик, а не художник. Я не поверю, чтобы в нем был талант. Гений творит смело, быстро. Вот у меня, - говорил он, обращаясь обыкновенно к посетителям, - этот портрет я написал в два дня, эту головку в один день, это в несколько часов, это в час с небольшим. Нет, я... я, признаюсь, не признаю художеством того, что лепится строчка за строчкой; это уж ремесло, а не художество.

  Так рассказывал он своим посетителям, и посетители дивились силе и бойкости его кисти, издавали даже восклицания, услышав, как быстро они производились, и потом пересказывали друг другу: "Это талант, истинный талант! Посмотрите, как он говорит, как блестят его глаза! Il y quelque chose d'extraordinaire dans toute sa figure!

 

«Нæ, æз не ’мбарын», дзырдта уый, «иннæтæ куыстыл сæхи куыд марынц, уый. Мæнмæ гæсгæ иу ныв цалдæр мæйы чи кæны, уый нывгæнæг нæ, фæлæ хуымæтæджы фæллойгæнæг у. Нæ мæ бауырндзæн, курдиатджын у, уый. Гений тагъд æмæ æдæрсгæ ныв кæны. — Мæнæ æз», дзырдта-иу уый, чи-иу æм бацыд, уыдонæн: «ацы портрет скодтон дыууæ бонмæ, ацы сæры ныв иу бонмæ, ай та цалдæр сахатмæ, уæртæ уый сахатæй чысыл фылдæрмæ. Нæ, æз... æз, сæттын ыл, аивадыл нæ нымайын, хахгай кæй аразой, уый; уый æрмгуыст у, аивад нæ фæлæ». Афтæ дзырдта уый, чи йæм цыдис, уыдонæн, æмæ уыдон дæр дис кодтой аивады тых æмæ йæ æдæрсгæдзинадыл, хъæрæй дæр-иу сдис кодтой, куы-иу фехъуыстой, уыцы нывтæ куыд тагъд конд цыдысты, уый, уæд æмæ сæ-иу уый фæстæ кæрæдзийæн дзырдтой: «уый курдиат у, æцæг курдиат! Кæсут-ма йæм, куыд дзуры, йæ цæстытæ куыд æрттивынц! Il y a quelque chose d’extraordinaire dans toute sa figure!


Есть что-то необыкновенное во всей его внешности! (франц.)


 

Цыдæр æнахуырдзинад ис йæ æппæт фигурæйы дæр. (франц.)


Художнику было лестно слышать о себе такие слухи. Когда в журналах появлялась печатная хвала ему, он радовался, как ребенок, хотя эта хвала была куплена им за свои же деньги. Он разносил такой печатный лист везде и, будто бы ненарочно, показывал его знакомым и приятелями, и это его тешило до самой простодушной наивности. Слава его росла, работы и заказы увеличивались. Уже стали ему надоедать одни и те же портреты и лица, которых положение и обороты сделались ему заученными. Уже без большой охоты он писал их, стараясь набросать только кое-как одну голову, а остальное давал доканчивать ученикам. Прежде он все-таки искал дать какое-нибудь новое положение, поразить силою, эффектом. Теперь и это становилось ему скучно. Ум уставал придумывать и обдумывать. Это было ему невмочь, да и некогда: рассеянная жизнь и общество, где он старался сыграть ролъ светского человека, - все это уносило его далеко от труда и мыслей. Кисть его хладела и тупела, и он нечувствительно заключился в однообразные, определенные, давно изношенные формы. Однообразные, холодные, вечно прибранные и, так сказатъ, застегнутые лица чиновников, военных и штатских не много представляли поля для кисти: она позабывала и великолепные драпировки, и сильные движения, и страсти. О группах, о художественной драме, о высокой ее завязке нечего было и говорить. Пред ним были только мундир, да корсет, да фрак, пред которыми чувствует холод художник и падает всякое воображение. Даже достоинств самых обыкновенных уже не было видно в его произведениях, а между тем они все еще пользовались славою, хотя истинные знатоки и художники только пожимали плечами, глядя на последние его работы. А некоторые, знавшие Чарткова прежде, не могли понять, как мог исчезнуть в нем талант, которого признаки оказались уже ярко в нем при самом начале, и напрасно старались разгадать, какие образом может угаснуть дарованье в человеке, тогда как он только что достигнул еще полного развития всех сил своих.

 

Нывгæнæгæн ахæм ныхæстæ йæ зæрдæ æлхæдтой. Журналты дзы-иу куы æппæлыдысты, уæд-иу сывæллонау цин кодта, кæд-иу уыцы раппæлд йæхæдæг йæхи æхцайæ балхæдта, уæддæр. Ахæм æппæлæн мыхуыргонд сыф-иу йемæ рахæс-бахæс кодта, стæй-иу æй æнæбары хуызы йæ зонгæтæм æмæ хæлæрттæм æвдыста, æмæ йын уыцы хъуыддаг йæхицæн стыр æхсызгон уыд. Йæ кад рæзыди, куыст æмæ заказтæ фылдæрæй-фылдæр кодтой. Уыцы иу портреттæ æмæ цæсгæмттæй йæ цæстытæ фæрыстысты, сæ бадт æмæ фæзилæнтæ йын бынтон зындгонд систы. Стыр æнæбары сæ ныв кодта ныр, æрмæст-иу куыд фæндыйæ сæр акодтаид, иннæ куыст-иу йæ ахуыргæнинæгтæн бабар кодта. Раздæр-иу агуырдта исты ногдзинад, архайдта йæ дæсныдзинадæй дисы бафтауыныл. Ныр уыцы хъуыддагæй дæр хъыг кæнын райдыдта. Хъуыды æмæ сагъæс кæнынæй йæ сæры зонд фæллайын райдыдта. Йæ бон нал уыдис, стæй йын рæстæг дæр нæ уыд: æнæмæт цард æмæ, йæхи уæзданæй æвдисынмæ кæм тырныдта, уыцы æхсæнад, — гъе уыдон æй дард хастой фæллой æмæ хъуыдытæй. Йæ курдиатдзинад лæмæгъ æмæ къуымых кодта, æдзухдæр уыцы иухуызон чи у, ахæм ихсыд хъузджы аныгъуылд. Чиновникты, хæстонты æмæ æнæхæстонты иухуызон уазал æмæ æхгæд цæсгæмттæ нывгæнæгæн ницы лæвæрдтой: рох дзы кодтой хорз драпировкæтæ, тыхджын фезмæлдтытæ, бæллицдзинæдтæ. Къордтæ аивадон драмæ, кæнæ стыр райдианы тыххæй йын дзурын дæр нæ хъуыд. Йæ разы уыдысты æрмæстдæр мундир æмæ корсет, стæй ма фрак, æрмæст сæ уындæй дæр нывгæнæджы зæрдæ уазал кæны æмæ йæ цыфæнды хъуыдытæ дæр айсæфынц. Йæ конд нывты хуымæтæджы дзæбæхдзинад дæр нал уыдис, афтæмæй ма уæддæр сæ кой хъуысти, кæд-иу исты чи ’мбары æмæ æцæг нывгæнджытæ, йæ фæстаг нывтæ йын фенгæйæ-иу; се ’уæхсчытыл схæцыдысты, уæддæр. Чартковы раздæр чи зыдта, уыдонæн та сæ бон бамбарын нæ уыд, йæ райдиан æм хорз цы курдиатæн разынди, уый кæм фæтары ис, зæгъгæ, æмæ адæймаг йæ тæккæ тыхы куы бацыди, уæд йæ курдиат куыд ахуыссыди, уый бамбарыныл сæ сæртæ дзæгъæлы риссын кодтой.

Но этих толков не слышал упоенный художник. Уже он начинал достигать поры степенности ума и лет; стал толстеть и видимо раздаваться в ширину. Уже в газетах и журналах читал он прилагательные: "почтенный наш Андрей Петрович", "заслуженный наш Андрей Петрович". Уже стали ему предлагать по службе почетные места, приглашать на экзамены, в комитеты. Уже он начинал, как всегда случается в почетные лета, брать сильно сторону Рафаэля и старинных художников, - не потому, что убедился вполне в их высоком достоинстве, но потому, чтобы колоть ими в глаза молодых художников. Уже он начинал, по обычаю всех, вступающих в такие лета, укорять без изъятья молодежь в безнравственности и дурном направлении духа. Уже начинал он верить, что все на свете делается просто, вдохновенья свыше нет и все необходимо должно быть подвергнуто под один строгий порядок аккуратности и однообразья. Одним словом, жизнь его уже коснулась тех лет, когда все, дышащее порывом, сжимается в человеке, когда могущественный смычок слабее доходит до души и не обвивается пронзительными звуками около сердца, когда прикосновенье красоты уже не превращает девственных сил в огонь и пламя, но все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку золота, вслушиваются внимательней в его заманчивую музыку и мало-помалу нечувствительно позволяют ей совершенно усыпить себя. Слава не может дать наслажденья тому, кто украл ее, а не заслужил; она производит постоянный трепет только в достойном ее. И потому все чувства и порывы его обратились к золоту. Золото сделалось его страстью, идеалом, страхом, наслажденьем, целью. Пуки ассигнаций росли в сундуках, и как всякий, кому достается в удел этот страшный дар, он начал становиться скучным, недоступным ко всему, кроме золота, беспричинным скрягой, беспутным собирателем и уже готов был обратиться в одно из тех странных существ, которых много попадается в нашем бесчувственном свете, на которых с ужасом глядит исполненный жизни и сердца человек, которому кажутся они движущимися каменными гробами с мертвецом внутри наместо сердца. Но одно событие сильно потрясло и разбудило весь его жизненный состав.

 

Фæлæ уыцы ныхæстæ нæ фехъуыста йæхиуыл фервæссæг нывгæнæг. Зондæй дæр æмæ азтæй дæр æххæст кармæ фæцæйхæццæ кодта: зынгæ феставддæр ис. Газетты æмæ журналты кæсын райдыдта миногонтæ: нæ кадджын Андрей Петрович, не сгуыхт Андрей Петрович. Службæйы йын дæттын райдыдтой кадджын бынæттæ, экзаментæ, комитеттæм æй хонын райдыдтой. Ахæм кары куыд фæкæнынц, афтæ Рафаелы æмæ зæронд нывгæнджыты фарс хæцын тынг райдыдта, сæ бæрзонд аивад сын бамбæрста уый тыххæй нæ, фæлæ цæмæй уыдоны руаджы æрыгон нывгæнджыты къуымы бакæна. Ахæм кары иууылдæр куыд фæкæнынц, афтæ фæсивæдæн уайдзæфтæ кодта æнæфсæрмдзинад æмæ сæ уды хъæд хорз кæй нæу, уый тыххæй. Уырнын æй райдыдта, дунейы алцыдæр æнцон кæнæн кæй у, курдиат кæй нæ ис, æмæ алцыппæт дæр иухуызондзинады æмæ иу æгъдаумæ гæсгæ конд куыд хъуамæ уа, афтæ. Иудзырдæй, йæ цард бахæццæ ис; æвзонгдзинад адæймаджы мидæг куы банцъылы æмæ царды дзæбæхдзинад зæрдæмæ куы нал фæхæццæ кæны, рæсугъддзинадыл сæмбæлд æвзонг тыхты арт æмæ пиллон куы нал фестын кæны, фæлæ цы æнкъарæнтæ фесты, уыдон ма æрмæст сыгъзæрины куы фембарынц, йæхимæ скъæфгæ музыкæмæ йын лæмбынæгдæр куы фæхъусынц æмæ уымæ чысылгай куы бафынæй вæййынц, уыцы азтæм. Кад, йæ аккаг нæ уæвгæйæ йæ давгæ чи акæна, уымæн æнцойдзинад никуы ратдзæн; йæ аккаг чи у, æрмæстдæр уый зæрдæ барухс кæндзæн. Æмæ уымæ гæсгæ йæ æнкъарæнтæ æмæ бæллиц дæр аздæхта сыгъзæрины ’рдæм. Сыгъзæрин сси йæ бæллиц, йæ идеал, йæ тас, йæ цин, йæ нысан. Ассигнациты бæстытæ йæ чырынты фылдæр кодтой, æмæ, уыцы æнамонд дзаумайыл чи фæхæст вæййы, уыдонау æрхæндæгхуыз сси, ницыуал æм хъардта, сыгъзæрин йедтæмæ, сси æлгъин, цæуыл æмбæлд, уыдон тъыссæн кодта æмæ, нæ мæнг дунейы арæх сæмбæлæн кæуыл ис, цардуарзаг адæймаг тæрсгæйæ кæмæ амыдта æмæ цæугæ дурын чырын æд дурзæрдæ кæй хуыдта, ахæм цæрæгойты хуызæн суæвынмæ цæттæ уыд. Фæлæ йæ иу цау тынг банкъуыста æмæ йын йæ æппæт царды уаг дæр райхъал кодта.

В один день увидел он на столе своем записку, в которой Академия художеств просила его, как достойного ее члена, приехать дать суждение свое о новом, присланном из Италии, произведении усовершенствовавшегося там русского художника. Этот художник был один из прежних его товарищей, который от ранних лет носил в себе страсть к искусству, с пламенной душой труженика погрузился в него всей душою своей, оторвался от друзей, от родных, от милых привычек и помчался туда, где в виду прекрасных небес спеет величавый рассадник искусств, - в тот чудный Рим, при имени которого так полно и сильно бьется пламенное сердце художника. Там, как отшельник, погрузился он в труд и в не развлекаемые ничем занятия. Ему не было до того дела, толковали ли о его характере, о его неумении обращаться с людьми, о несоблюдении светских приличий, о унижении, которое он причинял званию художника своим скудным, нещегольским нарядом. Ему не было нужды, сердилась ли или нет на него его братья. Всем пренебрегал он, все отдал искусству. Неутомимо посещал галереи, по целым часам застаивался перед произведениями великих мастеров, ловя и преследуя чудную кисть. Ничего он не оканчивал без того, чтобы не поверить себя несколько раз с сими великими учителями и чтобы не прочесть в их созданьях безмолвного и красноречивого себе совета. Он не входил в шумные беседы и споры; он не стоял ни за пуристов, ни против пуристов. Он равно всему отдавал должную ему часть, извлекая изо всего только то, что было в нем прекрасно, и наконец оставил себе в учители одного божественного Рафаэля. Подобно как великий поэт-художник, перечитавший много всяких творений, исполненных многих прелестей и величавых красот, оставлял наконец себе настольною книгой одну только "Илиаду" Гомера, открыв, что в ней все есть, чего хочешь, и что нет ничего, что бы не отразилось уже здесь в таком глубоком и великом совершенстве. И зато вынес он из своей школы величавую идею созданья, могучую красоту мысли, высокую прелесть небесной кисти.

 

Иу бон йе стъолыл федта фыстæг, кæцыйы фыст уыди Аивæдты Академи йæ кæй хуыдта, цæмæй, куыд йæ кадджын уæнг, æрцæуа æмæ йæ фæндон зæгъа, Италийы чи сдæсны ис, ахæм уырыссаг нывгæнæджы конд нывы тыххæй. Уыцы нывгæнæг уыдис йæ рагон æмбæлттæй иу, йæ сывæллоны бонтæй фæстæмæ аивад бирæ чи уарзта, йæ ныв скæныны тыххæй æгасæй дæр куысты чи аныгъуылд, йæ хæлæртты, йæ хæстæджыты, цæуыл сахуыр, уыдон ныууадзгæйæ, аивад дидинæг кæм калы æмæ, æцæг нывгæнæджы зæрдæ цы диссаджы Римы койæ нырризы, уырдæм ацыди. Хидæгдзæрæгау куысты æмæ зæрдæ кæмæ нæ рад, ахæм хъуыддæгты аныгъуылд. Æппындæр æй ницы хъыгдардта, адæм дзы цы дзырдтой уый, зæгъгæ, адæмимæ цæрын нæ зоны, уæздан митæ нæ кæны, къуыдипп кæй нæ уыд, уый нывгæнджыты номæн кад кæй нæ уыд, уыдæттæ иууылдæр. Ницæмæ дардта, иннæ нывгæнджытæ йæм мæсты кæнынц æви нæ, уый дæр. Алцæмæн фæрæзта æмæ алцыдæр лæвæрдта аивадæн. Æвæллайгæ цыди галлерейтæм, сахатгай иу фæлæууыди зындгонд нывгæнджыты нывты цур, сæ диссаджы дæсныдзинадмæ сын кæсгæйæ. Ницы иу кæронмæ конд фæци, цалынмæ иу йæхи уыцы нывгæнджытæй цалдæр хатты нæ бафæлвæрдта, уæдмæ, цалынмæ сын иу сæ куыстыты йæхицæн исты уынаффæ нæ бакаст, уæдмæ. Алыхуызон ныхæстæм йæ хъус нæ дардта, пуристтæн сæ фарс дæр æмæ сæ ныхмæ дæр нæ лæууыд. Алцæмæн дæр йæ аккаг аргъ лæвæрдта, рæсугъддзинадæй дзы иу цы уыдис, уый иу йæхимæ æрбайсгæйæ æмæ, фæстагмæ, йæхицæн ахуыргæнæгæй ныууагъта алæмæты Рафаелы. Алыхуызон хорздзинæдтæй æмæ рæсугъддзинæдтæй ce дзаг, ахæм уацмыстæ бирæ чи бакаст, уыцы цытджын поэт æмæ нывгæнæгау, фæстагмæ ныууагъта æрмæстдæр Гомеры Илиадæ, чи дæ хъæуы, уыдонæй дзы алцы дæр ис, зæгъгæ, алцы дзы йæхи арф æмæ æрмæст бынтон æххæстæй æвдисы. Уый хыгъд йе скъолайы райста сфæлдыстады егъау идейæ, хъуыдыты домбай рæсугъддзинад æмæ алæмæты дæсныдзинады бæрзонд аивдзинад.

Вошедши в залу, Чартков нашел уже целую огромную толпу посетителей, собравшихся перед картиною. Глубочайшее безмолвие, какое редко бывает между многолюдными ценителями, на этот раз царствовало всюду. Он поспешил принять значительную физиономию знатока и приблизился к картине; но, боже, что он увидел!

  Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло пред ним произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений, возносилось оно над всем. Казалось, небесные фигуры, изумленные столькими устремленными на них взорами, стыдливо опустили прекрасные ресницы. С чувством невольного изумления созерцали знатоки новую, невиданную кисть. Все тут, казалось, соединилось вместе: изученье Рафаэля, отраженное в высоком благородстве положений, изучение Корреджия, дышавшее в окончательном совершенстве кисти. Но властительней всего видна была сила созданья, уже заключенная в душе самого художника. Последний предмет в картине был им проникнут; во всем постигнут закон и внутренняя сила. Везде уловлена была эта плывучая округлость линий, заключенная в природе, которую видит только один глаз художника-создателя и которая выходит углами у копииста. Видно было, как все извлеченное из внешнего мира художник заключил сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника, устремил его одной согласной, торжественной песнью. И стало ясно даже непосвященным, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией с природы. Почти невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были объяты все, вперившие глаза на картину, - ни шелеста, ни звука; а картина между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от всего и вся превратилась наконец в один миг, плод налетевшей с небес на художника мысли, миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только приготовление. Невольные слезы готовы были покатиться по лицам посетителей, окруживших картину. Казалось, все вкусы, все дерзкие, неправильные уклонения вкуса слились в какой -то безмолвный гимн божественному произведению.

 

Залмæ бацæугæйæ, Чартков федта, нывы цур бирæ адæм кæй æрæмбырд ис, уый. Бирæ адæмы æхсæн стæм хатт цы сабырдзинад вæййы, уый ацы хатт æлдариуæг кодта. Уайтагъд уый бирæ чи зоны, ахæм цæсгомы хаттимæ хæстæгдæр бацыди нывмæ; фæлæ, хуыцау, цы федта!

Чындзау сыгъдæг, æнæ исты азым, хæрз рæсугъдæй йæ разы лæууыдис ныв. Хæдæфсармæй, алæмæтау, æнæтæригъæдæй æмæ генийау алцæмæй дæр уæлдæр уыди. Афтæ зындис, цыма алæмæты фигурæтæ, бирæ цæстытæ сæм кæй кастысты, уымæй цæфсæрмы сты. Æнæбары дисимæ нывгæнынад зонæг адæм кастысты, кæй никуыма федтой, ахæм нывмæ. Цыма уыцы нывы иууылдæр баиу сты: Рафæлы æмæ Корреджияйы дæсныдзинæдтæ дæр. Фæлæ æппæтæй тыхджындæр зындис нывгæнæгæн йæхи уды мидæг нырид цы тых уыди, уый. Нывы фæстаг предмет æм бахъардта; алцыдæр уыдис æгъдауыл æмæ тыхджын. Æрмæст æцæг нывгæнæг æрдзы цы æууæлтæ уыны, уыдон хорз бæрæг уыдысты нывы. Бæрæг уыди, нывгæнæг дунейæ цы райста, уыдон фыццаг йæ зæрдæмæ кæй бахаста, стæй сæ уым скодта иу, хорз чи бады, ахæм æмбисонды зарæг. Æмæ ахæм хъуыддаджы чи ницы æмбæрста, уыдонæн дæр æмбæрстгонд уыд цас быдыртæ уыд уыцы ныв æмæ æрдзæй конд хуымæтæджы къопийы æхсæн. Нывмæ чи ныккомкоммæ ис, уыдоны сабырдзинад диссаг уыди — сыбыртт дæр æмæ уынæр дæр ничи кодта; ныв та минутæй-минутмæ бæрзонддæр кодта; алцыппæтæй рухсдæр æмæ рæсугъддæргæнгæ цыди, цалынмæ фæстагмæ не сси иу цæсты фæныкъуылд, адæймагад йæ æппæт царды йæхи кæмæ фæцæттæ кæны, ахæм цæсты фæныкъуылд. Æнæнхъæлæджы цæстысыгтæ нывмæ кæсджыты рустыл æруайын æввонг уыдысты. Бæрæг уыдис сæ хъуыдытæ æппæтæн дæр кæй сиу сты алæмæты нывæй æппæлынмæ.

Неподвижно, с отверстым ртом стоял Чартков перед картиною, и наконец, когда мало-помалу посетители и знатоки зашумели и начали рассуждать о достоинстве произведения и когда наконец обратились к нему с просьбою объявить свои мысли, он пришел в себя; хотел принять равнодушный, обыкновенный вид, хотел сказать обыкновенное, пошлое суждение зачерствелых художников, вроде следующего: "Да, конечно, правда, нельзя отнять таланта от художника; есть кое-что; видно, что хотел он выразить что-то; однако же, что касается до главного..." И вслед за этим прибавить, разумеется, такие похвалы, от которых бы не поздоровилось никакому художнику. Хотел это сделать, но речь умерла на устах его, слезы и рыдания нестройно вырвались в ответ, и он как безумный выбежал из залы.

 

Æнæфезмæлгæ хæлиудзыхæй Чартков лæууыдис нывы цур, æмæ фæстагмæ, чысылгай адæм куы базмæлыдысты æмæ нывы хорздзинадыл дзурын куы райдыдтой æмæ йæм фæстагмæ куы бахатыдысты, цæмæй йæ хъуыдытæ зæгъа, уый тыххæй, уæд æрчъицыдта; фæндыд æй æвæлмаст, æдзухдæр куыд вæййы, ахæм хуыз равдисын, фæндыд æй хъæбæрзæрдæ нывгæнæгау хуымæтæджы, æнаив дзырдтæ зæгъын, зæгъгæ: «о, кæй зæгъын æй хъæуы, нывгæнæгмæ курдиат ис; цыдæр æм ис, фæлæ сæйраг цы у...» стæй уый фæстæ нывгæнæгæн æхсызгон цы æппæлыны дзырдтæ нæ вæййынц, уыдон дæр бафтауын. Фæндыд æй афтæ бакæнын, фæлæ йæ дзыхы дзырд не сбадт, дзуаппы бæсты йæ цæстысыгтæ æркалдысты æмæ йæ богъ-богъ ссыд, стæй æррайау залæй алыгъди.

  С минуту, неподвижный и бесчувственный, стоял он посреди своей великолепной мастерской. Весь состав, вся жизнь его была разбужена в одно мгновение, как будто молодость возвратилась к нему, как будто потухшие искры таланта вспыхнули снова. С очей его вдруг слетела повязка. Боже! и погубить так безжалостно лучшие годы своей юности; истребить, погаситъ искру огня, может быть, теплившегося в груди, может быть, развившегося бы теперь в величии и красоте, может быть, также исторгнувшего бы слезы изумления и благодарности! И погубить все это, погубить без всякой жалости! Казалось, как будто в эту минуту разом и вдруг ожили в душе его те напряжения и порывы, которые некогда были ему знакомы. Он схватил кисть и приблизился к холсту. Пот усилия проступил на его лице; весь обратился он в одно желание и загорелся одною мыслию: ему хотелось изобразить отпадшего ангела. Эта идея была более всего согласна с состоянием его души. Но увы! фигуры его, позы, группы, мысли ложились принужденно и несвязпо. Кисть его и воображение слишком уже заключились в одну мерку, и бессильный порыв преступить границы и оковы, им самим на себя наброшенные, уже отзывался неправильностию и ошибкою. Он пренебрег утомительную, длинную лестницу постепенных сведений и первых основных законов будущего великого. Досада его проникла. Он велел вынесть прочь из своей мастерской все последние произведенья, все безжизненные модные картинки, все портреты гусаров, дам и статских советников. Заперся один в своей комнате, не велел никого впускать и весь погрузился в работу. Как терпеливый юноша, как ученик, сидел он за своим трудом. Но как беспощадно-неблагодарно было все то, что выходило из-под его кисти! На каждом шагу он был останавливаем незнанием самых первоначальных стихий; простой, незначащий механизм охлаждал весь порыв и стоял неперескочимым порогом для воображения. Кисть невольно обращалась к затверженным формам, руки складывались на один заученный манер, голова не смела сделать необыкновенного поворота, даже самые складки платья отзывались вытверженным и не хотели повиноваться и драпироваться на незнакомом положении тела. И он чувствовал, он чувствовал и видел это сам!

 

Иу чысыл æнæзмæлгæ æмæ уадзыгæй алæууыдис йæ рæсугъд уаты астæу. йæ æппæт цард цæстыфæныкъуылдмæ райхъал ис, цыма фæстæмæ сæвзонг ис, цыма йæ ахуысгæ курдиат фæстæмæ ссыгъди, уыйау. Уайтагъд йæ цæстытæ байгом сты. Хуыцау! Афтæ фесаф де ’взонджы хуыздæр азтæ! Фесаф, ахуыссын кæн, чи зоны, риуы чи уыдис, чи зоны, афонмæ диссаджы цыт æмæ кад кæмæн уыдаид, чи зоны, афтæ тынг дис кæуыл кодтаиккой, уыцы арты стъæлфæн! Æмæ æппæт уыдон фесаф, æнæтæригъæдæй фесаф! Афтæ зындис, цыма уыцы минут йæ зæрдæйы райгас сты, кæддæр ын зонгæ цы хорздзинæдтæ уыдысты, уыдон. Раскъæфта цъылинæг, бацыд тагъд кæттагмæ. Йæ сур хид акалд, бæллыдис æмæ йæ тынг фæндыдис иу хъуыддаг: фæндыдис æй ахаугæ зæды сныв кæнын. Уыцы хъуыды æппæтæй хæстæгдæр уыди йæ зæрдæйы ахастмæ. Фæлæ, уæууау! Йæ фигурæтæ, позæтæ, къордтæ, хъуыдытæ уадысты тыхгæнгæйæ æмæ æвидауц. Йæ дæсныдзинад æмæ йæ хъуыды иу барæнæй барст цыдысты, цы æдых фæлварæнтæ ма кодта уыцы арæнтæй æмæ хъадамантæй йæхи атонынæн, уыдон æй зылынтæ æмæ рæдийын кодтой. Уый ницæмæ æрдардта дæсныдзинадмæ цы фæлмæцынгæнæг, даргъ асинтæ ис, уыдон æмæ фидæны стырдзинады фыццаг сæйраг æгъдæутты. Фæсмон дзы бахъардта. Йæ уатæй ахæссын кодта йæ фæстаг нывты, æдзард модæйы нывты, гусарты, уæздан сылгоймæгты æмæ стыр хицæутты æппæт нывтæ. Иу уаты йæхиуыл дуар сæхгæдта, йæхимæ никæйы уагъта æмæ куысты аныгъуылд. Быхсæг лæппуйау, ахуыргæнинагау йæ куысты уæлхъус бадти. Фæлæ цы кодта, уый афтæ æгъатыр, æбузн уыди! Алы къахдзæфы дæр æй урæдта хуымæтæджы хъуыддæгтæ нæзонындзинад; æппын ницы дæр ын йæ зæрдæ уазал кодта æмæ-иу йæ разæй, ахизæн кæуыл нæй ахæм арæнау æрлæууыд. Цы аслам хъуыддæгтыл ахуыр уыд, уыдонмæ здæхти, къухтæ дæр сæ раздæры куыст кодтой, йæ сæр исты цæхгæр фæзилынмæ нæ арæхсти, суанг ма уæлæдарæсы æнцъылдтæ дæр коммæ нæ кастысты æмæ ног хуызы нæ бадтысты. Æмæ уый æмбæрста, æмбæрста æмæ уыдта йæхæдæг!

"Но точно ли был у меня талант? - сказал он наконец, - не обманулся ли я?" И, произнесши эти слова, он подошел к прежним своим произведениям, которые работались когда-то так чисто, так бескорыстно, там, в бедной лачужке на уединенном Васильевском острову, вдали людей, изобилия и всяких прихотей. Он подошел теперь к ним и стал внимательно рассматривать их все, и вместе с ними стала представать в его памяти вся прежняя бедная жизнь его. "Да, - проговорил он отчаянно, - у меня был талант. Везде, на всем видны его признаки и следы..."

 

«Цымæ мæм курдиат æцæг уыд?» фæстагмæ загъта уый: «нæ фæсайд дæн цымæ?» Æмæ уыцы дзырдтæ зæгъгæйæ, уый бацыд йæ раздæр сконд нывтæм, Васильевскы Сакъадахы, йæ мæгуыр уаты сыгъдæгзæрдæимæ кæй скодта, уыдонмæ. Уый ныр сæ цурмæ бацыди æмæ се ’ппæтмæ дæр лыстæг кæсын райдыдта, æмæ уыдонимæ йæ цæстытыл уайын райдыдта йæ раздæры мæгуыр цард. «О» загъта уый ныккæрзгæйæ, «мæнмæ курдиат уыдис. Æппæт ран, алцæуыл дæр зындысты йе ’ууæлтæ, йæ фæдтæ...»

Он остановился и вдруг затрясся всем телом: глаза его встретились с неподвижно вперившимися на него глазами. Это был тот необыкновенный портрет, который он купил на Щукином дворе. Все время он был закрыт, загроможден другими картинами и вовсе вышел у него из мыслей. Теперь же, как нарочно, когда были вынесены все модные портреты и картины, наполнявшие мастерскую, он выглянул наверх вместе с прежними произведениями его молодости. Как вспомнил он всю странную его историю, как вспомнил, что некоторым образом он, этот странный портрет, был причиной его превращенья, что денежный клад, полученный им таким чудесным образом, родил в нем все суетные побужденья, погубившие его талант, - почти бешенство готово было ворваться к нему в душу. Он в ту ж минуту велел вынести прочь ненавистный портрет. Но душевное волненье оттого не умирилось: все чувства и весь состав были потрясены до дна, и он узнал ту ужасную муку, которая, как поразительное исключение, является иногда в природе, когда талант слабый силится выказаться в превышающем его размере и не может выказаться; ту муку, которая в юноше рождает великое, но в перешедшем за грань мечтаний обращается в бесплодную жажду; ту страшную муку, которая делает человека способным на ужасные злодеяния. Им овладела ужасная зависть, зависть до бешенства. Желчь проступала у него на лице, когда он видел произведение, носившее печать таланта. Он скрежетал зубами и пожирал его взором василиска. В душе его возродилось самое адское намерение, какое когда-либо питал человек, и с бешеною силою бросился он приводить его в исполнение. Он начал скупать все лучшее, что только производило художество. Купивши картину дорогою ценою, осторожно приносил в свою комнату и с бешенством тигра на нее кидался, рвал, разрывал ее, изрезывал в куски и топтал ногами, сопровождая смехом наслажденья. Бесчисленные собранные им богатства доставляли ему все средства удовлетворять этому адскому желанию. Он развязал все свои золотые мешки и раскрыл сундуки. Никогда ни одно чудовище невежества не истребило столько прекрасных произведений, сколько истребил этот свирепый мститель. На всех аукционах, куда только показывался он, всякий заранее отчаивался в приобретении художественного создания. Казалось, как будто разгневанное небо нарочно послало в мир этот ужасный бич, желая отнять у него всю его гармонию. Эта ужасная страсть набросила какой-то страшный колорит на него: вечная желчь присутствовала на лице его. Хула на мир и отрицание изображалось само собой в чертах его. Казалось, в нем олицетворился тот страшный демон, которого идеально изобразил Пушкин. Кроме ядовитого слова и вечного порицанья, ничего не произносили его уста. Подобно какой-то гарпии, попадался он на улице, и все его даже знакомые, завидя его издали, старались увернуться и избегнуть такой встречи, говоря, что она достаточна отравить потом весь день.

 

Уый æрлæууыдис æмæ æвиппайды ныррызти: йæ цæстытæ сæмбæлдысты æнæфезмæлгæ — æдзынæг æм цы цæстытæ ныккастысты уыдонимæ. Уый уыдис Щукины хæдзары цы æнахуыр портрет балхæдта, уый.. Раздæр никуы зынди, иннæ нывты фæстæ фæци æмæ йæ хъуыдыйы дæр нал уыд. Ныр, цыма барæй уыд, уыйау, модæйы портреттæ æмæ нывтæ уатæй куы ахастой, уæд йæ иннæ раздæр конд нывтимæ уæлæмæ скасти. Куыддæр йе ’нахуыр хабæрттæ йæ зæрдыл æрлæууыдысты, æрхъуыды кодта уыцы портрет цыдæр хуызы куыддæр аххосджын y иннæрдæм кæй фæци уымæн, зæгъгæ æнахуыр ист цы æхцатæ ракодта, уыдон æй ахæм фæндагмæ ракодтой æмæ йæ курдиат фесæфт — уæд чысыл ма бахъæуа ма сæрра уа. Уыцы минут йе ’нæуынон портрет уатæй ахæссын кодта. Фæлæ уæддæр йæ зæрдæ не ’рсабыр: бындзарæй нынкъуысыди æмæ йын уыди афтæ зын, мæнæ мæллæг курдиат йæхи фылдæрæй равдисынмæ куы фæхъавы, фæлæ йæ бон куы нæ вæййы, афтæ зын, мæнæ æвзонг уды стырдзинад чи рæзын кæны, фæлæ, бæллицы сæрты ахизгæйæ ницы чи свæййы, ахæм зын, кæцы адæймагæн цыфæнды бæллæхтæ дæр бакæнын кæны. Тынг хæлæг кæнын райдыдта, раст фыр хæлæгæй чысыл ма бахъæуа ма сæрра уа. Курдиатджын ныв иу куы федта, уæд иу фыр мæстæй йæ цæсгом асау. Йæ дæндæгты хъыс-хъыс иу ссыд æмæ-иу æй василискы цæстытæй зыд ныхъуырд кодта, Адæймаг цы æбуалгъдæр хъуыддагмæ сарæхса, ахæм æм фæзынд æмæ йæ æнæгъдауæй æххæст кæнын райдыдта. Уый æлхæнын райдыдта æппæтæй хуыздæр нывтæ. Нывты, зынаргъæй балхæнгæйæ сæ, йæ уатмæ хаста, æрра тиграу сыл иу йæхи ныццавта, скъуыдта сæ, пырх сæ кодта, ныггæппæлтæ сæ иу кодта æмæ иу сæ, сæрхъæн худт кæнгæйæ, йæ къæхты бын ныккодта. Цы бирæ хъæздыгдзинæдтæ æрæмбырд кодта, уыдон ын йæ уыцы æбуалгъы ми кæнынæн фадат лæвæрдтой. Райхæлдта йæ æппæт сыгъзæрины голджытæ æмæ байгом кодта йæ чырынтæ. Уыцы æгъатыр тугисæг цас хорздзинæдтæ фесæфта, уыйас иу гуырымыхъхъ кæфхъуындар дæр нæ фесæфта. Цы аукционы иу фæзындис, уым иу рагацау ныфс никæйы уал уыдис ныв ссардзæн, зæгъгæ. Цыма хуыцау смæсты ис æмæ дунемæ ахæм азар барæй рарвыста, цæмæй йын уый йæ цард фехала. Уыцы æбуалгъ хъуыддагæй куыддæр тæссаг хуыз сси: йæ цæсгом æдзухдæр мастæй хъулæттæ уыд. Дунейыл цъыф калын æмæ ницæуыл æууæндын систы йæ куыст. Пушкин цы тæрсæн иблисы тыххæй фыста, раст уый хуызæн уыдис. Маргджын дзырдтæ æмæ загъд кæнын йедтæмæ йæ дзыхæй дзырд дæр нал хауди. Цавæрдæр Гарпийы хуызæн иу уынджы куы фæзынди, уæд дзы иу суанг йæ зонгæтæ дæр сæхи æмбæхстой, цæмæй йыл ма сæмбæлой, уымæн æмæ уæд æнæхъæн бон дæр сæфт уыдайыд.

