АИВАДОН  ПРОЗÆ

  Л.Н. Толстой СУРАТСКАЯ КОФЕЙНАЯ
(уырыссагау, иронау æмæ дыгуронау)

 

Уырыссагау радзырд ныффыста – Л.Н. Толстой

 

Ирон æвзагмæ йæ раивта – Æмбалты Цоцко


 

 


 

СУРАТСКАЯ КОФЕЙНАЯ

(По Бернарден де Сен-Пьеру)
 

ДУНЕЙÆН ИУ ХУЫЦАУ ИС

 

Была в индийском городе Сурате кофейная. И сходились туда из разных земель проезжие и иностранцы и часто беседовали.

Зашел туда раз персидский ученый-богослов. Он всю жизнь изучал сущность божества и читал и писал о том книги. Долго думал, читал и писал он о боге, зашел у него ум за разум, спуталось у него все в голове, и дошел он до того, что перестал верить в бога.

 

Иу индиаг сахар Сураты уыди кофецымæн. Уырдæм алы бæстæтæй æмбырд кодтой бæлццæттæ æмæ-иу арæх ныхас кодтой.

Иу хатт уырдæм иу персиаг ахуыргонд æрцыди. Уый æдзух йæхи хъардта хуыцауы уавæр бамбарыныл, касти æмæ фыста чынгуытæ уый тыххæй, бирæ хъуыды кодта æмæ йæ фæстагмæ хуыцау нал уырныдта.

Узнал про это царь и изгнал его из персидского царства.

Так-то всю жизнь рассуждая о первой причине, запутался несчастный богослов и, вместо того, чтобы понять, что у него уже не стало разума, стал думать, что не стало больше высшего разума, управляющего миром.

 

Уыцы хъуыддаг ын раргом, æмæ йæ паддзах йæ бæстæй фæсырдта.

Дуне фыццагдæр цæй фæрцы равзæрди, уый уыди æдзухæй уыцы адæймагæн йæ сагъæсы сæр. Хъуыды кодта æмæ фыр хъуыдыйæ йæ зонд фæдзæгъæл, зонд æм кæй нал баззади, уый бамбæрста, йæ бон нал уыди æмæ байдыдта хъуыды кæнын: «Дуне чи дары æмæ уромы, ахæм стыр зонд нæй».

Был у этого богослова раб-африканец, ходивший за ним повсюду. Когда богослов вошел в кофейную, африканец остался на дворе, за дверью, и сел на камень на припеке солнца; он сидел и отгонял от себя мух. А сам богослов лег на диван в кофейной и велел подать себе чашку опиума. Когда он выпил чашку и опиум начал расшевеливать его мозг, он обратился к своему рабу.

 

Ахуыргондæн уыди африкайнаг кусæг, кæмдæриддæр йæ фæдыл чи хатти.

Ахуыргонд кофецымæнмæ куыд бацыди, афтæ африкайнаг кæрты дуары раз æрынцади æмæ хурмæ дурыл æрбадти. Бады æмæ йæ бындзытæ суры.

Ахуыргонд йæхи диваныл æруагъта æмæ опиумы агуывзæ ракуырдта. Агуывзæ куы банызта, æмæ опиумæй йæ сæры магъз куы базмæлыд, уæд йæ цагъармæ дзуры:

— Что, раб презренный,— сказал богослов,— скажи мне, как ты думаешь, есть бог или нет?

— Разумеется, есть! — сказал раб и тотчас достал из-за пояса маленького деревянного идола. — Вот,— сказал раб,— вот тот бог, который меня хранит с тех пор, как я живу на свете. Бог этот сделан из сука того самого священного дерева, которому поклоняются все в нашей стране.

 

— Æнаккаг, зæгъ-ма мын, куыд æнхъæл дæ: хуыцау ис æви нæй?

— Табу йæхицæн! Бæлвырд ис, — загъта цагъар æмæ уайтагъд йæ ронæй хъæдæйконд чысыл гуымиры фелвæста. — Мæнæ рухс дуне куы федтон, мæн уæдæй ардæм чи хъахъхъæны, уыцы хуыцау. Конд у куывддон бæласы цонгæй ацы хуыцау; бæласæн та кувынц æгас дзыллæ нæ бæсты.

Услыхали этот разговор между богословом и рабом бывшие в кофейной и удивились.

Удивительным показался им вопрос господина и еще более удивительным ответ раба.

Один брамин, слышавший слова раба, обратился к нему и сказал:

 

Ахуыргонд æмæ цагъары ныхас фехъуыстой кофецымæны адæм æмæ фæдис кодтой.

Диссаг сæм фæкасти æлдары бафарст, ноджы диссагдæр та кусæджы дзуапп.

Уæд цагъары дзырдтæ чи фехъуыста, иу ахæм брамин баздæхти уымæ æмæ йын загъта:

   

Брамин — индиаг динамонæг, дзуары лæг.
 


— Несчастный безумец! Разве можно думать, чтобы бог мог находиться за поясом у человека? Бог есть один — брама. И этот брама больше всего мира, потому что он сотворил весь мир. Брама есть единый, великий бог; тот бог, которому построены храмы на берегах реки Гангеса, тот бог, которому служат его единственные жрецы — брамины. Одни эти жрецы знают истинного бога. Прошло уже двадцать тысяч лет, и, сколько ни было переворотов в мире, жрецы эти остаются такими же, какими были всегда, потому что брама, единый, истинный бог, покровительствует им.

 

— Цæй æнамонд æрра дæ! Исчи ма афтæ хъуыды кæны æмæ хуыцау адæймаджы роны бада? Ис иунæг хуыцау Брама. Уыцы Брама стырдæр у æгас дунейæ, уымæн æмæ уый сфæлдыста дуне æппæты. Брама у иунæг стыр хуыцау, Гангæ-доны былтыл йæ кувæндæттæ кæмæн сты, уыцы хуыцау, браминтæй фæллой кæмæн кæнынц. Æрмæст уыцы дзуары лæгтæ зонынц æцæг хуыцауы. Ссæдз мин азы аивгъуыдта, дуне бирæ фæлтæрæнтæ бавзæрста, фæлæ уæддæр дзуары лæгтæ цы æгъдауыл лæуд уыдысты, уыцы æгъдауыл лæугæйæ баззадысты, уымæн æмæ иунæг æцæг хуыцау Брама уыдоныл йæ арм дары.

Так сказал брамин, думая убедить всех, но бывший тут же еврейский меняла возразил ему.

— Нет,— сказал он. — Храм истинного бога не в Индии!.. И бог покровительствует не касте браминов! Истинный бог есть бог не браминов, а бог Авраама, Исаака и Иакова. И покровительствует истинный бог только одному своему народу израильскому. Бог с начала мира, не переставая, любил и любит один наш народ. И если теперь и рассеян наш народ на земле, то это только испытание, а бог, как и обещал, соберет опять народ свой в Иерусалим с тем, чтобы восстановить чудо древности, Иерусалимский храм, поставить Израиля владыкой над всеми народами.

 

Афтæ загъта брамин. Уый æнхъæл уыди æмæ адæм йæ дзырдыл уæлдай нал зæгъдзысты. Фæлæ уым чи уыди, иу ахæм дзуттаг уыимæ не сразы æмæ раныхас кодта:

— Афтæ нæу! Æцæг хуыцауы кувæндон Индийы нæй! Стæй, æцæг хуыцау браминтыл йæ арм ницы дары. Æцæг хуыцау браминты хуыцау дæр нæу. Уый у Аврамы, Исахъы æмæ Яковы хуыцау. Йæ арм та дары æцæг хуыцау æрмæст йæхи адæм — Израилы адæмыл. Хуыцау райдианæй байдианмæ, æнæбанцайгæйæ уарзта æмæ уарзы æрмæст мах адæмы. Æмæ кæд нæ адæм пырхгонд сты дунейы, уæддæр уый фыдæхæн нæу, фæлæ фæлварыны тыххæй, æмæ та хуыцау, зæрдæ куыд сæвæрдта, уымæ гæсгæйæ йæ адæмы Иерусалиммæ æрæмбырд кæндзæн, цæмæй ногæй сараза Иерусалимы кувæндон, — фыдæлтæн диссагæй чи баззад, — æмæ Израилы адæмы дунейы сæр скæндзæн.

Так сказал еврей и заплакал. Он хотел продолжать речь, но бывший тут итальянец перебил его.

 

Афтæ радзургæйæ, дзуттаг йæ цæстытæ доны разылдта. Дзурынмæ ма хъавыди, фæлæ йын италиаг йæ дзырд айста.

— Неправду вы говорите,— сказал итальянец еврею. — Вы приписываете богу несправедливость. Бог не может любить один народ больше других. Напротив, если он даже и покровительствовал прежде Израилю, то вот уже тысяча восемьсот лет прошло с тех пор, как бог разгневался и в знак своего гнева прекратил существование его и рассеял этот народ по земле, так что вера эта не только не распространяется, но только кое-где остается. Бог не оказывает предпочтения никакому народу, а призывает всех тех, которые хотят спастись, в лоно единой римско-католической церкви, вне которой нет спасения.

 

— Раст нæ дзурыс, — загъта италиаг дзуттагæн. — Ды хуыцауыл мæнг дау кæныс. Хуыцау иу адæмы аннæтæй фылдæр куыд бауарздзæн? Уый дзутты адæмыл йæ арм дарда 1800 азы размæ, фæлæ сыл уый фæстæ йæхи атигъ кодта, ныххæлиу кодта уыцы адæмы дунейыл æмæ сæ дин дæр сæфын байдыдта, ранæй-рæтты ма ис æрмæст йæ кой. Хуыцау адæмтæй хъулон уарзт никæйы кæны, фæлæ сиды, ирвæзын кæй фæнды, уыдонмæ се ’ппæтмæ дæр, цæмæй райсой ромаг дин: уыцы дины чи нæ ныллæууа, уый нæ фервæздзæн.