   

Василиск — аргъæутты æнахъинон сырд, æрмæст йæ иу бакастæн дæр чи мары, ахæм.

Гарпия — рагон грекъаг мифологийы базырджын сылгоймæгтæ — æбуалгъ сырдтæ, скъæфгæ чи кодта адæймæгты, уыдон.


К счастию мира и искусств, такая напряженная и насильственная жизнь не могла долго продолжаться: размер страстей был слишком неправилен и колоссален для слабых сил ее. Припадки бешенства и безумия начали оказываться чаще, и наконец все это обратилось в самую ужасную болезнь. Жестокая горячка, соединенная с самою быстрою чахоткою, овладела им так свирепо, что в три дня оставалась от него одна тень только. К этому присоединились все признаки безнадежного сумасшествия. Иногда несколько человек не могли удержать его. Ему начали чудиться давно забытые, живые глаза необыкновенного портрета, и тогда бешенство его было ужасно. Все люди, окружавшие его постель, казались ему ужасными портретами. Он двоился, четверился в его глазах; все стены казались увешаны портретами, вперившими в него свои неподвижные, живые глаза. Страшные портреты глядели с потолка, с полу, комната расширялась и продолжалась бесконечно, чтобы более вместить этих неподвижных глаз. Доктор, принявший на себя обязанность его пользовать и уже несколько наслышавшийся о странной его истории, старался всеми силами отыскать тайное отношение между грезившимися ему привидениями и происшествиями его жизни, но ничего не мог успеть. Больной ничего не понимал и не чувствовал, кроме своих терзаний, и издавал одни ужасные вопли и непонятные речи. Наконец жизнь его прервалась в последнем, уже безгласном, порыве страдания. Труп его был страшен. Ничего тоже не могли найти от огромных его богатств; но, увидевши изрезанные куски тех высоких произведений искусства, которых цена превышала миллионы, поняли ужасное их употребление.  

 

Дуне æмæ аивæдты амондæн, ахæм тынггонд æмæ тых цард бирæ нæ ахæссынц: йæ фыдми æгæр егъау уыд ахæм лæмæгъ царды тыхтæн. Йæ маст æмæ æррадзинадæй бонæй-бонмæ арæхдæр сурау кодта æмæ фæстагмæ тынг æвзæр фæрынчын и. Уæззау тæвд низ, стæй ма ноджы чехоткæ йыл афтæ стыхджын сты æмæ ма дзы æртæ бонмæ æрмæст аууон баззади. Кæй сæрра уыдзæн, уый дæр бæлвырд уыди. Хатгай йæ иуцалдæр адæймаджы бауромын нæ фæрæзтой. Йæ цæстытыл уайын райдыдтой раджы кæй ферох кодта, уыцы æнахуыр портреты цардæгас цæстытæ, æмæ иу уæд йе ’ррадзинадæн кæрон нал уыди. Йæ хуыссæны алыфарс цы адæм лæууыдысты, уыдон дæр æм тæрсæн портреттæ кастысты. Уый йæ цæстыты дыгæйттæй, цыппæргæйттæй зындис; афтæ йæм касти цыма къултæ се ’ппæт дæр портреттæй ce дзаг сты æмæ йæм уыдон æнæзмæлгæ цардæгас цæстытæй ныккомкоммæ сты. Тæрсæн портреттæ кастысты царæй, пъолæй, уат стырдæр æмæ æнæкæрон кодта, цæмæй дзы æнæфезмæлгæ цæстытæ фылдæр бацæуа, уый тыххæй. Чи йæм касти æмæ йын йæ æнахуыр æмбисæндтæ чи фехъуыста, уыцы дохтыр хъавыдис, йæ цæстытыл цы уайа уыдон æмæ йæ царды цы цаутæ цыд, уыдон æхсæн цы бастдзинад ис, уый бамбарын, фæлæ йæ къухы нæ бафтыд. Рынчын ницы æмбæрста æмæ ницы æнкъардта, æрмæстдæр йæхи хъизæмæрттæ, æбуалгъ хъæрзын æмæ æнæмбаргæ дзæнгæда йедтæмæ. Фæстагмæ йæ цард аскъуыди, иу æнæмыр хъизæмарыл. Йæ мард уыди тæрсæн. Йæ бирæ хъæздыгдзинæдтæй йын ницы ссардтой; фæлæ йæм, сæ аргъ милуантæй фылдæр кæмæн уыд, ахæм пырхытæ зынаргъ нывтæ куы ссардтой, уæд бамбæрстой цы æбуалгъ хъуыддагæн сæ æлхæдта, уый.

     

Часть II

 

II хай

 

Множество карет, дрожек и колясок стояло перед подъездом дома, в котором производилась аукционная продажа вещей одного из тех богатых любителей искусств, которые сладко продремали всю жизнь свою, погруженные в зефиры и амуры, которые невинно прослыли меценатами и простодушно издержали для этого миллионы, накопленные их основательными отцами, а часто даже собственными прежними трудами. Таких меценатов, как известно, теперь уже нет, и наш ХIХ век давно уже приобрел скучную физиономию банкира, наслаждающегося своими миллионами только в виде цифр, выставляемых на бумаге. Длинная зала была наполнена самою пестрою толпой посетителей, налетевших, как хищные птицы на неприбранное тело. Тут была целая флотилия русских купцов из Гостиного двора и даже толкучего рынка, в синих немецких сюртуках. Вид их и выраженье лиц были здесь как-то тверже, вольнее и не означались той приторной услужливостью, которая так видна в русском купце, когда он у себя в лавке перед покупщиком. Тут они вовсе не чинились, несмотря на то что в этой же зале находилось множество тех аристократов, перед которыми они в другом месте готовы были своими поклонами смести пыль, нанесенную своими же сапогами. Здесь они были совершенно развязны, щупали без церемонии книги и картины, желая узнать доброту товара, и смело перебивали цену, набавляемую графами-знатоками. Здесь были многие необходимые посетители аукционов, постановившие каждый день бывать в нем вместо завтрака; аристократы-знатоки, почитавшие обязанностью не упустить случая умножить свою коллекцию и не находившие другого занятия от 12 до 1 часа; наконец, те благородные господа, которых платья и кармены очень худы, которые являются ежедневно без всякой корыстолюбивой цели, но единственно, чтобы посмотреть, чем что кончится, кто будет давать больше, кто меньше, кто кого перебьет и за кем что останется. Множество картин было разбросано совершенно без всякого толку; с ними были перемешаны и мебели, и книги с вензелями прежнего владетеля, может быть, не имевшего вовсе похвального любопытства в них заглядывать. Китайские вазы, мраморные доски для столов, новые и старые мебели с выгнутыми линиями, с грифами, сфинксами и львиными лапами, вызолоченные и без позолоты, люстры, кенкеты - все было навалено, и вовсе не в таком порядке, как в магазинах. Все представляло какой-то хаос искусств. Вообще ощущаемое нами чувство при виде аукциона страшно: в нем все отзывается чем-то похожим на погребальную процессию. Зал, в котором он производится, всегда как-то мрачен; окна, загроможденные мебелями и картинами, скупо изливают свет, безмолвие, разлитое на лицах, и погребальный голос аукциониста, постукивающего молотком и отпевающего панихиду бедным, так странно встретившимся здесь искусствам. Все это, кажется, усиливает еще более странную неприятность впечатленья.

 

Ахæм адæймæгтæ уыдис æмæ сæ цард-цæрæнбонтæ амуртæ æмæ зефиртимæ арвыстой, аивад уарзæгæй сæхи æвдыстой æмæ йыл, сæ фыдæлтæ, кæнæ сæхæдæг цы милуантæ æрæмбырд кодтой, уыдон хардз кодтой. Иу ахæм аивадуарзæг хъæздыг лæджы, йæ царды бонтæ æнæмæтæй чи арвыста, уый дзаумæттæ фылдæр чи бафиддзæнийы æгъдауæй цы хæдзары уæй кодтой, уый дуармæ лæууыдис бирæ къареттæ, рог уæрдæттæ æмæ къаласкæтæ. Ныр, кæй зæгъын æй хъæуы, ахæм адæймæгтæ нал ис, æмæ нæ XIX æнусы æрмæст банкиртæ ис, уыдонæн сæ зæрдæтæ рухс сты фыст цы цифрæтæ цæуынц, уыдонæй. Даргъ зал алыхуызон адæмæй уыди йе дзаг, цыма халæттæ холыйыл æрæмбырд сты, уыйау. Уый уыдис Гостиный дворæй æмæ ма суанг зæронд дзауматæ уæйгæнæн базарæй цъæх немыцаг сюртукджын къупецæгтæй æнæхъæн æфсад. Ам сæ уынд æмæ сæ цæстæнгас уыди уæндондæр æмæ сæрибардæр æмæ, уырыссаг къупецаг йæ дуканийы æлхæнджыты раз куыд лæгъзтæхуыз вæййы, уый хуызæн нæ уыдысты. Кæд дзы, æндæр ран сæ сæртæй зæхмæ кæмæн куывтаиккой, ахæм аристократтæ бирæ уыдис, уæддæр уыдон ам æппындæр æфсæрмы нæ кодтой. Ам уыдысты бынтон къæйных, куыд сæ фæндыд, афтæ чингуыты æмæ нывты скæрстой, товары хæрзхъæддзинад сæ базонын фæндгæйæ æмæ, аивад чи æмбæрста, уыцы графты æргътæй фылдæр нысан кодтой. Уым уыдысты аукционы æнæмæнг чи хъæуы, ахæм адæймæгтæ, алы бон дæр аходæны бæсты уырдæм чи цыди; аристократтæй йæ коллекцийæн хорз ныв балхæнын йæхицæн хæсыл чи нымадта æмæ 12-æй 1 сахатмæ æндæр куыст йæхицæн чи нæ ардта, уыдон; æппынфæстаг уыцы уæздан господа, кæцытæн сæ уæлæдарæс мæгуыр, сæ дзыппытæ та афтид сты, кæцытæ алы бон сæ кæрæфдзинады тыххæй нæ, фæлæ, æрмæстдæр феной хъуыддæгтæ куыд алыг уыдзысты, фылдæр, кæнæ къаддæр чи бафиддзæн, чи кæй амбулдзæн æмæ фæстагмæ кæмæ цы баззайдзæн, уыдæттæ базоныны тыххæй. Нывтæй бирæтæ æппæрст уыдысты куыд фæндыйæ; æмæ схæццæ сты хæдзары дзаумæттæ, чингуытæ, сæ раздæры хицæутты ном æмæ мыггаджы фыццаг дамгъæтæ сыл фыст афтæмæй, чи зоны æмæ бакæсыны аккаг дæр нæ уыдысты. Китайаг вазæтæ, стъолтæн мрамор къæйтæ, ног æмæ зæронд хæдзары дзаумæттæ алыхуызон нывтæ сыл угардæй конд, афтæмæй, сыгъзæрин доны тылдæй æмæ æнæуый дæр, люстрæтæ, кенкеттæ, — уыдон иууылдæр калд уыдысты æнæфснайдæй, дуканийы куыд нæ вæййынц, афтæмæй. Уыдис аивæдты цавæрдæр æмтъерыдзинад. Æнæуый дæр аукционæн æрмæст йæ уындæй дæр зæрдæ риссы: цæмæндæр мард уæлмæрдтæм куы фæхæссынц, уæд уый хуызæн у. Цы залы фæцæуы, уый вæййы куыддæр æнтъыснæг; дзаумæттæ æмæ нывтæй дзаг рудзгуытæй ма рухс фæхъары чысыл, цæсгæмттæ вæййынц æнæфезмæлгæ, аукционистæн ингæнæй фæдзурæгау фæхъуысы йæ хъæр æмæ йæ хъæдын дзæбугæй фæкъуырццытæ кæны, цыма, уыцы ран æнæнхъæлæджы цы мæгуыр аивæдтæ сæмбæлд, уыдоныл марды аргъуыд кæны, уыйау. Уыдæттæ йæм ноджы тыхджындæр кæнынц фыдæхдзинад.

   

Амур — рагон римаг мпфологпйы уарзондзинады бардуаг.

Зефир — рагон грекъмæ — ныгуылæнæй дымгæ рог дымгæ.


Аукцион, казалось, был в самом разгаре. Целая толпа порядочных людей, сдвинувшись вместе, хлопотала о чем-то наперерыв. Со всех сторон раздававшиеся слова: "Рубль, рубль, рубль", - не давали времени аукционисту повторять надбавляемую цену, которая уже возросла вчетверо больше объявленной. Обступившая толпа хлопотала из-за портрета, который не мог не остановить всех, имевших сколько-нибудь понятия в живописи. Высокая кисть художника выказывалась в нем очевидно. Портрет, по-видимому, уже несколько раз был ресторирован и поновлен и представлял смуглые черты какого-то азиатца в широком платье, с необыкновенным, странным выраженьем в лица; но более всего обступившие были поражены необыкновенной живостью глаз. Чем более всматривались в них, тем более они, казалось, устремлялись каждому вовнутрь. Эта странность, этот необыкновенный фокус художника заняли вниманье почти всех. Много уже из состязавшихся о нем отступились, потому что цену набили неимоверную. Остались только два известные аристократа, любители живописи, не хотевшие ни за что отказаться от такого приобретенья. Они горячились и набили бы, вероятно, цену до невозможности, если бы вдруг один из тут же рассматривавших не произнес:

  - Позвольте мне прекратить на время ваш спор. Я, может быть, более, нежели всякий другой, имею право на этот портрет.

 

Бæрæг уыди, аукцион йæ тæккæ тынгмæ кæй бахæццæ, уый. Адæмæй æгъдауджындæр чи уыд, уыдон къордæй кæрæдзийæн бар нæ дæтгæйæ цæуылдæр дзырдтой. Алы ’рдыгæй «сом, сом, сом», зæгъгæ кæй хъæр кодтой, уый тыххæй аукционистæн аргъ цас æфтыдтой, уый дзурын йæ къухы не ’фтыд, аргъ та цас загъта, уымæй цыппар хатты фæфылдæр. Адæм сæхи хъардтой иу портретмæ, уымæ та, аивад чи æмбары, уыдонæй иу дæр нæ фæлæууыдаид. Бæрæг уыди йе скæнæг æмбисонды дæсны кæй уыд, уый. Портрет, æвæццæгæн, цалдæр хатты реставраци æмæ ноггонд фæци, уым конд уыди цавæрдæр саулагъз азиаг уæрæх уæлæдарæсы, цавæрдæр æнахуыр цæсгомы ахастимæ, фæлæ æппæтæй фылдæр адæм дис кодтой йæ цæстыты диссаджы цардæгасдзинадыл. Цас сæм фылдæр кастысты, уыйас цыма адæймаджы тынгдæр хызтысты, афтæ кастис. Уыцы æнахуырдзинад, нывгæнæджы уыцы диссаджы фокус æппæты цæстæнгас дæр сæхимæ здæхтой. Чи йыл дзырдта, уыдонæй бирæтæ ныхъхъус сты, уымæн æмæ йын йæ аргъ суæлиау кодтой. Æрмæст ма баззадысты дыууæ аристократы, аивад уарзджытæ, æмæ сæ алкæйы дæр фæндыди, уыцы ныв балхæнын. Уыдон тæвд кодтой, æмæ æвæццæгæн портретæн йæ аргъ хæрз уæлиау стардтаиккой, сæ разы лæуджытæй сæм иу куы нæ сдзырдтаид, зæгъгæ:

«бахатыр кæнут, уæ хъаугъа уын рæстæгмæ бауромон. Мæнмæ, чи зоны, æмæ сымахæй фылдæр бартæ ис ацы портрет балхæнынмæ».

Слова эти вмиг обратили на него внимание всех. Это был стройный человек, лет тридцати пяти, с длинными черными кудрями. Приятное лицо, исполненное какой то светлой беззаботности, показывало душу, чуждую всех томящих светских потрясений; в наряде его не было никаких притязаний на моду: все показывало в нем артиста. Это был, точно, художник Б., знаемый лично многими из присутствовавших.

  - Как ни странным вам покажутся слова мои, - продолжал он, видя устремившееся на себя всеобщее внимание, - но если вы решитесь выслушать небольшую историю, может быть, вы увидите, что я был вправе произнести их. Все меня уверяют, что портрет есть тот самый, которого я ищу.

 

Уыцы дзырдтæ куы загъта, уæд æм иууылдæр фæкастысты. Уый уыдис хæрзконд нæлгоймаг, иу фынддæс æмæ ссæдз аздзыд, даргъ сау дзыккутимæ. Зæрдæмæдзæугæ, куыддæр рухс æнæмæтхуыз цæсгом ын йæ уды хъæд æвдыста, фыддзинæдтæй рыст кæй нæ у, уый; йæ дзаумæттæй модæйæ конд ницы уыд: алцæмæй дæр артисты хуызæн уыдис. Уый æцæгæй уыди нывгæнæг Б., йæ разы чи лæууыд, уыдонæй йæ бирæтæ зыдтой.

— Кæд уæм мæ ныхæстæ цыфæнды диссаг фæкæсдзысты, дзырдта дарддæр куы федта, зæгъгæ, йæм иууылдæр кæсынц, — уæддæр уын, кæд уæ бон y байхъусын, уæд иу хабар радзурдзынæн æмæ, чи зоны, бамбардзыстут æз уыцы дзырдтæ раст кæй загътон, уый. Алцыдæр мæ æууæндын кæны, уый æз цы портрет агурын, уый кæй у, уый.

Весьма естественное любопытство загорелось почти на лицах всех, и самый аукционист, разинув рот, остановился с поднятым в руке молотком, приготовляясь слушать. В начале рассказа многие обращались невольно глазами к портрету, но потом все вперились в одного рассказчика, по мере того как рассказ его становился занимательней.

  - Вам известна та часть города, которую называют Коломною.- Так он начал. - Тут все непохоже на другие части Петербурга; тут не столица и не провинция; кажется, слышишь, перейдя в коломенские улицы, как оставляют тебя всякие молодые желанья и порывы. Сюда не заходит будущее, здесь все тишина и отставка, все, что осело от столичного движенья. Сюда переезжают на житье отставные чиновники, вдовы, небогатые люди, имеющие знакомство с сенатом и потому осудившие себя здесь почти на всю жизнь; выслужившиеся кухарки, толкающиеся целый день на рынках, болтающие вздор с мужиком в мелочной лавочке и забирающие каждый день на пять копеек кофию да на четыре сахару, и, наконец, весь тот разряд людей, который можно назвать одним словом: пепельный, - людей, которые с своим платьем, лицом, волосами, глазами имеют какую-то мутную, пепельную наружность, как день, когда нет на небе ни бури, ни солнца, а бывает просто ни се ни то: сеется туман и отнимает всякую резкость у предметов. Сюда можно причислить отставных театральных капельдинеров, отставных титулярных советников, отставных питомцев Марса с выколотым глазом и раздутою губою. Эти люди вовсе бесстрастны: идут, ни на что не обращая глаз, молчат, ни о чем не думая. В комнате их не много добра; иногда просто штоф чистой русской водки, которую они однообразно сосут весь день без всякого сильного прилива в голове, возбуждаемого сильным приемом, какой обыкновенно любит задавать себе по воскресным дням молодой немецкий ремесленник, этот удалец Мещанской улицы, один владеющий всем тротуаром, когда время перешло за двенадцать часов ночи.

 

Адæм се ’ппæтдæр хъусын мондаг сысты, суанг ма аукционистæн дæр, йæ дзых хæлиуæй, афтæмæй йæ къух æддзæбуг хæрдмæ хъилæй баззад. Лæг дзурын куы райдыдта, уæд бирæтæ æнæбары портретмæ фæкæс-фæкæс кодтой, фæлæ уый фæстæ иууылдæр сæ цæстытæ дзурæджы ныццавтой, цы дзырдта, уый диссагдæр куыд кодта, афтæ.

«Горæты Коломнæ, зæгъгæ, цы хай хуыйны, уый зонут». Афтæ райдыдта йæ ныхас уый. «Уым ницы ис Петербурджы иннæ хæйтты хуызæнæй; столицæ дæр нæу æмæ провинци дæр, коломнæйаг уынгтæм куы бахæццæ уай, уæд афтæ фæкæсы цыма æрыгон бæллицтæ æмæ мондæгтæй ахицæн дæ. Ардæм фидæн нæ цæуы, уым ис æрмæстдæр сабырдзинад æмæ цардæй цы ацыд, уый, столицæйы змæлды бынтæ уым æрбадынц. Уырдæм цæрынмæ балидзынц службæ чи нæ уал кæны, уыцы чиновниктæ, идæдз устытæ, хъæздыг чи нæ у, уыцы адæм, сенатимæ зонгæ чи y æмæ мыггагмæ уым цæрыны фæнд чи скодта, уыдон; хæринаггæнæджы куыстæй чысыл бынтæ чи скодта, бон-изæрмæ базары сыффыттытæ чи кæны, алы хæррæгътæ уæйгæнæгимæ дзæгъæл дзæнгæда чи цæгъды æмæ алы бон дæр суарийы аргъ къофе, цыппар капеччы аргъ та сæкæр чи æлхæны, уыцы сылгоймæгтæ. Ноджы ма дзы цæры ахæм адæймæгтæ, кæцыты схонæн ис: фæныкхуыз, ахæм адæймæгтæ, кæцытæн сæ уæлæдарæс, сæ цæсгæмттæ, сæрыхъуынтæ, цæстытæ сты куыддæр змæстхуыз, фæныкхуыз, мæнæ иуæй-иу бон арвыл хур дæр куы нæ вæййы æмæ уад дæр куы нæ вæййы, афтæ, мигъ фæлæсы æмæ алцыппæт дæр иухуызон фæкæны. Ахæм адæймæгтæм ахæссæн ис театры капельдинерæй чи куыста, титулярон советник чи уыди, æфсады чи нæ уал уыди, ахæм сохъхъыр æмæ скъуыдбыл хæстонтæ. Уыцы адæймæгтæм ницы æнкъарæндзинæдтæ ис: ницæмæ фæкæсдзысты, афтæмæй цæуынц, ницы хъуыды кæнгæйæ мадзура сты. Сæ уæтты бирæ мулк нæй; хатгай сæм вæййы æрмæст уырыссаг арахъхъы къус æмæ йæ бон изæрмæ чысылгай уыцы иухуызон æнцъухынц, фæлæ дзы хуыцаубон Мещанты уынджы хъæбатыр, 12 сахаты фæстæ уынг йæхи кæмæн бавæййы, уыцы æрыгон немыцаг æрмгуыстгæнæджы, хуызæн не срасыг вæййынц.

Жизнь в Коломне страх уединенна: редко покажется карета, кроме разве той, в которой ездят актеры, которая громом, звоном и бряканьем своим одна смущает всеобщую тишину. Тут всё пешеходы; извозчик весьма часто без седока плетется, таща сено для бородатой лошаденки своей. Квартиру можно сыскать за пять рублей в месяц, даже с кофием поутру. Вдовы, получающие пенсион, тут самые аристократические фамилии; они ведут себя хорошо, метут часто свою комнату, толкуют с приятельницами о дороговизне говядины и капусты; при них часто бывает молоденькая дочь, молчаливое, безгласное, иногда миловидное существо, гадкая собачонка и стенные часы с печально постукивающим маятником. Потом следуют актеры, которым жалованье не позволяет выехать из Коломны, народ свободный, как все артисты, живущие для наслажденья. Они, сидя в халатах, чинят пистолет, клеют из картона всякие вещицы, полезные для дома, играют с пришедшим приятелем в шашки и карты, и так проводят утро, делая почти то же ввечеру, с присоединеньем кое-когда пунша. После сих тузов и аристократства Коломны следует необыкновенная дробь и мелочь. Их так же трудно поименовать, как исчислить то множество насекомых, которое зарождается в старом уксусе. Тут есть старухи, которые молятся; старухи, которые пьянствуют; старухи, которые и молятся и пьянствуют вместе; старухи, которые перебиваются непостижимыми средствами, как муравьи - таскают с собою старое тряпье и белье от Калинкина мосту до толкучего рынка, с тем чтобы продать его там за пятнадцать копеек; словом, часто самый несчастный осадок человечества, которому бы ни один благодетельный политический эконом не нашел средств улучшить состояние.

 

Коломнæйы цард y тынг хибар: искуы-иу хатт дзы фæзыны къаретт, æрмæст дзы актертæ цы къаретты цæуынц, уыдон хъæрæмахст халы æппæт сабырдзинад дæр. Уым иууылдæр фистæгæй цæуынц; æххуырсгæ бæхыл кусæг æнæ искæйы ласгæйæ арæх фæцæуы, æрмæст æм йæ пыхцыл бырынкъ бæхæн вæййы хос. Мæй фондз сомæй ссарæн ис фатер дæр, суанг аходæнæн къофиимæ. Пенсион цы идæдз сылгоймæгтæ исы, уыдон уым æппæтæй аристократондæр бинонтæ сты; сæхи хорз дарынц, арæх сæ уæттæ мæрзынц, дзидза æмæ къабуска зынаргъ кæй сты, уый тыххæй фæдзурынц сæ хæлар сылгоймæгтимæ; сæ цуры арæх вæййы хатгай зæрдæмæдзæугæ чызг, мадзурайæ, стæй ма фыдуынд куыдз æмæ æнкъард цъыкцъыкгæнæг къулыл ауындзгæ сахат. Идæдз устыты фæстæ цæуынц актертæ, уыдоны сæ мызд Коломнæйæ нæ уадзы, сты сæрибар, артистты хуызæн, æмæ сæ зæрдæйы дзæбæхæн цæрынц. Уыдон, халатты бадгæйæ, зилынц дамбацатæм, хъæбæр гæххæттæй, хæдзары чи хъæуы, ахæм алыхуызон дзаумæттæ ныхасынц, чи сæм æрбацæуы, уыцы хæлæрттимæ шашкæтæй æмæ къамтæй хъазынц, æмæ афтæ арвитынц сæ райсом, афтæ фæкæнынц изæр дæр, ноджы ма дзы исты нозт дæр фæзыны. Коломнæйы уыцы тъузты æмæ аристократты фæстæ цæуынц цыдæр лыстæг адæймæгтæ. Уыдонæн сæ банымайын, зæронд дзымарийы цы бирæ бындзытæ равзæры, уыдон банымайынæй æнцондæр нæ уыд. Уым ис кувгæ чи кæны, ахæм зæронд устытæ, расыггæнаг чи у, ахæм зæронд устытæ; кувгæ дæр æмæ расыггæнаг дæр чи у, ахæм зæронд устытæ; цæмæй цæрынц, уый бæрæг нæу, ахæм зæронд устытæ, раст мæлдзыджытау сæ фæстæ ласынц зæронд бырæгътæ æмæ мидæггаг дарæс Калинкины хидæй зæронд дзаумæттæ уæйгæнæн базармæ, цæмæй уым уæйгонд æрцæуой æртæ суарийыл; иудзырдæй, арæх ахæм цардæй рох адæймаг, æмæ цыфæнды политикон эконом дæр ын йæ уавæр фæхуыздæр кæнынæн ницы хос ссардзæн.

 

Я для того привел их, чтобы показать вам, как часто этот народ находится в необходимости искать одной только внезапной, временной помощи, прибегать к займам; и тогда поселяются между ними особого рода ростовщики, снабжающие небольшими суммами под заклады и за большие проценты. Эти небольшие ростовщики бывают в несколько раз бесчувственней всяких больших, потому что возникают среди бедности и ярко выказываемых нищенских лохмотьев, которых не видит богатый ростовщик, имеющий дело только с приезжающими в каретах. И потому уже слишком рано умирает в душах их всякое чувство человечества. Между такими ростовщиками был один... но не мешает вам сказать, что происшествие, о котором я принялся рассказать, относится к прошедшему веку, именно к царствованию покойной государыни Екатерины Второй. Вы можете сами понять, что самый вид Коломны и жизнь внутри ее должны были значительно измениться. Итак, между ростовщиками был один - существо во всех отношениях необыкновенное, поселившееся уже давно в сей части города. Он ходил в широком азиатском наряде; темная краска лица указывала на южное его происхождение, но какой именно был он нации: индеец, грек, персиянин, об этом никто не мог сказать наверно. Высокий, почти необыкновенный рост, смуглое, тощее, запаленное лицо и какой-то непостижимо страшный цвет его, большие, необыкновенного огня глаза, нависнувшие густые брови отличали его сильно и резко от всех пепельных жителей столицы. Самое жилище его не похоже было на прочие маленькие деревянные домики. Это было каменное строение, вроде тех, которых когда-то настроили вдоволь генуэзские купцы, - с неправильными, неравной величины окнами, с железными ставнями и засовами. Этот ростовщик отличался от других ростовщиков уже тем, что мог снабдить какою угодно суммою всех, начиная от нищей старухи до расточительного придворного вельможи. Пред домом его показывались часто самые блестящие экипажи, из окон которых иногда глядела голова роскошной светской дамы. Молва, по обыкновению, разнесла, что железные сундуки его полны без счету денег, драгоценностей, бриллиантов и всяких залогов, но что, однако же, он вовсе не имел той корысти, какая свойственна другим ростовщикам. Он давал деньги охотно, распределяя, казалось, весьма выгодно сроки платежей; но какими-то арифметическими странными выкладками заставлял их восходить до непомерных процентов. Так, по крайней мере, говорила молва. Но что страннее всего и что не могло не поразить многих - это была странная судьба всех тех, которые получали от него деньги: все они оканчивали жизнь несчастным образом. Было ли это просто людское мнение, нелепые суеверные толки или с умыслом распущенные слухи - это осталось неизвестно. Но несколько примеров, случившихся в непродолжительное время пред глазами всех, были живы и разительны.

 

Æз уыдæтты тыххæй сымахæн уымæн фæдзырдтон, æмæ мæ фæндыдис равдисын, адæм арæх кæй вæййынц ахæм уавæры, æмæ æххуысхъуаг вæййынц, æфстæуттæ фæисынц æмæ уый тыххæй се ’хсæн фæзынынц сæрмагонд пайдайыл æхца æфстау дæтджытæ — ростовщиктæ, уыдон чысыл æхца лæвæрдтой цъындыйы æмæ стыр проценттыл. Уыцы къаннæг ростовщиктæ иннæ хъæздыг ростовщиктæй æнæхатырдæр уыдысты, уымæн æмæ мæгуырдзинад æмæ мæгуыры бырæгъты ’хсæн сырæзынц, хъæздыг ростовщик та ахæмтæй ницы уыны, уымæн йæ хъуыддаг вæййы къаретты чи рацу-бацу фæкæны, уыдонимæ. Уый тыххæй сæ зæрдæты раджы амæлы адæймагдзинад. Ахæм ростовщикты ’хсæн уыди иу... Фæлæ уын хъуамæ зæгъон, цы хабар уын радзурынмæ хъавын, уый æрцыд ивгъуыд æнусы, мард ус-паддзах Екатеринæ Дыккаджы заман. Уæхæдæг æй бамбардзыстут, Коломнæйы хуыз æмæ йæ мидæг цард тынг æндæрхуызон кæй фесты, уый. Уæдæ, ростовщикты ’хсæн уыдис иу — алцæмæй дæр æнахуыр, уый горæтæн йæ уыцы хайы цардис рагæй. Уый дардта уæрæх азиаг уæлæдарæс; саулагъз цæсгомæй бæрæгуыд, хуссайраг кæй уыдис, уый, фæлæ цавæр адæмæй уыд: индиаг, грекъаг, персайнаг, уымæн ничи ницы зыдта. Йæ æмбисонды даргъ ас, саулагъз мæллæг мидæмæ хауд рустимæ тæрсæнхуыз цæсгом, стыр æнахуыр судзаг цæстытæ, хъуынджын æрфгуытæ хицæн йæ кодтой столицæйы фæныкхуыз цæрджытæй. Йæ хæдзар дæр иннæ чысыл хъæдкъул хæдзæрттау нæ уыд. Уый уыди дурæй, кæддæр генуйаг къупецæгтæ бирæ кæй сарæзтой, уыдоны хуызæн, алыхуызон, раст чи нæу, ахæм рудзгуытимæ, æфсæйнаг æмбæрзæнтæ æмæ æхгæнæнтæ сыл, афтæмæй. Уыцы ростовщикæн, иннæтæй хъауджыдæр, йæ бон уыдис æхца раттын суанг райдай мæгуыргур зæронд усæй бухъзæрдæ вельможæты онг. Йæ хæдзары дуармæ иу арæх фæзындысты дзæбæх къареттæ, уыдонæн иу сæ рудзгуытæй хатгай кастис рæсугъд сылгоймæгтæ. Хъус-хъус дзырд цыди, зæгъгæ, дам, йæ чырынтæ сæ тæккæ дзаг сты æнæнымæц æхцатæй, хæзнатæй, брильянттæй æмæ цъынды уагъд алы дзаумæттæй, фæлæ уымæ иннæ ростовщикты йас зыддзинад нæ уыд. Уый æхца лæвæрдта æнæзивæгæй, афтæ зынди, цыма хæс фидыны æмгъуыд хорз нысан кодта, афтæ. Фæлæ цавæрдæр æнахуыр арифметикон æгъдауæй сæ æнæхъуаджы бæрзонд проценттæм хæццæ кодта. Афтæ дзырдтой хъус-хъус. Фæлæ æппæтæй диссагдæр алкæмæ дæр касти уый, æмæ иу дзы æхца чи райста, уыдоны хъысмæт иу тынг æнахуыр уыд: се ’ппæт дæр сæ цард фесты æнамонд хуызы. Уый æрмæст адæмы ныхæстæм гæсгæ афтæ уыд, æви æнæхъола мæнгуырнындзинады койтæ, кæнæ та барæй ахæлиугонд дам-думтæ — уый нæ рабæрæг ис. Фæлæ цыбыр рæстæгмæ чи ’рцыд æмæ адæм се ’ппæтдæр кæй федтой, уыцы хабæрттæ зæрдыл хорз лæууыдысты æмæ диссаг уыдысты.

Из среды тогдашнего аристократства скоро обратил на себя глаза юноша лучшей фамилии, отличившийся уже в молодых летах на государственном поприще, жаркий почитатель всего истинного, возвышенного, ревнитель всего, что породило искусство и ум человека, пророчивший в себе мецената. Скоро он был достойно отличен самой государыней, вверившей ему значительное место, совершенно согласное с собственными его требованиями, место, где он мог много произвести для наук и вообще для добра. Молодой вельможа окружил себя художниками, поэтами, учеными. Ему хотелось всему дать работу, все поощрить. Он предпринял на собственный счет множество полезных изданий, надавал множество заказов, объявил поощрительные призы, издержал на это кучи денег и наконец расстроился. Но, полный великодушного движенья, он не хотел отстать от своего дела, искал везде занять и наконец обратился к известному ростовщику.

 

Уæды аристократты ’хсæн тагъд рæстæджы хорз мыггагæй иу æрыгон лæппу йæхимæ æркæсын кодта, суанг йæ æвзонджы азты паддзахадон хъуыддаджы йæхи хорзæй равдыста, æцæгдзинадыл æмæ хорздзинадыл уыдис æнувыд, аивад æмæ адæймаджы зонд цы радтой, уыдон бирæ уарзта æмæ йыл фидæнмæ дæр зæрдæдарæн уыди. Тагъд æй ус-паддзах дæр æрхъуыды кодта, йæхи куыд фæндыд, ахæм бынат ын радта æмæ йæ бон уыдис наукæтæн æмæ хорздзинадæн бирæ æххуыс фæуын. Æрыгон стыр хицауы алыфарс уыдысты нывгæнджытæ, поэттæ, ахуыргæндтæ. Фæндыдис æй алкæмæн æххуыс кæнын, алцы разæнгард кæнын. Йæхи хардзæй балхæдта бирæ рауагъд чингуытæ, бирæ заказтæ скодта, бирæ призтæ снысан кодта, бирæ æхца схардз кодта æмæ фæстагмæ фæмæгуыр ис. Фæлæ йæ зæрды хорздзинæдтæ бакæнын кæй уыди, уый тыххæй йæ йæ хъуыддаг ныууадзын нæ фæндыди, алы ран дæр хæс исыныл архайдта æмæ, фæстагмæ уыцы ростовщикмæ бацыд.