Так сказал итальянец. Но бывший тут протестантский пастор, побледнев, отвечал католическому миссионеру:

— Как можете вы говорить, что спасение возможно только в вашем исповедании? Знайте же, что спасены будут только те, которые, по Евангелию, будут служить богу в духе и истине по закону Иисуса.

 

Афтæ загъта италиаг. Фæлæ уым чи уыди, иу ахæм протестайнаг сауджын ныффæлурс, афтæмæй дзуапп радта ромаг динамонæгæн:

— Ирвæзындзинад æрмæст сымах динæй ссардæуыдзæн, уый зæгъын дын не ’мбæлди. Уый зон, æмæ дзæнæтмæ бацæудзысты, евангелимæ гæсгæ чи кусы хуыцауæн удæй æмæ рæстæй, уыдон, — чырыстон дин куыд амоны.

Тогда турок, служащий в суратской таможне, который тут же сидел, куря трубку, с важным видом обратился к обоим христианам.

— Напрасно вы так уверены в истине своей римской веры,— сказал он. — Ваша вера уже около шестисот лет тому назад заменена истинною верою Магомета. И, как вы сами видите, истинная вера Магомета все больше и больше распространяется и в Европе, и в Азии, и даже в просвещенном Китае. Вы сами признаете, что евреи отвержены богом, и доказательством тому приводите то, что евреи в унижении и вера их не распространяется. Признайте же истинность веры Магомета, потому что она находится в величии и постоянно распространяется. Спасутся только верующие в последнего пророка божия, Магомета. И то только последователи Омара, а не Али, так как последователи Али — неверные.

 

Уæд иу туркаг, Сураты арæнты чи куыста, æппæт дзыллæты чи ницæмæ дардта, уый, лулæ дымгæйæ, баздæхти дыууæ чырыстонмæ æмæ сын загъта:

— Уæхицæн дзæгъæлы зæрдæ ма æвæрут. Уæ дин ивд куы ’рцыди, уæдæй ардæм цæуы æхсæз фондзыссæдз азы; æцæг динæй йæ раивта Мæхæмæт-пахуымпар. Æмæ уæхæдæг дæр æнæ уынгæ не стут — Мæхæмæты раст дин фылдæрæй-фылдæр хæлиу кæны Европæйы, Азийы, суанг ма ахуыргонд Китайы дæр. Сымах зонут, дзуттытæм хуыцау йе ’ргом нал дары, — дзыллæты цæсты кæй нал ахадынц, сæ дин кæй нал хæлиу кæны, уый та у амæн йæ нысан, уæ дзырдтæм гæсгæйæ. Уæдæ Мæхæмæтæн йæ дины æцæгдзинад уæ зæрдæмæ айсут, уымæн æмæ стырады ис æмæ æнæбанцайгæйæ хæлиу кæны. Ирвæзгæ та фæкæндзысты, Мæхæмæт-пахуымпар кæй уырна, æрмæст уыдон, уый уыди æппæты фæстаг пахуымпар. Æмæ уыдонæй дæр дзæнæт сæхи бакæндзысты Алийы фæдонтæ нæ, фæлæ Омары, уымæн æмæ Алийы фæдонтæ джиауыртæ сты.


Смотри в Lingvo 12 кто такой Али ибн Аби Талиб (в русско-английском словаре религиозной лексики).
 


   

При этих словах персидский богослов, принадлежащий к секте Али, хотел возразить. Но в кофейной в это время поднялся великий спор между всеми бывшими тут иностранцами разных вер и исповеданий. Были тут христиане абиссинские, индийские ламы, измаилиты и огнепоклонники.

Все спорили о сущности бога и о том, как нужно почитать его. Каждый утверждал, что только в его стране знают истинного бога и знают, как надо почитать его.

 

Уыцы ныхæстæ хъусгæйæ, персиаг ахуыргонд, Алийы фæдонтæй, дзуапп раттынмæ хъавыди. Фæлæ кофецымæны уыцы сахат ныхас стынг динты тыххæй. Уым уыдысты абиссинаг чырыстæттæ, индиаг ламатæ, Измаилы фæдонтæ æмæ артæнкувджытæ.

Се ’ппæтæн дæр сæ быцæуы сæр уыди хуыцауы уавæрыл æмæ йын цыт куыд дæттын хъæуы, ууыл. Алчи дæр тыхджынæй дзырдта, æцæг хуыцау чи у, куыд ын кувын æмбæлы, уый æрмæст уыдоны бæсты йеддæмæ кæй никуы зонынц, уый тыххæй.

Все спорили, кричали. Один только бывший тут китаец, ученик Конфуция, сидел смирно в углу кофейной и не вступал в спор. Он пил чай, слушал, что говорили, но сам молчал.