Сделавши значительный заем у него, этот человек в непродолжительное время изменился совершенно: стал гонителем, преследователем развивающегося ума и таланта. Во всех сочинениях стал видеть дурную сторону, толковал криво всякое слово. Тогда, на беду, случилась французская революция. Это послужило ему вдруг орудием для всех возможных гадостей. Он стал видеть во всем какое-то революционное направление, во всем ему чудились намеки. Он сделался подозрительным до такой степени, что начал наконец подозревать самого себя, стал сочинять ужасные, несправедливые доносы, наделал тьму несчастных. Само собой разумеется, что такие поступки не могли не достигнуть наконец престола. Великодушная государыня ужаснулась и, полная благородства души, украшающего венценосцев, произнесла слова, которые хотя не могли перейти к нам во всей точности, но глубокий смысл их впечатлелся в сердцах многих. Государыня заметила, что не под монархическим правлением угнетаются высокие, благородные движенья души, не там презираются и преследуются творенья ума, поэзии и художеств; что, напротив, одни монархи бывали их покровителями; что Шекспиры, Мольеры процветали под их великодушной защитой, между тем как Дант не мог найти угла в своей республиканской родине; что истинные гении возникают во время блеска и могущества государей и государств, а не во время безобразных политических явлений и терроризмов республиканских, которые доселе не подарили миру ни одного поэта; что нужно отличать поэтов-художников, ибо один только мир и прекрасную тишину низводят они в душу, а не волненье и ропот; что ученые, поэты и все производители искусств суть перлы и бриллианты в императорской короне: ими красуется и получает еще больший блеск эпоха великого государя. Словом, государыня, произнесшая сии слова, была в эту минуту божественно прекрасна. Я помню, что старики не могли об этом говорить без слез. В деле все приняли участие. К чести нашей народной гордости надобно заметить, что в русском сердце всегда обитает прекрасное чувство взять сторону угнетенного. Обманувший доверенность вельможа был наказан примерно и отставлен от места. Но наказание гораздо ужаснейшее читал он на лицах своих соотечественников. Это было решительное и всеобщее презрение. Нельзя рассказать, как страдала тщеславная душа; гордость, обманутое честолюбие, разрушившиеся надежды - все соединилось вместе, и в припадках страшного безумия и бешенства прервалась его жизнь.

 

Бирæ æхца æфстау куы райста, уæд уыцы адæймаг цыбыр рæстæгмæ бынтондæр æндæрхуызон фæци: зонд æмæ курдиат йе ’нæуынон сысты æмæ сæ йæ удхæссæг уыдта. Алы хуыддаджы дæр уыдта æвзæрдзинад, цыфæнды дзырд дæр галиу кодта. Фыдбылызæн уæд ралæууыди францаг революци. Уый йын йæ чъизи хъуыддæгтæн фæндаг радта. Алцы хъуыддаджы дæр революци уыдта, алцæуыл дæр гуырысхо кодта. Афтæ сæнæууæнк ис æмæ, фæстагмæ, йæхиуыл дæр нал æууæндыд, бынтон дзæгъæлы раст адæмыл дзырдтæ хæссын райдыдта æмæ бирæты фенамонд кодта. Кæй зæгъын æй хъæуы ахæм митæн уыди аккаг кæрон. Зæрдæхæлар ус-паддзах тынг фæдис кодта æмæ, йæ хорз зæрдæйы руаджы, загъта ахæм ныхæстæ, кæцытæ, ныртæккæ кæд куыд сæ загъта, афтæмæй нæ баззадысты, уæддæр сæ арф хъуыды бирæты зæрдæты баззад. Ус-паддзах загъта, зæгъгæ монархи нæ сафы адæймаджы уды бæллиц, зæгъгæ, зонды сфæлдыст хъуыддæгтæ уым нæ сæфынц; зæгъгæ, æрмæст монархтæ уарзынц уыдоны, зæгъгæ, Шекспиртæ, Мольертæ уыдон дæлбазыр срæзыдысты, афтæмæй Дантæн та йæ райгуырæн бæстæйы иу къуым ссарын йæ бон нæ уыд; зæгъгæ, æцæг генитæ сæвзæрынц, ныры онг иу поэт чи нæма радта, уыцы æнæгъдау политикон цауты æмæ республикон терроризмы заман нæ, фæлæ паддзæхты æмæ паддзахæдты хъæздыг æмæ домбайдзинады заман, зæгъгæ дæсны поэтты иннæтæй иртасын хъæуы, уымæн æмæ уыдон удæн низы хос нæ, фæлæ диссаджы хорз сабырдзинады хос сты; зæгъгæ, ахуыргæндтæ, поэттæ æмæ аивæдты æппæт архайджытæ сты паддзахы худы дзындз æмæ брильянттæ; уыдонæй дзæбæх æмæ ноджы рæсугъддæр кæны цытджын паддзахы дуг. Иудзырдæй, ус-паддзах афтæ куы загъта, уæд уыдис уæларвон рæсугъд. Æз ма йæ хъуыды кæнын, зæрæдтæ-иу уыцы хабары кой æнæ цæссыг æруадзгæ нæ кодтой. Хъуыддаджы иууылдæр бацыдысты. Нæ адæммæ иу хорздзинад ис, уырыссаджы зæрдæ æдзухдæр æфхæрд адæймаджы фарс хæцы. Йе ’ууæнк чи фесæфта, уыцы стыр хицау куыд æмбæлд, афтæ æфхæрд æрцыд æмæ йæ йæ бынатæй фæсырдтой. Фæлæ фыддæр æфхæрддзинад та уыдта йе ’мбæстонты цæсгæмттыл. Уый уыдис æппæтон æмæ карз æнæуынондзинад. Нæй зæгъæн уыцы кадуарзаг адæймагæн уый куыд зын уыд, уый; сæрæстырдзинад, кадуарзындзинад кæй фæсыкк æмæ йæ зæрдæ цæуыл дардта, уый кæй æрбайсæфт, гъе уыдæттæ баиу сты æмæ æнахуыр æрра æмæ æнæзонддзинадæй суртæ кæнгæйæ йæ цард фæци.

Другой разительный пример произошел тоже в виду всех: из красавиц, которыми не бедна была тогда наша северная столица, одна одержала решительное первенство над всеми. Это было какое-то чудное слиянье нашей северной красоты с красотой полудня, бриллиант, какой попадается на свете редко. Отец мой признавался, что никогда он не видывал во всю жизнь свою ничего подобного. Все, казалось, в ней соединилось: богатство, ум и душевная прелесть. Искателей была толпа, и в числе их замечательнее всех был князь Р., благороднейший, лучший из всех молодых людей, прекраснейший и лицом, и рыцарскими, великодушными порывами, высокий идеал романов и женщин, Грандиссон во всех отношениях. Князь Р. был влюблен страстно и безумно; такая же пламенная любовь была ему ответом. Но родственникам показалась партия неровною. Родовые вотчины князя уже давно ему не принадлежали, фамилия была в опале, и плохое положенье дел его было известно всем. Вдруг князь оставляет на время столицу, будто бы с тем, чтобы поправить свои дела, и спустя непродолжительное время является окруженный пышностью и блеском неимоверным. Блистательные балы и праздники делают его известным двору. Отец красавицы становится благосклонным, и в городе разыгрывается интереснейшая свадьба. Откуда произошла такая перемена и неслыханное богатство жениха, этого не мог, наверно, изъяснить никто; но поговаривали стороною, что он вошел в какие-то условия с непостижимым ростовщиком и сделал у него заем. Как бы то ни было, но свадьба заняла весь город. И жених и невеста были предметом общей зависти. Всем была известна их жаркая, постоянная любовь, долгие томленья, претерпенные с обеих сторон, высокие достоинства обоих. Пламенные женщины начертывали заранее то райское блаженство, которым будут наслаждаться молодые супруги. Но вышло все иначе. В один год произошла страшная перемена в муже. Ядом подозрительной ревности, нетерпимостью и неистощимыми капризами отравился дотоле благородный и прекрасный характер. Он стал тираном и мучителем жены своей и, чего бы никто не мог предвидеть, прибегнул к самым бесчеловечным поступкам, даже побоям. В один год никто не мог узнать той женщины, которая еще недавно блистала и влекла за собою толпы покорных поклонников. Наконец, не в силах будучи выносить долее тяжелой судьбы своей, она первая заговорила о разводе. Муж пришел в бешенство при одной мысли о том. В первом движенье неистовства ворвался он к ней в комнату с ножом и, без сомнения, заколол бы ее тут же, если бы его не схватили и не удержали. В порыве исступленья и отчаянья он обратил нож на себя - и в ужаснейших муках окончил жизнь.

 

Æндæр æнахуыр æмбисонды хабар дæр æрцыд адæмы цæстыты раз: нæ цæгатаг столицæйы цы бирæ рæсугъд сылгоймæгтæ уыд, уыдонæй иу се ’ппæты дæр амбылдта йæ рæсугъддзинадæй. Уый уыдис стыр диссаджы рæсугъд, мæнæ стæм цы брильянт вæййы, раст уый хуызæн. Мæ фыд-иу дзырдта, зæгъгæ, ахæм рæсугъд адæймаг йæ цæргæ-цæрæнбонты дæр никуыма федта. Хорздзинæдтæ цыма се ’ппæтдæр баиу сты: уыдис хъæздыг, зондджын æмæ хæларзæрдæ. Курджытæ йæ æнæкæрон бирæ уыдис, се ’ппæтæй дзæбæхдæр уыдис кънйаз P., уæздан, фæсивæды хуыздæр, уындæй дæр, йæ алы фæзылдæй дæр бабæллын аккаг, романты æмæ сылгоймæгты бæрзонд идеал, иудзырдæй Грандиссон. Кънйаз уарзта тынг æмæ æнæкæрон, ахæм уарзтæй йæ уарзта чызг дæр. Фæлæ хæстæджытæм кæрæдзийы аккаг нæ фæкастысты. Лæппуйæн бынтæн цы фыдæлты зæххытæ баззад, уыдон йæхи рагæй нал уыдысты; йæ бинонтæ фыдæх ссардтой, æмæ йæ хъуыддæгты æвзæр уавæр æппæтæн дæр зындгонд уыди. Æвиппайды кънйаз ныууагъта столицæ, цыма йæ хъуыддæгтæ дзæбæх кæны, уыцы хуызы æмæ, иу чысыл рæстæджы фæстæ, фæзындис тынг хъæздыгæй. Йæ диссаджы кафтизæртæ æмæ бæрæгбонты руаджы паддзахы хæдзармæ йæ кой байхъуыст. Чызджы фыд йæ фарс фæци æмæ горæты æмбисонды чындзæхсæв уыди. Кънйаз афтæ куыд схъæздыг ис, уый æвæццæгæн ничи зыдта; фæлæ хъус-хъус дзырдтой, цыма уыцы æнæхайыры ростовщикимæ цыдæр хъуыддаджы бацыд, æмæ дзы æфстау æхца райста. Кæд цыфæнды уыди, уæддæр горæты уыцы чындзæхсæвы кой йедтæмæ ницыуал кодтой. Дыууæ къаймæ иууылдæр хæлæг кодтой. Алчи дæр зыдта куыд тынг уарзтой кæрæдзийы, кæрæдзийыл куыд æнувыд уыдысты, куыд зæрдæйæ æнхъæлмæ кастысты кæрæдзимæ, куыд уæздан уыдысты сæ дыууæ дæр, уый. Бирæ сылгоймæгтæн иу сæ цæстытыл уади, дыууæ къайы куыд хорз цæрдзысты, уый. Фæлæ хъуыддаг иннæрдæм рауади. Иу азмæ лæг бынтон æндæрхуызон фæци. Æнæууæнчы марг, æнæхъуаджы æмæ æнæкæрон тæргæйттæ йын йæ раздæры уæздан æмæ рæсугъд зæрдæйы уаг æрбайхæлдтой. Йæ усæн залиаг калм æмæ хурхæймарæг сси, æмæ, æнхъæл дæр цы нæ уыдысты, ахæм сырдтон митæ райдыдта, суанг ма йæ нæмгæ дæр кодта. Афæдзмæ сылгоймаджы ничиуал базыдта, афтæмæй æрæджы дæр ма афтæ рæсугъд уыд, æмæ йын бирæтæ коммæгæсæй табутæ кодтой. Фæстагмæ, йæ бон куы нал уыдис ахæм уæззау хъысмæтæй, уæд фыццагдæр уый ахицæн уæвыны кой бакодта. Лæг æррайау фæсонт и уый тыххæй. Йæ фыццагдæр знæтдзинады заман æм йæ уатмæ балæбурдта кардимæ æмæ йæ сæргæвстаид, нæ йæ баиргъæвтой, зæгъгæ, уæд. Йе ’ррадзинады æмæ адæрджы минут кард йæхимæ фæцарæзта æмæ утæхсæн кæнгæ йæ цард фæци.

Кроме сих двух примеров, совершившихся в глазах всего общества, рассказывали множество случившихся в низших классах, которые почти все имели ужасный конец. Там честный, трезвый человек делался пьяницей; там купеческий приказчик обворовал своего хозяина; там извозчик, возивший несколько лет честно, за грош зарезал седока. Нельзя, чтобы такие происшествия, рассказываемые иногда не без прибавлений, не навели род какого-то невольного ужаса на скромных обитателей Коломны. Никто не сомневался о присутствии нечистой силы в этом человеке. Говорили, что он предлагал такие условия, от которых дыбом поднимались волоса и которых никогда потом не посмел несчастный передавать другому; что деньги его имеют прожигающее свойство, раскаляются сами собою и носят какие-то странные знаки... словом, много было всяких нелепых толков. И замечательно то, что все это коломенское население, весь этот мир бедных старух, мелких чиновников, мелких артистов и, словом, всей мелюзги, которую мы только поименовали, соглашались лучше терпеть и выносить последнюю крайность, нежели обратиться к страшному ростовщику; находили даже умерших от голода старух, которые лучше соглашались умертвить свое тело, нежели погубить душу. Встречаясь с ним на улице, невольно чувствовали страх. Пешеход осторожно пятился и долго еще озирался после того назад, следя пропадавшую вдали его непомерную высокую фигуру. В одном уже образе было столько необыкновенного, что всякого заставало бы невольно приписать ему сверхъестественное существование. Эти сильные черты, врезанные так глубоко, как не случается у человека; этот горячий бронзовый цвет лица; эта непомерная гущина бровей, невыносимые, страшные глаза, даже самые широкие складки его азиатской одежды - все, казалось, как будто говорило, что пред страстями, двигавшимися в этом теле, были бледны все страсти других людей. Отец мой всякий раз останавливался неподвижно, когда встречал его, и всякий раз не мог удержаться, чтобы не произнести: "Дьявол, совершенный дьявол!" Но надобно вас поскорее познакомить с моим отцом, который, между прочим, есть настоящий сюжет этой истории.

 

Уыцы дыууæ хабарæй дарддæр ма дзырдтой бирæ æндæр хабæрттæ, дæлдæр къласты чи ’рцыд, уыдон æмæ уыдон дæр афтæ, æнамонд хуызы фесты. Кæм цæсгомджын, æмбаргæ адæймаг расыггæнаг сси; кæм къупецы приказчик йæ хицауы бастыгъта; кæм æххуырсгæ бæхыл кусæг, цалдæр азы æууæнкджынæй адæмы чи фæласта, уый капеччы тыххæй, кæй ласта, ахæмы аргæвста. Уыцы хъуыддæгтæ, кæд сыл-иу æфтаугæ акодтой, уæддæр Коломнæйы цæрджыты тас уагътой. Алкæйы дæр уырныдта уыцы адæймагмæ дæлимонты тæваг кæй хæццæ кæны, уый. Дзырдтой, зæгъгæ дам уый æхца ахæм дзырдимæ лæвæрдта æмæ-иу лæджы сæрыхъуынтæ уырдыг сыстадысты æмæ-иу уый фæстæ æнамонд нæ уæндыдис йæ хъуыддаг æндæр адæймагмæ раттын; зæгъгæ, йæ æхцатæ, дам, судзгæ кæнынц, сæхи уагæй сзынг вæййынц æмæ сыл цавæрдæр æнахуыр нысантæ вæййы... иудзырдæй бирæ æнæхъола ныхæстæ кодтой. Ноджы диссагдæр та уый уыдис, æмæ Коломнæйы цæрджытæ, уыцы мæгуыр зæронд адæм, лыстæг чиновниктæ æмæ артисттæ, иудзырдæй цы адæмы кой кодтам, уыдон разы уыдысты цыфæнды мæгуыр цардыл дæр, уыцы тæссаг ростовщикмæ цæуыны бæсты; æххормагæй чи амарди, ахæм зæронд устыты дæр иу ссардтой, кæцытæ-иу сæ буар амарыныл дæр сразы сты, сæ уд тæригъæдмæ раттыны бæсты. Йемæ иу уынджы куы сæмбæлдысты, уæддæр дзы иу тæрсгæ кодтой. Фистæг цæуæг дзы дардмæ лыгъд æмæ ма-иу йæ фæдыл бирæ фæстæмæ фæкæс-фæкæс кодта. Йæ конды уыйас æнахуырдзинад уыдис æмæ иу алчи дæр хъуыды кодта цыдæр дæлимон у, зæгъгæ. Йæ цæсгом иу адæймаджы цæсгомы хуызæн дæр нæ уыд; йæ судзгæ бронзæхуыз цæсгом, йæ æрфгуытæ куыд æбуалгъ хъуынджын уыдысты, йæ æнæбафæразгæ тасуадзæг цæстытæ, суанг ма йæ азиаг уæлæдарæсы уæрæх дыдæгътæ дæр, уыдон иууылдæр, афтæ зынд, цыма дзырдтой зæгъгæ уыцы адæймаджы æнкъарæнты цур иннæ адæймæгты æнкъарæнтæ ницы сты. Мæ фыд-иу сагъдауæй баззадис, æвæдза, уыцы адæймагыл сæмбæлди, зæгъгæ, уæд-иу алы хатт дæр йæхи нæ баурæдта æмæ-иу æнæзæгъгæ нæ фæци: дæлимон, æцæг дæлимон. Фæлæ уæ хъуамæ мæ фыдимæ базонгæ кæнон, мæ фыд, цы хабар уын радзурон, уым сæйраг у.