Турок, заметив его среди спора, обратился к нему и сказал:

 

Се ’ппæт дæр мæ дзырд фæхистæр уа кодтой хъæрæй. Æрмæст уым чи уыди, иу ахæм китайаг, Конфуцийы фæдон, къуымы æнцад бадти æмæ дзырд йæхимæ нæ иста, уый цымдта цай, хъуыста ныхасмæ, фæлæ йæхæдæг нæ дзырдта.

Туркаг æм ныхасы тымыгъыл фæкасти æмæ йын загъта:

— Поддержи хоть ты меня, добрый китаец. Ты молчишь, но ты мог бы сказать кое-что в мою пользу. Я знаю, что у вас в Китае вводятся теперь разные веры. Ваши торговцы не раз говорили мне, что ваши китайцы из всех других вер считают магометанскую самой лучшей и охотно принимают ее. Поддержи же мои слова и скажи, что ты думаешь об истинном боге и его пророке.

 

— Уæд та мæ фарс ды фæу, зæрдæхæлар китайаг. Дæуæн дæ дзыхæй дзырд нæ хауы, фæлæ дæ куы бафæндид, уæд исты зæгъис мæ фарс. Ацы рæстæджы сымахмæ, Китайы, алы динтæ кæй ис, уый зонын; уæ сæудæджертæ мын дзырдтой: «Нæ адæмæн пысылмон динæй тынгдæр сæ зæрдæмæ иу дин дæр нæ цæуы æмæ йыл разæнгардæй .лæууынц». Мæ фарс фæу, æмæ æцæг хуыцауы, стæй йæ пахуымпар Мæхæмæты тыххæй дæ зонд цы ахсы, уый радзур.

— Да, да, скажи, что ты думаешь,— обратились к нему и другие.

Китаец, ученик Конфуция, закрыл глаза, подумал и потом, открыв их, выпростал руки из широких рукавов своей одежды, сложил их на груди и заговорил тихим и спокойным голосом.

— Господа,— сказал он,— мне кажется, что самолюбие людей более всего другого мешает их согласию в деле веры. Если вы потрудитесь меня выслушать, я объясню вам это примером.

 

— Æцæг, æцæг, ды та цы зæгъинаг дæ? — æрыздæхтысты йæм аннæтæ дæр.

Конфуцийы фæдон китайаг æрцъынд кодта йæ цæстытæ, ахъуыды кодта, стæй ракасти, йæ къухтæ йæ риуыл авæрдта æмæ дзурын байдыдта сабыр æмæ æнцад хъæлæсæй.

— Хорз адæм, — байдыдта дзурын китайаг, — æз куыд æмбарын, уымæ гæсгæ, адæм диныл бафидауиккой, хиуарзондзинад сæ тынгæй-тынгдæр къуылымпы куы нæ кæнид, уæд. Æмæ уæхицæн уый бæрц зын куы скæнат, куы мæм æрбайхъусат, уæд уын ацы хъуыддаджы дымæгмæ æз таурæгъ ракæндзынæн.

Я выехал из Китая в Сурат на английском пароходе, обошедшем вокруг света. По пути мы пристали к восточному берегу острова Суматры, чтобы набрать воды. В полдень мы сошли на землю и сели на берегу моря в тени кокосовых пальм, недалеко от деревни жителей острова. Нас сидело несколько человек из различных земель.

Пока мы сидели, к нам подошел слепой.

Человек этот ослеп, как мы узнали после, оттого, что слишком долго и упорно смотрел на солнце. А смотрел он так долго и упорно на солнце потому, что захотел понять, что такое солнце. Он хотел это узнать, чтобы завладеть светом солнца.

 

Æз рацыдтæн Китайæ Суратмæ англисаг науы. Нау æрзылди зæххы алфамблай. Фæндагыл мах дон исынмæ æрæнцадыстæм сакъадах Суматрæйы хурскæсæйнаг былыл. Æмбисбон рахызтыстæм зæхмæ, рабадтыстæм денджызы былыл, кокос пальмæты аууон, сакъадахыл чи царди, уыдоны хъæумæ æввахс. Бадтыстæм къордæй алы бæстаг адæм.

Бадæм... Уалынмæ ныл иу куырм æрбафтыди. Æрæджиау мах базыдтам, уыцы лæг бакуырм уымæн, æмæ æгæр бирæ, æгæр æдзынæг фæкасти хурмæ, кæсгæ та йæм кодта уый тыххæй, цæмæй бамбара хуры уавæр. Йæ базонын та йæ уымæн фæндыди, цæмæй хуры рухсыл фæхæст уа.

Бился он долго, пускал в дело все науки, хотелось ему захватить несколько лучей солнца, поймать их и закупорить в бутылку.

Долго он бился и все смотрел на солнце и ничего не мог сделать, а сделалось с ним только то, что от солнца у него заболели глаза и он ослеп.