Отец мой был человек замечательный во многих отношениях. Это был художник, каких мало, одно из тех чуд, которых извергает из непочатого лона своего только одна Русь, художник-самоучка, отыскавший сам в душе своей, без учителей и школы, правила и законы, увлеченный только одною жаждою усовершенствованья и шедший, по причинам, может бытъ, неизвестным ему самому, одною только указанною из души дорогою; одно из тех самородных чуд, которых часто современники честят обидным словом "невежи" и которые не охлаждаются от охулений и собственных неудач, получают только новые рвенья и силы, и уже далеко в душе своей уходят от тех произведений, за которые получили титло невежи. Высоким внутренным инстинктом почуял он присутствие мысли в каждом предмете; постигнул сам собой истинное значение слова "историческая живопись"; постигнул, почему простую головку, простой портрет Рафаэля, Леонардо да Винчи, Тициана, Корреджио можно назвать историческою живописью и почему огромная картина исторического содержания все-таки будет tableau de genre, несмотря на все притязанья художника на историческую живопись. И внутреннее чувство, и собственное убеждение обратили кисть его к христианским предметам, высшей и последней ступени высокого. У него не было честолюбия или раздражительности, так неотлучной от характера многих художников. Это был твердый характер, честный, прямой человек, даже грубый, покрытый снаружи несколько черствой корою, не без некоторой гордости в душе, отзывавшийся о людях вместе и снисходительно и резко. "Что на них глядеть, - обыкновенно говорил он, - ведь я не для них работаю. Не в гостиную понесу я мои картины, их поставят в церковь. Кто поймет меня - поблагодарит, не поймет - все-таки помолится богу. Светского человека нечего винить, что он не смыслит живописи; зато он смыслит в картах, знает толк в хорошем вине, в лошадях, - зачем знать больше барину? Еще, пожалуй, как попробует того да другого да пойдет умничать, тогда и житья от него не будет! Всякому свое, всякий пусть занимается своим. По мне, уж лучше тот человек, который говорит прямо, что он не знает толку, нежели тот, который корчит лицемера, говорит, будто бы знает то, чего не знает, и только гадит да портит". Он работал за небольшую плату, то есть за плату, которая была нужна ему только для поддержанья семейства и для доставленья возможности трудиться. Кроме того, он ни в каком случае не отказывался помочь другому и протянуть руку помощи бедному художнику; веровал простой, благочестивой верою предков, и оттого, может быть, на изображенных им лицах являлось само собою то высокое выраженье, до которого не могли докопаться блестящие таланты. Наконец постоянством своего труда и неуклонностью начертанного себе пути он стал даже приобретать уважение со стороны тех, которые честили его невежей и доморощенным самоучкой. Ему давали беспрестанно заказы в церкви, и работа у него не переводилась. Одна из работ заняла его сильно. Не помню уже, в чем именно состоял сюжет ее, знаю только то - на картине нужно было поместить духа тьмы. Долго думал он над тем, какой дать ему образ; ему хотелось осуществить в лице его все тяжелое, гнетущее человека. При таких размышлениях иногда проносился в голове его образ таинственного ростовщика, и он думал невольно: "Вот бы с кого мне следовало написать дьявола". Судите же об его изумлении, когда один раз, работая в своей мастерской, услышал он стук в дверь, и вслед за тем прямо вошел и нему ужасный ростовщик. Он не мог не почувствовать какой-то внутренней дрожи, которая пробежала невольно по его телу.

 

Мæ фыд хорз адæймаг уыди. Уый уыд хорз нывгæнæг, æрмæст Уырысы чи вæййы, ахæм хæдахуыр нывгæнæг, æнæ ахуыргæнджытæ ’мæ скъола йæхимæ ссардта уагæвæрдтæ æмæ закъонтæ, æрмæстдæр йæ дæсныдзинад хуыздæр кæныныл архайдта æмæ, цæмæн уый йæхæдæг дæр нæ зыдта, афтæмæй цыди æрмæстдæр ын йæ уд цы фæндаг амыдта, ууыл; уый уыдис ахæм хæдгуыргæ диссаг, кæцыты сæ рæстæджы чи фæцæры уыдон фæхонынц æфхæрæн номæй «æнæхсæст», зæгъгæ, кæцытæ цъыфкалæн сыл кæй фæкæнынц æмæ кæй нæ фæцарæхсынц, уый тыххæй сæ хъуыддаг нæ ныууадзынц, нæ фæлæ ма æнувыддæрæй бавналынц, æмæ æфхæрд цы куыстыты тыххæй райсынц, уыдонæй дард размæ ацæуынц. Бæрзонд химидæг инстинкты руаджы уый банкъардта, алы дзаумайы дæр æмбарындзинад кæй ис, уый; йæхи уды руаджы бамбæрста ахæм дзырдты æцæг ахадындзинад: историон нывкæнынад; бамбæрста Рафаелы, Леонардо да Винчийы, Тицианы, Корреджиойы конд хуымæтæг сæр, хуымæтæг портреты дæр историон нывкæнынад цæмæн ис схонæн, уый, æмæ историон мидисимæ егъау ныв уæддæр tableau de genre цæмæн уыдзæн, уый, кæй æй нывгæнæг историон нывкæнынад хона, уæддæр. Æмæ йын йæхи æнкъарындзинад, йæхи уырнындзинад йæ дæсныдзинад аздæхтой чырыстон хъуыддæгтæм, ома бæрзонддзинады бæрзонддæр æмæ фæстагдæр къæпхæнмæ. Нæ йæм уыди кадуарзондзинад æмæ мæстыгæрдзинад, уыдон та нывгæнæджы удыхъæды миниуджытæ сты. Уымæн уыдис фидар зæрдæйы конд, уыд цæсгомджын, комкоммæ дзырд, суанг ма гуырымыхъгонд дæр, æддейы бакæсгæйæ æнæцæстуарзон хуыз, йæ уды сæрæстырдзинадимæ, адæймæгты тыххæй дзырдта хатыргæнæгау дæр æмæ æнауæрдонæй дæр. «Цы сæм кæсон», арæх-иу дзырдта уый: «æз уыдоны тыххæй нæ кусын. Æз мæ нывтæ, мыййаг, галуантæм куы мæ ахæсдзынæн. Чи мæ бамбара, уый мын раарфæ кæндзæн. Адæймаджы зылынгæнæн нæй, зæгъгæ, нывкæнынад не ’мбары; уый хыгъд зоны къамтæ, хорз сæн, бæхтæ — барины уымæй фылдæр цы хъæуы? Нæ фæлæ ма сгарын куы райдайа, зондджын ныхæстыл куы схæца, уæд адæймаджы цæрын дæр нал ныууадздзæн! Алкæмæн йæхион йæхицæн, алчи дæр йæхи куыст кæнæд. Мæнмæ гæсгæ, хуыздæр y уыцы адæймаг, æмæ комкоммæ чи дзура, зæгъгæ, ницы æмбары, дзысæгом митæ чи кæны, ницы зонгæйæ афтæ чи зæгъы, зæгъгæ, алцыдæр зоны æмæ æрмæст чъизи кæны æмæ халы». Мæ фыд зынаргъыл нæ куыста, цæмæй æрмæстдæр йæ бинонты фæдардтаид æмæ фæллой кодтаид, уымæй дарддæр ма æххуыс кодта иннæтæн дæр, мæгуыр нывгæнæгæн-иу йæ бон цы уыди, уый фæци; йæ фыдæлты хуызæн раст дин кодта æмæ уымæ гæсгæ йæ нывты ахæм бæрзонд ахадындзинад уыдис, кæцы иннæ æмбисонды курдиатджын нывгæнджыты къухы не ’фтыд. Фæстагмæ йæ иузæрдион фæллойы æмæ йæ равзæрст фæндагыл æнæфæцудгæйæ кæй цыди, уый тыххæй йын кад кæнын райдыдтой, суанг ма йæ æнæхсæст æмæ зæронд хæдахуыр чи хуыдта, уыдонæй дæр бирæтæ. Аргъуантæ йын æдзухдæр заказтæ лæвæрдтой æмæ йын æдзухдæр куыст уыди. Йæ сюжет цы уыд уый нал хъуыды кæнын, фæлæ йæ иу хатт йæ нывы скæнын хъуыд тардзинады хуыз. Бирæ фæхъуыды кодта, куыд æй скæна, ууыл: фæндыди йæ цæмæй йын йæ хуызы равдиса адæймагæн зын цы у, ссæндгæ йæ цы кæны, уыдæттæ. Ахæм хъуыдыты заман-иу йæ цæстытыл ауади уыцы æнахуыр ростовщик æмæ иу æнæбары хъуыды кодта: «уымæй хъуамæ сныв кæнин дæлимоны». Æмæ ахъуыды кæнут куыд фæдис кодтаид уый, иу хатт æм кусгæйæ дуар куы æрбахостæуыд æмæ йæм комкоммæ уыцы тæссаг ростовщик куы басыд, уæд. Æгасæй дæр куыд ныззыр-зыр кодта, уый бамбæрста.


Жанровая картина (франц.)


 

Жанры ныв, царды сценæ. (франц.)


- Ты художник? - сказал он без всяких церемоний моему отцу.

  - Художник, - сказал отец в недоуменье, ожидая, что будет далее.

  - Хорошо. Нарисуй с меня портрет. Я, может быть, скоро умру, детей у меня нет; но я не хочу умереть совершенно, я хочу жить. Можешь ли ты нарисовать такой портрет, чтобы был совершенно как живой?

 

«Ды нывгæнæг дæ?» æнæгъдау фарст бакодта уый мæ фыды.

«Нывгæнæг», гуызавæгæнгæ загъта мæ фыд, дарддæр цы уыдзæн, уымæ æнхъæлмæ кæсгæйæ.

«Хорз. Мæ ныв мын скæн. Æз, чи зоны, тагъд амæлдзынæн, цот мын нæй; фæлæ мæм бынтон амæлын нæ цæуы, цæрын мæ фæнды. Дæ бон y ахæм портрет скæнын æмæ бынтондæр цардæгасы хуызæн куыд уон?»

Отец мой подумал: "Чего лучше? - он сам просится в дьяволы ко мне на картину". Дал слово. Они уговорились во времени и цене, и на другой же день, схвативши палитру и кисти, отец мой уже был у него. Высокий двор, собаки, железные двери и затворы, дугообразные окна, сундуки, покрытые странными коврами, и, наконец, сам необыкновенный хозяин, севший неподвижно перед ним, - все это произвело на него странное впечатление. Окна, как нарочно, были заставлены и загромождены снизу так, что давали свет только с одной верхушки. "Черт побери, как теперь хорошо осветилось его лицо!" - сказал он про себя и принялся жадно писать, как бы опасаясь, чтобы как-нибудь не исчезло счастливое освещение. "Экая сила! - повторил он про себя. - Если я хотя вполовину изображу его так, как он есть теперь, он убьет всех моих святых и ангелов; они побледнеют пред ним. Какая дьявольская сила! он у меня просто выскочит из полотна, если только хоть немного буду верен натуре. Какие необыкновенные черты!" - повторял он беспрестанно, усугубляя рвенье, и уже видел сам, как стали переходить на полотно некоторые черты. Но чем более он приближался к ним, тем более чувствовал какое-то тягостное, тревожное чувство, непонятное себе самому. Однако же, несмотря на то, он положил себе преследовать с буквальною точностью всякую незаметную черту и выраженье. Прежде всего занялся он отделкою глаз. В этих глазах столько было силы, что, казалось, нельзя бы и помыслить передать их точно, как были в натуре. Однако же во что бы то ни стало он решился доискаться в них последней мелкой черты и оттенка, постигнуть их тайну... Но как только начал он входить и углубляться в них кистью, в душе его возродилось такое странное отвращенье, такая непонятная тягость, что он должен был на несколько времени бросить кисть и потом приниматься вновь. Наконец уже не мог он более выносить, он чувствовал, что эти глаза вонзались ему в душу и производили в ней тревогу непостижимую. На другой, на третий день это было еще сильнее. Ему сделалось страшно. Он бросил кисть и сказал наотрез, что не может более писать с него. Надобно было видеть, как изменился при этих словах странный ростовщик. Он бросился к нему в ноги и молил кончить портрет, говоря, что от сего зависит судьба его и существование в мире, что уже он тронул своею кистью его живые черты, что если он передаст их верно, жизнь его сверхъестественною силою удержится в портрете, что он чрез то не умрет совершенно, что ему нужно присутствовать в мире. Отец мой почувствовал ужас от таких слов: они ему показались до того странны и страшны, что он бросил и кисти и палитру и бросился опрометью вон из комнаты.

 

Мæ фыд ахъуыды кодта: «хуыздæр ма цы уа, йæхи фæнды мæ нывмæ дæлимоны хуызы». Дзырд радта. Бадзырдтой кæд райдайдзысты уый æмæ мыздыл, æмæ дыккаг бон, йæ дзаумæттæ йемæ айсгæйæ, мæ фыд йæ хæдзары скуыси. Бæрзонд систæ, куыйтæ, æфсæйнаг дуæрттæ æмæ æхгæнæнтæ, къæлæты хуызæн рудзгуытæ, æнахуыр гауызтæй æмбæрзт чырынтæ æмæ, фæстагмæ, йæхæдæг хæдзары æнахуыр хицау, йæ разы æнæфезмæлгæйæ бадгæйæ, — уыдон иууылдæр мæ фыдмæ æнахуыр фæкастысты. Рудзгуытæ бынырдыгæй дзаг уыдысты алы дзаумæттæй æмæ рухс цыди æрмæстдæр уæлейæ. «Хæйрæг дæ ахæсса, йæ цæсгом куыд хорз срухс ис», загъта йæхинымæр мæ фыд æмæ зыдæй ныв кæнын райдыдта, цыма хорз рухсæн æрбайсæфынæй тарсти, уыйау. «Куыд тыхджын у!», загъта та уый йæхинымæр: «кæд æй ныр куыд у, уымæй æмбисы хуызæн дæр сныв кæнон, уæд мын мæ сыгъдæг удты æмæ зæдты фæбынæй кæндзæн: йæ разы ницы ахаддзысты. Цы дæлимонты тых æм ис! Раст кæттагæй рагæпп кæндзæн, куыддæр мын йæхи хуызæн рауайа, афтæ.. Цы диссаджы цæсгом ын ис!» Æнæкæронскъуыдæй йæхинымæр дзырдта уый, куыстмæ хъазуатдæрæй æвналгæйæ æмæ йæхæдæг уыдта кæттагмæ йæ хуызæй цыдæртæ куыд хизы, уый. Фæлæ йæм куыд хæстæгдæр кодта, афтæ йæм цыдæр уæззау, катайаг, йæхæдæг дæр кæй нæ æмбæрста, ахæм æнкъарддзинад гуырдис. Фæлæ йын уæддæр, уыдæттæ ницæмæ даргæйæ, ныв кодта йæ алы зына-нæзына фæзилæн дæр. Æппæты фыццагдæр бавнæлдта цæстытæ æххæстæй скæнынмæ. Уыцы цæстыты уыйас тых уыдис æмæ цыма сын æппындæр сæхи хуызæн скæнæн нæ уыд. Фæлæ уæддæр, цыфæнды куы фæуа уæддæр, сфæнд кодта сбæлвырд кæнын сæ алкæцы миниуæг дæр, сæ сусæгдзинад... æмæ сæ куыддæр æмбарын райдыдта, афтæ йæ зæрдæйы ахæм æнахуыр æлгъдзинад, ахæм уæззаудзинад сæвзæрдис, æмæ цасдæр рæстæг йæ куыст ныууагъта, стæй та йæ фæстæмæ райдыдта. Фæстагмæ йæ бон нал уыди, æмæ æнкъардта уыцы цæстытæ йæ уды кæй бахызтысты æмæ йын дзы катай бауагътой. Дыккаг, æртыккаг бон уый уыдис тынгдæр. Тынг фæтарсти. Йæ куыст ныууагъта æмæ цæхгæр загъта, зæгъгæ, уый ныв кæнын йæ бон нæу. Уыцы дзырдты фæстæ æнахуыр ростовщик бынтон æндæрхуызон фæци. Йæ разы йæ зонгуытыл æрхауд æмæ йын лæгъзтæ кæнын райдыдта, цæмæй йын йæ портрет конд фæуа, уый тыххæй, зæгъгæ, уымæй аразгæ уыдзæн йæ хъысмæт æмæ а дунейыл цæра, уый, зæгъгæ нырид æй йæ халдих ныв кæны æмæ кæд бынтон йæхи хуызæн рауайа, уæд æнæзæххон тыхы руаджы портреты баззайдзæн æмæ уый руаджы бынтондæр нæ амæлдзæн, уымæн æмæ йæ а дунейы цæрын хъæуы. Мæ фыд тынг фæтарсти уыцы дзырдтæй: уыйас æнахуыр æмæ йæм тæссаг фæкастысты æмæ аппæрста йæ нывгæнæн дзаумæттæ æмæ удаистæй хæдзарæй алыгъди.

Мысль о том тревожила его весь день и всю ночь, а поутру он получил от ростовщика портрет, который принесла ему какая-то женщина, единственное существо, бывшее у него в услугах, объявившая тут же, что хозяин не хочет портрета, не дает за него ничего и присылает назад. Ввечеру того же дни узнал он, что ростовщик умер и что собираются уже хоронить его по обрядам его религии. Все это казалось ему неизъяснимо странно. А между тем с этого времени оказалась в характере его ощутительная перемена: он чувствовал неспокойное, тревожное состояние, которому сам не мог понять причины, и скоро произвел он такой поступок, которого бы никто не мог от него ожидать. С некоторого времени труды одного из учеников его начали привлекать внимание небольшого круга знатоков и любителей. Отец мой всегда видел в нем талант и оказывал ему за то свое особенное расположение. Вдруг почувствовал он к нему зависть. Всеобщее участие и толки о нем сделались ему невыносимы. Наконец, к довершенью досады, узнает он, что ученику его предложили написать картину для вновь отстроенной богатой церкви. Это его взорвало. "Нет, не дам же молокососу восторжествовать! - говорил он.- Рано, брат, вздумал стариков сажать в грязь! Еще, слава богу, есть у меня силы. Вот мы увидим, кто кого скорее посадит в грязь". И прямодушный, честный в душе человек употребил интриги и происки, которыми дотоле всегда гнушался; добился наконец того, что на картину объявлен был конкурс и другие художники могли войти также с своими работами. После чего заперся он в свою комнату и с жаром принялся за кисть. Казалось, все свои силы, всего себя хотел он сюда собрать. И точно, это вышло одно из лучших его произведений. Никто не сомневался, чтобы не за ним осталось первенство. Картины были представлены, и все прочие показались пред нею как ночь пред днем. Как вдруг один из присутствовавших членов, если не ошибаюсь, духовная особа, сделал замечание, поразившее всех. " В картине художника, точно, есть много таланта, - сказал он, - но нет святости в лицах; есть даже, напротив того, что-то демонское в глазах, как будто бы рукою художника водило нечистое чувство". Все взглянули и не могли не убедиться в истине сих слов. Отец мой бросился вперед к своей картине, как бы с тем, чтобы поверить самому такое обидное замечание, и с ужасом увидел, что он всем почти фигурам придал глаза ростовщика. Они так глядели демонски-сокрушительно, что он сам невольно вздрогнул. Картина была отвергнута, и он должен был, к неописанной своем досаде, услышать, что первенство осталось за его учеником. Невозможно было описать того бешенства, с которым он возвратился домой. Он чуть не прибил мать мою, разогнал детей, переломал кисти и мольберт, схватил со стены портрет ростовщика, потребовал ножа и велел разложить огонь в камине, намереваясь изрезать его в куски и сжечь. На этом движенье застал его вошедший в комнату приятель, живописец, как и он, весельчак, всегда довольный собой, не наносившийся никакими отдаленными желаньями, работавший весело все, что попадалось, и еще веселей того принимавшийся за обед и пирушку.