Тогда он сказал себе:

 

Бирæ фæхъиамæт кодта, фæархайдта алы ахуырады фæрцы: фæндыди йæ хуры тынтæй иу къорд æрцахсын, цæмæй сæ авджы сæхгæна.

Бирæ тухи фæкодта, æдзухдæр касти хурмæ æмæ йæ къухы ницы бафтыди, фæлæ хурæй йæ цæстытæ низ ссардтой, æмæ лæг бакуырм.

Уæд уый йæхинымæр æрсагъæс кодта:

— Свет солнечный не жидкость, потому что если бы он был жидкостью, то можно было бы переливать его, и он колебался бы от ветра, как вода. Свет солнечный тоже не огонь, потому что, если бы это был огонь, он бы тух в воде. Свет тоже не дух, потому что он виден, и не тело, потому что нельзя им двигать. А так как свет солнечный не жидкость, не твердое, не дух, не тело, то свет солнечный — ничто.

Так он рассудил и в одно время оттого, что все смотрел на солнце и все думал о нем, потерял и зрение и разум.

Когда же он стал совсем слеп, тогда уже совершенно уверился в том, что солнца нет.

 

«Хуры рухс дон нæу, уымæн æмæ дон куы уаид, уæд ын истæйы мидæг ныккæнæн уаид, стæй змæлид дымгæйæ донау. Хуры рухс зынг дæр нæу, уымæн æмæ йæ цæст уыны, буар дæр нæу, уымæн æмæ йæ нæ фенкъуысын кæндзынæ. Æмæ кæд хуры рухс дон дæр нæу, арт дæр нæу, уд дæр, буар дæр, уæд уый æппындæр ницы у».

Ахæм тæрхон скодта, æмæ иу рæстæг æдзух хурмæ кæсынæй æмæ хурыл тæрхон кæнынæй йæ цæсты рухс батар æмæ йæ сæры зонд фæлыгъди. Бынтон куы бакуырм, уæд иудадзыгдæр йæ зæрдæмæ райста: хур нæй.

С этим слепцом подошел и его раб. Он посадил своего господина в тень кокосового дерева, поднял с земли кокосовый орех и стал из него делать ночник. Он сделал светильню из волокна кокосового, выжал из ореха масло в скорлупу и обмакнул в него светильню.

Пока раб делал свой ночник, слепой, вздохнув, сказал ему:

 

Куырмæн уыди кусæг. Уый йæ хицауы сбадын кодта кокос бæласы аууон, систа зæххæй кокосы æнгуз æмæ дзы байдыдта цырагъ аразын. Сарæзта рухсгæнæн кокосы фæскъæуттæй, æрлæмæрста сой æнгузæй хъузгмæ æмæ дзы атылдта рухсгæнæн.

Кусæг йæ рухс кæныныл куыд архайдта, афтæ куырм æрулæфыд æмæ загъта:

— Ну, что, раб, правду я тебе сказал, что нет солнца? Видишь, как темно? А говорят — солнце... Да и что такое солнце?

— А не знаю я, что такое солнце,— сказал раб. — Мне нет до него дела. А вот свет знаю. Вот я сделал ночник, мне и будет светло, и тебе могу им службу оказать, и все найти в своем шалаше.

 

— Нæ дын-иу дзырдтон, нæ, мæ цагъар, хур нæй, зæгъгæ? Нæ кæсыс, куыд мæйдар у. Афтæмæй адæм æдзухдæр хур сæ дзыхы дарынц. Æниу цавæр хур у?

— Æз хуры уавæрæн ницы зонын, — загъта кусæг, —мæн уый сагъæс нæй. Фæлæ рухс æмбарын. Мæнæ æз сараздзынæн цырагъ: æмæ мын уыдзæни рухс, дæуæн дзы лæггад бакæндзынæн, мусонджы дæр мæ цы бахъæуа, уый ссардзынæн.

И раб взял в руку свою скорлупу. — Вот,— говорит,— мое солнце.

Тут же сидел хромой с костылем. Он услыхал это и засмеялся.

— Ты, видно, от рожденья слеп,— сказал он слепому,— что не знаешь, что такое солнце. Я тебе скажу, что оно такое: солнце — огненный шар, и шар этот каждый день выходит из моря и каждый вечер садится в горах нашего острова; это мы все видим, и ты, бы видел, если бы был зрячий.

 

Кусæг хъузг йæ къухмæ райста æмæ дзуры:

— Мæнæ дын мæ хур.

Уыцы ран ма бадти иу къуылых æд лæдзæг. Уый фехъуыста ныхас æмæ бахудти.

— Ды æрдзæй куырм дæ, æвæццæгæн, — загъта куырмæн,— æндæра хур цы уавæр у, уый куыннæ зонис. Æз дын æй зæгъдзынæн хуры уавæр. Хур у артын къори, уыцы къори алæбон ссæуы денджызæй æмæ алы изæр æрныгуылы нæ сакъадахы хæхты æхсæн, — уый мах не ’ппæт дæр уынæм, фенис æй ды дæр, цæстджын куы уаис, уæд.

Рыбак, сидевший тут же, услыхал эти слова и сказал хромому:

— И видно же, что ты нигде не был дальше твоего острова. Если бы ты был не хром да поездил бы по морю, ты бы знал, что солнце садится не в горах нашего острова, а как выходит из моря, так вечером опять и садится в море. Я говорю верно, потому что каждый день вижу это своими глазами.

 

Уым бадæг кæсагахсæг фехъуыста уыцы ныхæстæ æмæ загъта къуылыхæн:

— Зыны дыл, дæ сакъадахæй дарддæр кæй никуы уыдтæ. Къуылых куы нæ уаис, денджызыл куы ахаттаис, уæд ды дæр зонис, хур нæ сакъадæхты хæхты кæй нæ æрныгуылы, фæлæ денджызæй куыд скæсы, афтæ та денджызмæ изæрæй кæй ныфты, уый. Мæ ныхас æцæг у, уымæн æмæ йæ алы бон дæр уынын мæхи цæстæй.

Услыхал это индеец.

— Удивляюсь,— сказал он,— как может умный человек говорить такие глупости. Разве можно, чтобы огненный шар спускался в воду и не потухал? Солнце вовсе не огненный шар, а солнце — божество. Божество это называется Дева. Божество это ездит на колеснице по небу вокруг золотой горы Сперувя.

 

Уый фехъуыста индиаг.

— Диссаг та куыд нæ у, — загъта уый, — æмбаргæ адæймаг ма уæдæ ахæм адылы ныхæстæ кæна. Уый та куыд уыдзæн — æмæ артын къори æрныгуыла æмæ нæ ахуысса? Хур æппындæр арты къори нæу, хур у хуыцау, уыцы хуыцауы ном Дева. Уый хæты арвыл уæрдонæй, иу сызгъæрин къæдзæхы алыфарс, йæ ном Сперувиа.

Бывает, что злые змеи Рагу и Кету нападают на Дева и проглатывают его, и тогда делается темно. Но жрецы наши молятся о том, чтобы божество освободилось, и тогда оно освобождается. Только такие невежественные люди, как вы, никогда не ездившие дальше своего острова, могут воображать, что солнце светит только на их остров.

Тогда заговорил бывший тут же хозяин египетского судна.

 

Хаттæй-хатт фыд-зæрдæ кæлмытæ Рагу æмæ Къету фæлæбурынц Девамæ æмæ йæ аныхъуырынц. Æмæ уæд дуне баталынг вæййы. Фæлæ нæ дзуары лæгтæ кувынц, цæмæй уыцы хуыцау суæгъд уа, æмæ уый суæгъд вæййы. Æрмæст сымах хуызæн талынг адæм, йæ сакъадахæй дарддæр чи нæ уыди, æнхъæл сты, хур рухс кæны æрмæст уыдоны сакъадахæн, зæгъгæ.

Уæд дзурын райдыдта уым лæууæг египетаг науы хицау:

— Нет,— сказал он,— и это неправда, солнце не божество и не ходит только вокруг Индии и ее золотой горы. Я много плавал и по Черному морю, и по берегам Аравии, был и на Мадагаскаре, и на Филиппинских островах,— солнце освещает все земли, а не одну Индию, оно не ходит кругом одной горы, но оно встает у островов Японии, и потому и острова те называются Япен, то есть на их языке — рождение солнца, и садится оно далеко, далеко на западе, за островами Англии. Я это хорошо знаю, потому что и сам видел много и слышал много от деда. А дед мой плавал до самых краев моря.  

— Нæ, — загъта, — уый дæр раст нæу: хур хуыцау нæу æмæ канд Индийы æмæ йæ сызгъæрин хохы алфамблай нæ хæты. Бирæ фæленк кодтон æз Сау денджызы, Арвийы былтыл æмæ хур рухс кæны алы ран дæр, канд Индийы нæ, фæлæ; уый иу къæдзæхы алфамблай нæ зилы, фæлæ скæсы Японы былтæй, — цæмæ гæсгæ уыцы сакъадæхтæ хуыйнынц Иапен, ома хуры гуырæн уыдоны æвзагæй, — æмæ æрныгуылы дард, тынг дард хурныгуылæны, — Англисы сакъадæхты фæстæ. Уый æз хорз зонын, уый тыххæй æмæ мæхæдæг дæр бирæ федтон, мæ фыды фыдæй дæр бирæ фехъуыстон. Мæ фыды фыд та суанг денджызæн йæ тæккæ кæронмæ дæр ма ахæццæ.

Он хотел еще говорить, но английский матрос нашего корабля перебил его.