 

Уыцы хъуыды йæ цух нæ уагъта æнæхъæн бон æмæ æнæхъæн æхсæв дæр, райсомы та ростовщикæй райста портрет, æрбахаста йæ, æххуырстæй йæм цы иунæг сылгоймаг уыд, уый æмæ йын загъта, зæгъгæ, ростовщикы ныв нæ хъæуы, ницы йын фиды æмæ йæ фæстæмæ æрвиты. Уыцы бон изæрæй фехъуыста, зæгъгæ, ростовщик амард æмæ йæ йæхи дины æгъдæуттæм гæсгæ ныгæнынц. Уыдæттæ йæм стыр диссаг кастысты. Уæдæй фæстæмæ йæ зæрдæйы конд бынтондæр фендæрхуызон ис: æнæрынцойæ, катайтæ кодта, цæмæн уый та йæхæдæг дæр не ’мбæрста, æмæ рæхсджы æнхъæл дæр цы нæ уыдысты ахæм ми бакодта: фæстаг заманты йæ ахуыргæнинæгтæй иуы куыстытæ кæйдæрты зæрдæмæ цæуын райдыдтой. Мæ фыд æй курдиатджын хуыдта æмæ йæм иннæтæй хуыздæр цæстæй касти. Адæм æм хорз цæстæй кæсын кæй райдыдтой æмæ йæ кой кæй кодтой, уый йын ныр йæ тъæнгтæ цагъта. Фæстагмæ, йæ мастыл ноджы дæр бафтыд: йæ ахуыргæнинагæн бахæс кодтой ног хъæздыг аргъуанæн ныв скæнын. Уыцы хъуыддаг ын тынг хъыг уыди. «Нæ ратдзынæн дзидзидайæн мæхиуыл фæуæлахиз кæныны бар», дзырдта уый: «æгæр раджы сфæнд кодтай зæрæдты цъыфы сбадын кæнынæн! Хуыцауæй разы, нырма мæм хъару ис. Æмæ фендзыстæм цымæ раздæр чи кæй сбадын кæнид цъыфы». Æмæ растзæрдæ цæсгомджын чи уыди, раздæр йе сæфт кæмæй уыдта, уыцы хахуыр митæ æмæ цъыфкалæн райдыдта: йæ къухы бафтыд æмæ фæстагмæ ныв кæныны тыххæй расидтысты конкурс æмæ иннæ нывгæнджытæн сæ бон бацис сæ нывтæ равдисын. Уый фæстæ йæхиуыл дуæрттæ сæхгæдта æмæ æнувыдæй райдыдта кусын. Афтæ зындис, цыма йе ’ппæт тыхтæ дæр, йæхи æгасæй дæр уыцы куыстæн раттынмæ хъавыд. Æмæ æцæгæй дæр, уыцы ныв йæ нывтæн сæ тæккæ хуыздæр уыд. Иууылдæр æнхъæл уыдысты зæгъгæ уый фыццаг бынат æрцахсдзæн. Нывты иумæ куы æрæвæрдтой, уæд иннæ нывтæ иууылдæр йæ разы уыдысты æхсæв боны раз куыд уа, афтæ. Фæлæ уæдмæ нывтæм чи касти уыдонæй иу адæймаг, кæд исты зонын, уæд дины куыст кæнæг уыд, загъта æмæ иууылдæр фæдис кодтой. «Нывы æцæгæй дæр бирæ ис курдиат», загъта уый: «фæлæ цæсгæмтты нæй уæларвон сыгъдæг уды ’нгас; нæ фæлæ ма сæ цæстыты ис цавæрдæр иблисдзинад, цыма нывгæнæджы къухы дæлимонты тых ракæ-бакæ кодта, уыйау». Иууылдæр æркастысты æмæ бамбæрстой уыцы ныхæстæ раст кæй уыдысты, уый. Мæ фыд нывмæ йæхи баппæрста ныхæсты растад сбæрæг кæнынмæ æмæ федта йæ нывы цы адæм уыди, уыдонæн се ’ппæтæн дæр ростовщикы цæстытæ кæй скодта, уый. Уыдон афтæ хуызы кастысты, цыма иблисы цæстытæ уыдысты, æмæ суанг йæхæдæг дæр фесхъиудта. Ныв нæ райстой æмæ мæ фыд фыддæрагæнау фехъуыста фыццаг бынат йæ ахуыргæнинаг кæй райста, уый. Хæдзармæ æрбацыди мæстæй мæлгæ. Чысыл ма бахъæуа мæ мады ма æрнæма, сывæллæтты ныххæлиу кодта, йæ нывгæнæн дзаумæттæ ныппырх кодта, къулæй ростовщикы ныв раскъæфта, кард райста æмæ пецы арт скæнын кодта, цæмæй нывы ныллыгтæ кæна æмæ йæ басудза, уый тыххæй. Уыцы куыст кæнгæ йæ баййæфта йæ хæлар, мæ фыдау, æдзухдæр йæхицæй разы чи уыд, ахæм хъæлдзæг адæймаг, дард фидæны уынаффæтæ кæмæ нæ уыд, хъæлдзæгæй алцыдæр куыста, ноджы хъæлдзæгдæрæй та бадти сихор кæныныл æмæ куывды.

 - Что ты делаешь, что собираешься жечь? - сказал он и подошел к портрету.- Помилуй, это одно из самых лучших твоих произведений. Это ростовщик, который недавно умер; да это совершеннейшая вещь. Ты ему просто попал не в бровь, а в самые глаза залез. Так в жизнь никогда не глядели глаза, как они глядят у тебя.

- А вот я посмотрю, как они будут глядеть в огне, - сказал отец, сделавши движенье швырнуть его в камин.

- Остановись, ради бога! - сказал приятель, удержав его, - отдай его уж лучше мне, если он тебе до такой степени колет глаз.

Отец сначала упорствовал, наконец согласился, и весельчак, чрезвычайно довольный своим приобретением, утащил портрет с собою.

 

«Цы кусыс уый, цы басудзынмæ хъавыс?» загъта уый æмæ портретмæ бацыд. «Хъус-ма, ай дæ нывтæн сæ тæккæ хуыздæртæй у. Æрæджы цы ростовщик амард уый ныв; ай диссаджы куыст у. Йе ’рфыг нæ, фæлæ йын йæ цæстыты бабырыдтæ раст. Дæ нывы куыд кæсынц, афтæ цардмæ никуыма кастысты цæстытæ».

«Мæнæ фендзыстæм арты куыд кæсдзысты, уый», загъта мæ фыд æмæ портрет артмæ фæцæйæппæрста.

«Фæлæу-ма, хуыцауы тыххæй!» загъта йын йæ хæлар, бауромгæйæ; «фæлтау æй мæнæн ратт, кæд дзы дæ цæстытæ афтæ тынг фæрыстысты, уæд». Мæ фыд раздæр ницы ком лæвæрдта, фæстагмæ сразы æмæ хъæлдзæг лæг йæ лæварæй разы уæвгæйæ, портрет йемæ ахаста.

По уходе его отец мой вдруг почувствовал себя спокойнее. Точно как будто бы вместе с портретом свалилась тяжесть с его души. Он сам изумился своему злобному чувству, своей зависти и явной перемене своего характера. Рассмотревши поступок свой, он опечалился душою и не без внутренней скорби произнес:

  - Нет, это бог наказал меня; картина моя поделом понесла посрамленье. Она была замышлена с тем, чтобы погубитъ брата. Демонское чувство зависти водило моею кистью, демонское чувство должно было и отразиться в ней.

 

Куыддæр уый портрет ахаста, афтæ мæ фыдæн фенцондæр. Цыма уыцы портретимæ йæ зæрдæйæ стыр уæз ахаудта, уыйау. Йе ’рра митыл, йæ хæлæгдзинадыл æмæ йæ зæрдæйы конды фендæрхуызоныл йæхæдæг фæдис кодта. Цы бакодта, уымæ куы ’ркаст, уæд æрынкъард ис æмæ хъынцъымгæнгæ загъта:

«Нæ, уый мæ хуыцау бафхæрдта; мæ нывæн куыд æмбæлд, афтæ бакодтой. Уый конд æрцыд, цæмæй æндæр нывгæнæджы бабын кæна. Иблисдзинад мæ ардыдта æмæ дзы иблис рауади».

  Он немедленно отправился искать бывшего ученика своего, обнял его крепко, просил у него прощенья и старался сколько мог загладить пред ним вину свою. Работы его вновь потекли по-прежнему безмятежно; но задумчивость стала показываться чаще на его лице. Он больше молился, чаще бывал молчалив и не выражался так резко о людях; самая грубая наружность его характера как-то умягчилась. Скоро одно обстоятельство еще более потрясло его. Он уже давно не видался с товарищем своим, выпросившим у него портрет. Уже собирался было идти его проведать, как вдруг он сам вошел неожиданно в его комнату. После нескольких слов и вопросов с обеих сторон он сказал:

  - Ну, брат, недаром ты хотел сжечь портрет. Черт его побери, в нем есть что-то странное... Я ведьмам не верю, но, воля твоя: в нем сидит нечистая сила...

 

Уайтагъддæр йæ ахуыргæнинаджы агурæг ацыд, тынг æй ныхъхъæбыс кодта, хатыр дзы куырдта æмæ йæ бон цы уыди, уымæй дзы йæхи раст кодта. Йæ куыстытæ та фыццагау æнæмастæй цыдысты, фæлæ йæ цæсгомыл арæхдæр зындысты сагъæстæ. Фылдæр кувгæ кодта, арæхдæр уыди æнæдзургæ æмæ адæймæгты тыххæй афтæ комкоммæ нал дзырдта; æддейæ бакæсгæйæ дæр фæфæлмæндæр. Тагъд ма йæ иу хъуыддаг ноджыдæр тынг бафхæрдта. Портрет дзы цы хæлар ракуырдта, уый рагæй нал федта. Бабæрæг кæнынмæ йæ куыддæр хъавыди, афтæ уый йæхæдæг фæзынд. Цалдæр дзырды фæстæ, уый загъта:

«ме ’фсымæры хай, дзæгъæлы нæ сыгътай портрет. Хæйрæг æй бахæрæд, цыдæр æнахуыр у... Кæлæнгæнæг устытыл не ’ууæндын, фæлæ куыд дæ фæнды афтæ: дæлимонты тых æм ис...»

- Как? - сказал отец мой.

  - А так, что с тех пор как повесил я к себе его в комнату, почувствовал тоску такую... точно как будто бы хотел кого-то зарезать. В жизнь мою я не знал, что такое бессонница, а теперь испытал не только бессонницу, но сны такие... я и сам не умею сказать, сны ли это или что другое: точно домовой тебя душит, и все мерещится проклятый старик. Одним словом, не могу рассказать тебе моего состояния. Подобного со мной никогда не бывало. Я бродил как шальной все эти дни: чувствовал какую-то боязнь, неприятное ожиданье чего-то. Чувствую, что не могу сказать никому веселого и искреннего слова; точно как будто возле меня сидит шпион какой-нибудь. И только с тех пор, как отдал портрет племяннику, который напросился на него, почувствовал, что с меня вдруг будто какой-то камень свалился с плеч: вдруг почувствовал себя веселым, как видишь. Ну, брат, состряпал ты черта!

 

«Куыд?» загъта мæ фыд.

«Афтæ, æмæ йæ мæ уаты къулыл куы бакодтон, уæд мыл æрхæндæг ныххæцыд... Цыма мæ искæйы сæргæвдын фæндыд, уыйау. Æнæхуыссæг цы у, уый никуы зыдтон, ныр та æнæхуыссæгæй дæр сфæлмæцыдтæн, стæй ахæм фынтæ уынын æмæ... мæхæдæг дæр æй нæ зонын фынтæ сты, æви æндæр исты; цыма мæ бынатыхицау хурх кæны æмæ уыцы æлгъыст зæронд мæ разы лæууы. Ахæм ми мыл никуыма æрцыд. Æррайау ралли-балли кодтон уыцы бонты: цæмæйдæр тарстæн, цыдæр бæллæхмæ æнхъæлмæ кастæн. Мæхæдæг æй æмбарын, мæ бон никæмæн y хъæлдзæг, зæрдæхæлар ныхас зæгъын, цыма мæ фæстæ исты дзырдхæссæг бады, афтæ. Фæлæ портрет мæ хæстæгæн йæ курдиаты фæстæ куы радтон, æрмæст уæдæй фæстæмæ банкъардтон цыма ме ’ккойæ уæззау дур ахаудта: схъæлдзæг та дæн, куыд уыныс, афтæ. Хорз дæлимон сныв кодтай, ме ’фсымæры хай».

 

Во время этого рассказа отец мой слушал его с неразвлекаемым вниманием и наконец спросил:

  - И портрет теперь у твоего племянника?

  - Куда у племянника! не выдержал, - сказал весельчак, - знать, душа самого ростовщика переселилась в него: он выскакивает из рам, расхаживает по комнате; и то, что рассказывает племянник, просто уму непонятно. Я бы принял его за сумасшедшего, если бы отчасти не испытал сам. Он его продал какому-то собирателю картин, да и тот не вынес его и тоже кому-то сбыл с рук.

 

Мæ фыд ын йæ радзырдмæ хъуыста тынг æдзынæгæй æмæ фæстагмæ бафарста: «æмæ портрет ныр дæ хæстæгмæ ис?»

«Куыннæ стæй! Нæ бафæрæзта», загъта хъæлдзæг лæг: «æвæццæгæн дзы ростовщикæн йæ уд бацыд: фæлгæтæй рахизы, уаты рацы-бацы кæны, æмæ, мæ хæстæг цытæ дзуры, уыдонæн бамбарæн дæр нæй. Æррайыл æй банымадтаин, мæхæдæг дзы цыдæртæ куы нæ федтаин, уæд. Ауæй йæ кодта нывтæ чи æмбырд кæны иу ахæм адæймагæн, фæлæ уый дæр нæ бафæрæзта æмæ йæ кæмæндæр ауæй кодта».

Этот рассказ произвел сильное впечатление на моего отца. Он задумался не в шутку, впал в ипохондрию и наконец совершенно уверился в том, что кисть его послужила дьявольским орудием, что часть жизни ростовщика перешла в самом деле как-нибудь в портрет и тревожит теперь людей, внушая бесовские побуждения, совращая художника с пути, порождая страшные терзанья зависти, и проч., и проч. Три случившиеся вслед за тем несчастия, три внезапные смерти - жены, дочери и малолетнего сына - почел он небесною казнью себе и решился непременно оставить свет. Как только минуло мне девять лет, он поместил меня в Академию художеств и, расплатясь с своими должниками, удалился в одну уединенную обитель, где скоро постригся в монахи. Там строгостью жизни, неусыпным соблюдением всех монастырских правил он изумил всю братью. Настоятель монастыря, узнавши об искусстве его кисти, требовал от него написать главный образ в церковь. Но смиренный брат сказал наотрез, что он недостоин взяться за кисть, что она осквернена, что трудом и великими жертвами он должен прежде очистить свою душу, чтобы удостоиться приступить к такому делу. Его не хотели принуждать. Он сам увеличивал для себя, сколько было возможно, строгость монастырской жизни. Наконец уже и она становилась ему недостаточною и не довольно строгою. Он удалился с благословенья настоятеля в пустынь, чтоб быть совершенно одному. Там из древесных ветвей выстроил он себе келью, питался одними сырыми кореньями, таскал на себе камни с места на место, стоял от восхода до заката солнечного на одном и том же месте с поднятыми к небу руками, читая беспрерывно молитвы. Словом, изыскивал, казалось, все возможные степени терпенья и того непостижимого самоотверженья, которому примеры можно разве найти в одних житиях святых. Таким образом долго, в продолжение нескольких лет, изнурял он свое тело, подкрепляя его в то же время живительною силою молитвы. Наконец в один день пришел он в обитель и сказал твердо настоятелю: "Теперь я готов. Если богу угодно, я совершу свой труд". Предмет, взятый им, было рождество Иисуса. Целый год сидел он за ним, не выходя из своей кельи, едва питая себя суровой пищей, молясь беспрестанно. По истечении года картина была готова. Это было, точно, чудо кисти. Надобно знать, что ни братья, ни настоятель не имели больших сведений в живописи, но все были поражены необыкновенной святостью фигур. Чувство божественного смиренья и кротости в лице пречистой матери, склонившейся над младенцем, глубокий разум в очах божественного младенца, как будто уже что-то прозревающих вдали, торжественное молчанье пораженных божественным чадом царей, повергнувшихся к ногам его, и, наконец, святая, невыразимая тишина, обнимающая всю картину, - все это предстало в такой согласной силе и могуществе красоты, что впечатленье было магическое. Вся братья поверглась на колена пред новым образом, и умиленный настоятель произнес: "Нет, нельзя человеку с помощью одного человеческого искусства произвести такую картину: святая, высшая сила водила твоею кистью, и благословенье небес почило на труде твоем".