— Нет земли, кроме Англии,— сказал он,— где бы лучше знали о том, как ходит солнце. Солнце, мы все это знаем в Англии, нигде не встает и нигде не ложится. А оно ходит беспрестанно вокруг земли. Мы это хорошо знаем, потому что сами вот только что обошли вокруг земли и нигде не натолкнулись на солнце. Везде оно так же, как здесь, утром показывается и вечером скрывается.

 

Дзурынмæ ма хъавыди, фæлæ йын иу англисаг матрос йæ дзырд айста:

— Англисæй хуыздæр цы бæсты зонынц, хур куыд зилы, уый хабæрттæ, ахæм бæстæ нæй. Хур никуы кæсгæ скæны, никуы ныгуылгæ, — уый Англисы мах не ’ппæт дæр зонæм. Уый æдзух дæр хæты зæххы алфамблай. Уый мах хорз зонæм, уымæн æмæ нырма ныр æрзылдыстæм зæххæн йæ алыварс æмæ хурыл ныхæй-ныхмæ никуы сæмбæлдыстæм. Ацы бæсты хуызæн хур алы ран райсомæй фæзыны æмæ изæрæй фæаууон вæййы.

И англичанин взял палку, начертил на песке круг и стал толковать, как ходит солнце по небу вокруг земли. Но он не сумел растолковать хорошо и, показав на кормчего своего корабля, сказал:

— Он, впрочем, более меня учен и лучше вам все это растолкует.

Кормчий был человек разумный и слушал разговор молча, пока его не спросили. Но теперь, когда все обратились к нему, он начал говорить и сказал:

 

Æмæ англисаг райста лæдзæг, змисыл зиллакк æрхахх кодта æмæ дзурын райдыдта, хур зæххы алфамблай цы æгъдауæй зилы. Фæлæ йæ дзæбæх радзурын нæ базыдта, æмæ йæм чи хъуыста, уыдонæн бацамыдта науаразæгмæ æмæ загъта:

— Уый мæнæй ахуыргонддæр у æмæ уын алцыдæр хуыздæр радзурдзæн.

Науаразæг æд-зонд адæймаг уыди, уый æнцад хъуыста ныхасмæ, цалынмæ йæ бафарстой, уæдмæ. Фæлæ йæм куы бахатыдтой, уæд радзырдта:

— Все вы обманываете друг друга и сами обманываетесь. Солнце не вертится вокруг земли, а земля вертится вокруг солнца и сама еще вертится, поворачивая к солнцу в продолжение двадцати четырех часов и Японию, и Филиппинские острова, и Суматру, на которой мы сидим, и Африку, и Европу, и Азию, и множество еще других земель. Солнце светит не для одной горы, не для одного острова, не для одного моря и даже не для одной земли, а для многих таких же планет, как и земля. Все это каждый из вас мог бы понять, если бы смотрел вверх на небо, а не себе под ноги и не думал бы, что солнце светит только для одного него или для одной его родины.

 

— Сымах уе ’ппæт дæр сайут кæрæдзийы. Стæй сайд цæуы уæ алкæуыл дæр. Хур зæххы алыфарс нæ зилы, фæлæ зæхх йæхæдæг зилы хуры алфамблай, стæй ма цалхау æрзилы йæхи алыфарс 24 сахатмæ. Уыцы зилгæ-зилын 24 сахатмæ уый баздæхы хурмæ Японы, Филиппины сакъадæхты, мæнæ ныр кæм бадæм, уыцы Суматрæйы, Африкæйы, Азийы æмæ ноджы æндæр бирæ бæстæты фæрстырдыгæй. Хур канд иу сакъадахæн, иу къæдзæхæн, иу денджызæн, канд иу зæххæн нæ рухс кæны, фæлæ уый æрвиты йæ рухс бирæ планеттæн, нæ зæххы хуызæн чи сты, ахæмтæн. Уыдон бамбарын уæ алкæйы бон дæр бауид; æмбаргæ та сæ уымæн нæ кæнут,æмæ уæ каст арвмæ нæу, фæлæ уæ къæхты бынмæ; не ’мбарут, уымæн æмæ уæ алчи дæр хъуыды кæны: «Хур рухс кæны сæрмагондæй уæ иуы, кæнæ сымахæй искæйы бæсты тыххæй», — хай дзы никæмæн кæны.

Так сказал мудрый кормчий, много ездивший по свету и много смотревший вверх на небо.

— Да, заблуждения и несогласия людей в вере — от самолюбия,— продолжал китаец, ученик Конфуция. — Что с солнцем, то же и с богом. Каждому человеку хочется, чтобы у него был свой особенный бог или, по крайней мере, бог его родной земли. Каждый народ хочет заключить в своем храме того, кого не может объять весь мир.

И может ли какой храм сравниться с тем, который сам бог построил для того, чтобы соединить в нем всех людей в одно исповедание и одну веру?

 

Афтæ радзырдта зондджын науаразæг, бирæ дунейыл чи фæхатти æмæ бирæ уæларвмæ чи фæкасти.

— Цы зæгъын æй хъæуы, дины тыххæй кæй рæдийынц, дины сæраппонд кæй нæ фидауынц, уымæн йæ аххосаг у хиуарзондзинад, — йæ дзырд кодта дарддæр китайаг, Конфуцийы фæдон. — Хуры хъуыддагмæ гæсгæ у хуыцауы хъуыддаг дæр.

Алкæй дæр, хицæн хуыцау куы уаид, уый йæ фæнды, на уый нæй, уæд та йæ фыдыбæстæн хицæн хуыцау. Алы дзыллæйы дæр фæнды, æгас дунейы чи нæ цæуы, уый нæ кувæндоны бакæнын. Æмæ кæй кувæндон разындзæн, хуыцау цы кувæндон сарæзта, уый хуызæн, цæмæй дзы дуне æппæты сиу кæна иу динæй, иу уагæй?!

Все человеческие храмы сделаны по образцу этого храма — мира божия. Во всех храмах есть купели, есть своды, светильники, образа, надписи, книги законов, жертвы, алтари и жрецы. В каком же храме есть такая купель, как океан, такой свод, каков свод небесный, такие светильники, каковы солнце, луна и звезды, такие образа, каковы живые, любящие, помогающие друг другу люди? Где надписи о благости бога, столь же понятные, как те благодеяния, которые повсюду рассеяны богом для счастия людей? Где такая книга закона, столь ясная каждому, как та, которая написана в его сердце? Где жертвы, подобные тем жертвам самоотречения, которые любящие люди приносят своим ближним? И где алтарь, подобный сердцу доброго человека, на котором сам бог принимает жертву?

 

Дзыллæты кувæндæттæ се ’ппæт дæр арæзт сты кувæндоны нывыл, ацы кувæндон та у рухс дуне. Кувæндæттæн се ’ппæты дæр ис найæнтæ, агъуысты сæртæ, рухсгæнæтæ, нывтæ, фыстытæ, æгъдæутты чингуытæ, нывæндтæ æмæ дзуары лæгтæ. Фæлæ иу кувæндоны дæр не ссардзыстут океаны хуызæн найæн, арвы хуызæн агъуысты сæр, хур, мæй æмæ стъалыты хуызæн рухсгæнæнтæ; нæ разындзæн никуы адæмы хуызæн кæрæдзийы уарзæг, кæрæдзийæн æххуысгæнæг сурæттæ.

Æмæ хуыцау дзыллæйы амондæн цы хорздзинæдтæ ныххæлиу кодта алы ран, нæ цæстæй кæй уынæм, не ’ппæт кæй æмбарæм æнцонæй,кæм ссардзынæ ахæм фыстытæ хуыцауы хорздзинады тыххæй? Нæ разындзæн никуы, алкæмæн дæр йæ зæрдæйыл æргом цы æгъдауы чиныг фыст ис, ахæм. Æмæ йæхи адæмы сæрыл нывондæн чи æрхæссы, уымæ гæсгæ нывонд кæм разындзæн æмæ чи æрхæсдзæн?

Æмæ хæлар зæрдæйы нывонд куыд барст у хуыцауæн, афтæ барст ма йын кæцы алтары нывонд у!

Чем выше будет понимать человек бога, тем лучше он будет знать его. А чем лучше будет знать он бога, тем больше будет приближаться к нему, подражать его благости, милосердию и любви к людям.

И потому пусть тот, который видит весь свет солнца, наполняющий мир, пусть тот не осуждает и не презирает того суеверного человека, который в своем идоле видит только один луч того же света, пусть не презирает и того неверующего, который ослеп и вовсе не видит света.

 

Адæймаг цæй бæрц бæрзонддæр, сыгъдæгдæр æмбара хуыцауы, уый бæрц æй хуыздæр базондзæн. Цас та хуыздæр зона хуыцауы, уыйас æм кæндзæн хæстæгдæр, фæзмдзæн æй алцæмæй дæр: адæмæн хорз кæнын куыд хъæуы, тæригъæд сын кæй æмбæлы æмæ сæ уарзын куыд хъæуы — уыдон æппæтæй.

Æмæ уæдæ æгас дунейы цы хуры рухс дзаг кæны, уый æххæстæй чи æмбары, чи уыны, уый зынæрвæссон ма кæнæд уыцы мæнгуырнæг адæймагыл, йæ гуымирыйы мидæг хуры рухсæй иу тын ис, зæгъгæ, чи æнхъæлы, ма худæд уыцы æнæдиныл дæр, бынтон чи нæ уал уыны.

Так сказал китаец, ученик Конфуция, и все бывшие в кофейной замолчали и не спорили больше о том, чья вера лучше.

 

 

Ахæм ныхас ракодта китайаг, Конфуцийы фæдон, æмæ кофецымæны цы адæм уыдысты, удон се ’ппæт дæр байхъуыстой æмæ дины сæрыл быцæу нал кодтой.

 

    * Сæргæндты сыфмæ *