 

Уыцы радзырд мæ фыды стыр дисыл бафтыдта. Дзæгъæлы не ’рсагъæс кодта, тынг æрæнкъард и æмæ йæ фæстагмæ бауырныдта йæ къух дæлимонты коммæ кæй бакаст æмæ ростовщикы цардæн йæ иу хай æцæгæй дæр портретмæ кæй бацыд æмæ ныр адæмы кæй тыхсын кæны, хæйрæдджын сæ кæй кæны, нывгæнджыты сæ фæндагæй кæй хауын кæны, хæлæгдзинад æмæ сæм алы фыдбылызы хъуыддæгтæ кæй гуырын кæны, уый. Уый фæстæ йыл цы ’ртæ æнамонд хъуыддаджы сæмбæлд, йæ ус, йæ чызг æмæ йæ гыццыл лæппу кæй амардысты, уый банымадта хуыцауы тæрхоныл æмæ сфæнд кодта адæмæй ацæуын. Куыддæр мыл фараст азы сæххæст, афтæ мæ аивæдты академимæ радта, стæй йæ хæстæ бафыста æмæ иу моладзандонмæ ацыд æмæ моладзан сси. Уым йæ бынатыл иузæрдиондзинадæй иннæты дисыл бафтыдта. Моладзандоны хистæр куы базыдта хорз нывгæнæг кæй у, уый, уæд дзы домдта, цæмæй аргъуанæн зæды сæйраг ныв скæна. Фæлæ коммæгæс æфсымæр, ома моладзан, цæхгæр загъта, зæгъгæ, уый ахæм ныв кæнын аккаг нæу; зæгъгæ, йæ дæсныдзинадæй тæригъæдджын y æмæ цалынмæ йæ уд ссыгъдæг уа, уæдмæ ахæм хъуыддагмæ нæ бавналдзæн. Тых ын нæ кодтой. Моладзандоны цард йæхицæн зынæй-зындæр кодта. Фæстагмæ йын уый зындзинæдтæ дæр фаг нал кодтой. Уæд уый ацыдис æдзæрæг бæстæмæ, цæмæй бынтондæр иунæг уа, уый тыххæй. Къалиутæй йæхицæн халагъуд сарæзта, æрмæст бындзæфхæдтæ хордта, йе ’ккой дуртæ иу ранæй иннæ ранмæ хаста, хурскастæй хур аныгуылынмæ иу ран, йæ къухтæ хæрдмæ хъилæй, лæууыдис æмæ æнæкæронскъуыдæй куывта. Иудзырдæй, йæхицæн ахæм фыдмитæ агуырдта æмæ диссаг уыдысты. Афтæ хуызы цалдæр азы йæ буары тухæнæй мардта, кувынæй йæ дзæбæх кæнгæйæ. Фæстагмæ моладзандонмæ æрбацыд æмæ хистæрæн загъта: «ныр цæттæ дæн. Кæд хуыцауы фæнды, уæд фæллой бакæндзынæн». Ныв кодта Чырыстийы райгуырд. Æнæхъæн афæдз ыл фæкуыста, йæ бынатæй дæр нæ рацыд, афтæмæй, æфсоны хæринæгтæ хæргæйæ æмæ кувгæйæ. Афæдзмæ ныв уыди цæттæ. Уый уыди диссаджы ныв. Зæгъын хъæуы уый æмæ моладзандоны чи уыд, уыдонæй аивады уыйас тынг ничи æмбæрста, фæлæ се ’ппæты зæрдæмæ дæр фæцыд йæ адæймæгты сыгъдæгдзинады цæстæнгас. Сыгъдæг мады цæсгомы уæларвон сабырдзинад æмæ фæлмастдзинад йæ сывæллоны уæлхъус æргуыбыр кæнгæйæ, уæларвон сывæллоны арф зондджын æнгас цыма дардмæ цыдæр æмбары уыйау, уыцы диссаджы раз чи ныхъхъус ис, уыдоны уæлбойнон æгомыгдзинад, æмæ, фæстагмæ, æппæт нывы сыгъдæгдзинад — уыдон се ’ппæтдæр афтæ тыхджын уыдысты æмæ сæм адæймаг кæсынæй не ’фсæст. Моладзандоны уæвджытæ ног нывы раз сæ уæрджытыл æрлæууыдысты, сæ хистæр та зæрдæфæлмæнæй загъта: «нæ, адæймагæн æрмæст дæсныдзинады руаджы ахæм ныв скæнæн нæй: сыгъдæг уæларвон тых дын æххуыс кодта æмæ йыл æрвон тыхы хъару фæзынди».

В это время окончил я свое ученье в Академии, получил золотую медаль и вместе с нею радостную надежду на путешествие в Италию - лучшую мечту двадцатилетнего художника. Мне оставалось только проститься с моим отцом, с которым уже двенадцать лет я расстался. Признаюсь, даже самый образ его давно исчезнул из моей памяти. Я уже несколько наслышался о суровой святости его жизни и заранее воображал встретить черствую наружность отшельника, чуждого всему в мире, кроме своей кельи и молитвы, изнуренного, высохшего от вечного поста и бденья. Но как же я изумился, когда предстал предо мною прекрасный, почти божественный старец! И следов измождения не было заметно на его лице: оно сияло светлостью небесного веселия. Белая, как снег, борода и тонкие, почти воздушные волосы такого же серебристого цвета рассыпались картинно по груди и по складкам его черной рясы и падали до самого вервия, которым опоясывалась его убогая монашеская одежда; но более всего изумительно было для меня услышать из уст его такие слова и мысли об искусстве, которые, признаюсь, я долго буду хранить в душе и желал бы искренно, чтобы всякий мой собрат сделал то же.

 

Уыцы рæстæг æз мæ ахуыр академийы фæдæн, райстон сыгъзæрин майдан æмæ Италимæ ацæуынмæ цинаг ныфс — ссæдзаздзыд нывгæнæджы хуыздæр бæллиц. Хъуыдис ма мæ æрмæст 12-аздзыдæй кæмæй ахицæн дæн, уыцы фыдæн хæрзбон зæгъын. Сæттын ыл, цы хуызæн уыд, уый дæр мæ зæрдыл нал лæууыд. Æз бирæ фехъуыстон йæ æнахуыр царды тыххæй æмæ рагацау мæхи бацæттæ кодтон хъæбæрзæрдæ хидæгдзæрæг адæймаг фенынмæ, йæ къуым йедтæмæ дунейыл кæй ницы хъæуы, тыхсаст æмæ æххормагæй чи бахус, ахæмы. Фæлæ йæ куы федтон, уæд тынг фæдис кодтон, мæ разы лæууыди æмбисонды, зæды хуызæн зæронд лæг! Тыхсасты æнгæс нæ уыд йæ цæсгомыл: уæларвон рухсæй дзаг уыдис. Миты хуызæн боцъотæ æмæ тæнæг æвзистау хъуынтæ рæсугъд ахæлиу сты йæ риуыл æмæ йæ сау дарæсы дыдæгътыл æмæ суанг йæ ронбастмæ хæццæ кодтой; фæлæ æппæтæй диссагдæр мæнмæ фæкасти аивадæй цы загъта, уый; йæ ныхæстæ, сæттын ыл, æз æдзухдæр мæ зæрдыл дардзынæн æмæ мæ зæрдæйæ фæнды, цæмæй алы нывгæнæг дæр афтæ бакæна.

- Я ждал тебя, сын мой, - сказал он, когда я подошел к его благословенью.- Тебе предстоит путь, по которому отныне потечет жизнь твоя. Путь твой чист, не совратись с него. У тебя есть талант; талант есть драгоценнейший дар бога - не погуби его. Исследуй, изучай все, что ни видишь, покори всё кисти, но во всем умей находить внутреннюю мысль и пуще всего старайся постигнуть высокую тайну созданья. Блажен избранник, владеющий ею. Нет ему низкого предмета в природе. В ничтожном художник-создатель так же велик, как и в великом; в презренном у него уже нет презренного, ибо сквозит невидимо сквозь него прекрасная душа создавшего, и презренное уже получило высокое выражение, ибо протекло сквозь чистилище его души. Намек о божественном, небесном рае заключен для человека в искусстве, и по тому одному оно уже выше всего. И во сколько раз торжественный покой выше всякого волненья мирского; во сколько раз творенье выше разрушенья; во сколько раз ангел одной только чистой невинностью светлой души своей выше всех несметных сил и гордых страстей сатаны, - во столько раз выше всего, что ни есть на свете, высокое созданье искусства. Все принеси ему в жертву и возлюби его всей страстью. Не страстью, дышащей земным вожделением, но тихой небесной страстью; без нее не властен человек возвыситься от земли и не может дать чудных звуков успокоения. Ибо для успокоения и примирения всех нисходит в мир высокое созданье искусства. Оно не может поселить ропота в душе, но звучащей молитвой стремится вечно к богу. Но есть минуты, темные минуты...

 

«Æз дæм æнхъæлмæ кастæн, мæ лæппу», загъта уый æз æм куы бацыдтæн арфæмæ, уæд. «Дæ размæ ис, дæ цард кæуылты ацæудзæн, уыцы фæндаг. Дæ фæндаг сыгъдæг у, ма дзы ахиз. Курдиат дæм ис; курдиат хуыцауы зынаргъдæр лæвар y — ма йæ фесаф. Цыдæриддæр уыныс уый раиртас, сахуыр кæн, дæ дæсныдзинад ыл фæтых уæд, фæлæ алы хъуыддаджы дæр агур йæ мидхъуыды æмæ æппæтæй тынгдæр дæхи бахъар цæмæй сфæлдыстадæн бамбарай йе стыр сусæгдзинад. Уый чи базона, уый тæхудиаг у. Уымæн æрдзы ницæйаг дзаумæттæ нæй. Ницыйы дæр æцæг нывгæнæг y бæрзонд, егъау хъуыддаджы куыд бæрзонд у, афтæ. Æлгъаджы уымæн æлгъагдзинад нæй, уымæн æмæ уым иннæрдæм ацæуы чи йæ скодта, уый æмбисонды уд æмæ æлгъаг свæййы бынтон æндæр, уымæн æмæ йæ уды ссыгъдæг вæййы. Уæларвон дзæнæт адæймагæн аивады ис æмæ æрмæст уый тыххæй дæр æппæтæй бæрзонддæр у. Æмæ уæлбойнон сабырдзинад царды алы знæтдзинадæй цас бæрзонддæр уа, уыйас бæрзонддæр y сфæлдыстад дæрæн кæнынæй; зæд æрмæст йæ уды æнæтæригъæд æмæ сыгъдæгдзинадæй хæйрæгæй цас бæрзонддæр у, уый бæрц бæрзонддæр y дунейы цы ис, уыдонæй аивад. Алцыдæр ын нывондæн æрхæсс, дæ æппæт æнкъарæнтæй дæр æй бауарз, зæххон нæ, фæлæ уæларвон æнкъарæнтæй; æнæ уый адæймаг зæххæй нæ фæбæрзонддæр уыдзæн æмæ зæрдæ æрсабыр кæнынæн ницы зæгъын бафæраздзæн. Уыдæтты тыххæй фæзындис зæххыл аивад. Уый зæрдæмæ катай нæ бауадздзæн, фæлæ дзы сæвзæрдзæн хуыцаумæ кувындзинад. Фæлæ вæййы ахæм минуттæ, тар минуттæ...»

Он остановился, и я заметил, что вдруг омрачился светлый лик его, как будто бы на него набежало какое-то мгновенное облако.

  - Есть одно происшествие в моей жизни, - сказал он. - Доныне я не могу понять, что' был тот странный образ, с которого я написал изображение. Это было точно какое-то дьявольское явление. Я знаю, свет отвергает существованье дьявола, и потому не буду говорить о нем. Но скажу только, что я с отвращением писал его, я не чувствовал в то время никакой любви к своей работе. Насильно хотел покорить себя и бездушно, заглушив все, быть верным природе. Это не было созданье искусства, и потому чувства, которые объемлют всех при взгляде на него, суть уже мятежные чувства, тревожные чувства, - не чувства художника, ибо художник и в тревоге дышит покоем. Мне говорили, что портрет этот ходит по рукам и рассеивает томительные впечатленья, зарождая в художнике чувство зависти, мрачной ненависти к брату, злобную жажду производить гоненья и угнетенья. Да хранит тебя всевышний от сих страстей! Нет их страшнее. Лучше вынести всю горечь возможных гонений, нежели нанести кому-либо одну тень гоненья. Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чаще всех должен быть душою. Другому простится многое, но ему не простится. Человеку, который вышел из дому в светлой праздничной одежде, стоит только быть обрызнуту одним пятном грязи из-под колеса, и уже весь народ обступил его, и указывает на него пальцем, и толкует об его неряшестве, тогда как тот же народ не замечает множества пятен на других проходящих, одетых в будничные одежды. Ибо на будничных одеждах не замечаются пятна.

 

Уый банцад æмæ æз бафиппайдтон йæ рухс цæсгом куыд фæтар, уый, цыма йæ мигъ амбæрста, уыйау.

«Мæ царды иу хабар æрцыд», загъта уый. «Ныронг дæр æй мæ бон нæу бамбарын, кæй сныв кодтон, уый цавæр адæймаг уыд, уый. Уый цыдæр дæлимон уыд. Æз зонын, дæлимон кæй ис, ууыл кæй не ’ууæндынц, æмæ уымæ гæсгæ ницыуал зæгъдзынæн уый тыххæй. Фæлæ йыл сæттын, æлгъгæнгæ йæ ныв кодтон, æппындæр нæ уарзтон уæд мæ куыст. Тыххæй йæ кодтон, алцыдæр ферох кæныныл архайгæйæ, йæхи хуызæн скæныныл. Уый аивады уацмыс нæ уыд æмæ уымæ гæсгæ чи йæ уыдта, уыдоны катай кæнын кодта, нывгæнæджы æнкъарæнтæ нæ уыдысты, уымæн æмæ нывгæнæг катайы заман дæр хъуамæ сабырдзинадæй улæфа. Мæнæн дзырдтой, зæгъгæ, уыцы портрет къухæй-къухмæ цæуы æмæ адæмы фæлмæцын кæны, нывгæнджытæм хæлæгдзинад гуырын кодта, æнæуынондзинад, иннæты æфхæрын æмæ ссæндынмæ бæллындзинад. Хуыцау дæ бахъахъæнæд ахæм хъуыддæгтæй. Дæ уды сыгъдæгдзииад бахъахъæн. Курдиат кæмæ ис, уымæн хъуамæ йæ уд иннæтæй сыгъдæгдæр уа. Æндæрæн бирæ цыдæртæ хатыргонд æрцæудзæн, уымæн та ницы. Хæдзарæй рухс сыгъдæг уæлæдарæсы чи рацæуа, фæлæ-иу цъыфы мур кæуыл абада, уый алыфарс адæм æрæмбырд вæййынц æмæ йæм къухæй фæцамонынц, куыд æнæфснайд у, зæгъгæ, афтæмæй та уыдон нæ фæуынынц иннæтæй бирæтæн сæ иударон дзаумæттыл бирæ цъыфы стъæлфæнтæ кæй ис, уый. Уымæн æмæ иударон дарæсыл цъыфы стъæлфæнтæ нæ зынынц».

Он благословил меня и обнял. Никогда в жизни не был я так возвышенно подвигнут. Благоговейно, более нежели с чувством сына, прильнул я к груди его и поцеловал в рассыпавшиеся его серебряные волосы. Слеза блеснула в его глазах.

  - Исполни, сын мой, одну мою просьбу, - сказал он мне уже при самом расставанье.- Может быть, тебе случится увидеть где-нибудь тот портрет, о котором я говорил тебе. Ты его узнаешь вдруг по необыкновенным глазам и неестественному их выражению, - во что бы то ни было истреби его...

  Вы можете судить сами, мог ли я не обещать клятвенно исполнить такую просьбу. В продолжение целых пятнадцати лет не случалось мне встретить ничего такого, что бы хотя сколько-нибудь походило на описание, сделанное моим отцом, как вдруг теперь, на аукционе...

 

Арфæ мын ракодта æмæ мæ ахъæбыс кодта. Афтæ бæрзонд царды мæхимæ никуыма фæкастæн. Табугæнæгау, фырт цас уарза, уымæй фылдæр уарзондзинадæй дзаг уæвгæйæ, мæ фыдмæ мæхи баппæрстон æмæ йын йæ æвзистхуыз хъуынтæн ныпъпъа кодтон. Йæ цæстысыг ферттывта.

«Мæ фырт, сæххæст кæн мæ иунæг курдиат», загъта мын уый, куы хицæн кодтам, уæд. «Чи зоны æмæ искуы сæмбæлдзынæ кæй тыххæй дын дзырдтон уыцы портретыл. Базондзынæ йæ йæ æнахуыр цæстытæй æмæ сæ ахастæй — цыфæнды куы фæуа, уæддæр иу æй фесаф»...

Уæхæдæг æртæрхон кæнут, мæ бон уыдис ард нæ бахæрын йæ курдиат ын кæй сæххæст кæндзынæн ууыл. Фынддæс азы фæцагуырдтон æмæ йæ хуызæнæй дæр ницы ссардтон, æмæ ныр æвиппайды аукционы»...

Здесь художник, не договорив еще своей речи, обратил глаза на стену, с тем чтобы взглянуть еще раз на портрет. То же самое движение сделала в один миг вся толпа слушавших, ища глазами необыкновенного портрета. Но, к величайшему изумлению, его уже не было на стене. Невнятный говор и шум пробежал по всей толпе, и вслед за тем послышались явственно слова: "Украден". Кто-то успел уже стащить его, воспользовавшись вниманьем слушателей, увлеченных рассказов. И долго все присутствовавшие оставались в недоумении, не зная, действительно ли они видели эти необыкновенные глаза или это была просто мечта, представшая только на миг глазам их, утружденным долгим рассматриванием старинных картин.

 


     Впервые напечатано в книге "Арабески. Разные сочинения Н.Гоголя", ч.1-я, СПб, 1835. Написана в 1833-1834 гг. Повесть была значительно переработана в конце 1841-начале 1842 года; данная редакция закончена в марте 1842 г. и опубликована в третьей книге "Современника" за 1842 г., со следующим примечанием от редакции: "Повесть эта была напечатана в "Арабесках". Но вследствие справедливых замечаний была вскоре после того переделана вся и здесь помещается в совершенно новом виде"

 

 

Нывгæнæг йæ ныхас нæ фæци, афтæмæй фæкасти къуыммæ, цæмæй ма иу хатт фена портреты. Афтæ бакодтой чи йæм хъуыста, уыдон се ’ппæт дæр, æнахуыр портрет агургæйæ. Фæлæ, стыр диссаг, уый уæдмæ къулыл нал уыд. Дзолгъо-молгъо æмæ уынæр райхъуысти адæмæй стæй бæлвырдæй загътой «адавдæуыд æй». Чидæр æй адавта, адæм хъусынмæ куы фесты уæд. Æмæ иууылдæр бирæ рæстæг дис кодтой, æцæг федтой уыцы æнахуыр цæстытæ æви сæм æрмæст афтæ фæкасти, зæронд нывтæм кæсынæй куы бафæлладысты, уæд уый фæстæ.

     * Сæргæндты сыфмæ *